Край неба - Марк Дж. Грегсон

class="p1">Я мотаю головой. Нет, просто ночь выдалась холодная. Я достану дров, поработаю в баре у Макгилла за миску теплого супа для матери. Она еще поправится.

«Ты знаешь ее последнее желание, – шепчет голос отца. – Приведи Эллу».

Дядя наверняка растит мою сестру коварной – под стать себе. И все же я не могу бросить мать. Не могу ее тут оставить. Однако стоит положить руку ей на грудь, ощутить затухающее биение сердца, и я зажмуриваюсь. Разум, подобно морозному узору на стекле, застит мысль: «Надо предпринять хоть что-нибудь. Прямо сейчас».

Над каминной полкой поблескивает отцовская дуэльная трость – метровая палка с серебряным набалдашником в виде орла. Каждая трещинка на ее черной поверхности – это история, сага о восхождении моих предков. После того как мы всего лишились, трость стала единственным способом заработать денег.

Иногда по ночам, прихватив оружие, я спускался в Низинную бойцовую яму и там, на ветхой арене, под крики азартной толпы бился с отчаявшимися бедняками за гроши. Отец обучил меня утонченному пути трости, однако низинники бьются грубо, и за победы я платил ссадинами и синяками – все, лишь бы прокормить маму.

Сейчас еда не поможет. Да и лекарство, наверное, тоже. Проклятье! Матери нужно вернуть надежду, то, ради чего она станет бороться.

Ей нужна Элла.

Я целую мать в лоб и, прихватив трость, выпрыгиваю через окно в метель.

Возвышаясь надо мной, стоит на склоне единственной горы острова Холмстэд белый город. Внизу чадят кривые трубы над крышами лачуг, выше по склону примостились кирпичные дома срединников, а ближе к вершине сверкают невероятные поместья высотников: участки земли, блестящие колонны, теплые комнаты.

Выдыхая облачка пара, я спускаюсь по шаткой крыше таверны. По водосточной трубе съезжаю в переулок. Приземлившись в лужу слякоти, чувствую боль, когда холод кусает за голые щиколотки. Однако мороз меня не остановит. Зима отняла мизинец на левой ноге, но большего ей не видать.

Перехожу на бег. В крутых и узких переулках воняет тухлятиной. Холодный ветер треплет мне кудри.

Ноги горят оттого, что бежать приходится в гору, но я упрямо двигаюсь дальше.

Меня окутывает тень, когда сияющая луна ныряет за соседний остров. Поросший деревьями и укрытый снегом, тот парит в облаках. Он тих, как и эти переулки.

Я резко останавливаюсь. Лицом в снегу, под свисающими с крыши сосульками лежит человек. Застыв, я осматриваюсь в поисках следов нападения: окровавленного оружия, спутанных отпечатков ног… Ничего такого.

Он умер, замерз в одиночестве.

Я бегу дальше, на всякий случай стиснув трость покрепче.

Мать захотела бы, чтобы я осмотрел замерзшего, а вот отец учил, как драться и быть безжалостным. Он посреди ночи выдергивал меня из постели и, сунув в руки тренировочную трость, выводил на площадь Урвинов. Отец был легендарным дуэлянтом, учился фехтованию, едва начав ходить. Он всегда обезоруживал меня. Без пощады сбивал с ног – как я ни сопротивлялся, как ни плакал, умываясь собственной кровью.

Это, говорил он, нужно для того, чтобы я мог исполнить свой долг и защитить семью, когда нам бросят вызов.

Я сплевываю на землю.

Встав у края переулка, осматриваю улицы Низины. Сердце так и колотится, дыхание перехватывает, в ногах покалывает. Тут полным-полно людей, ютящихся по углам, бродячих животных и квелых огоньков. У бочки с костром греют грязные руки трое низинников в заношенных куртках. Чуть дальше две женщины мутузят друг друга палками. Даже не дуэльными тростями. Они так увлеклись дракой из-за ковриги, что не заметили, как ее стянула какая-то псина.

Я хмурюсь.

Меритократия так устроена, чтобы низинники хотели большего, желали возвыситься. Но беда в том, что мы слишком слабые, вечно голодные и потому не представляем угрозы для тех, кто выше. Именно этого верхи и добиваются: держат нас внизу, чтобы мы никогда не набрались сил, не могли бросить вызов и победить в поединке за статус.

Быстро перебежав улицу, ныряю в следующий переулок и иду дальше мимо ветхих домишек. Наконец оказываюсь у стены, что отгораживает срединные кварталы. Ворот нет. Обливаясь по́том, пересекаю Срединную улицу, обрамленную причудливыми кирпичными домами. В окнах горит теплый свет. Жилища покрупнее обнесены заборами – для защиты от воришек-низинников. Над заснеженными тротуарами висят кристаллические фонари.

Кажется, что все мирно спят в своих постелях.

Обогнув угол, успеваю заметить цепочку летающих экипажей, взбирающихся по прекрасным улицам Вершины. Эти машины, движимые энергией кристаллов, летят точно серебряные пули, и все они направляются к могучим вратам из стали горгантавна.

К вратам поместья Урвинов.

Дядя снова закатил прием.

Облизнув губы, я несусь мимо домов срединников. Достигаю входа на улицы Вершины. Ворота заперты. Взяв трость в зубы, я хватаюсь за обледенелые прутья и лезу наверх.

Внезапно на Высокой улице, по ту сторону изгороди, показывается страж. Проклятье. Сердце уходит в пятки. Я перекидываю ногу через ворота и, не дожидаясь, пока страж обернется, соскальзываю по прутьям вниз. Ныряю за оставленный тут же экипаж. Ободрав колени, хромаю в сторону жилых районов, используя деревья и стоящие экипажи как укрытие.

Убравшись от стража подальше, жадно вглядываюсь в невероятные красоты Вершины. По подогретым улицам, попадая в стоки, бежит талая вода. Вдоль тротуаров тянутся ухоженные деревья – прямо под внушительными стенами, которые отделяют одно поместье от другого. В окнах величественных террас и балконов горят золотые огни.

Теплая вода унимает тупую боль в стопах. Я наспех омываю разбитые в кровь колени. Задерживаться нельзя. Здесь за каждым углом еще больше стражей – они хищно вглядываются в метель.

Когда мимо проплывают навороченные металлические экипажи, я, пригнувшись, бегу рядом с ними, стараюсь держаться ниже окон. Бесшумный транспорт везет богатеев на званый вечер; машина сделана из чистой стали горгантавна и парит, точно призрак. Вот только прикрытие из нее слабое, ведь ноги мои все равно видно, поэтому я проскальзываю между прутьями за решетку ливнестока. Всматриваюсь во тьму тоннеля. Из-за подогрева улиц тут как в бане.

Стражи время от времени проверяют канализацию, но есть надежда, что прием у дяди отвлечет их внимание. Прижимая к себе трость, я шлепаю по теплой воде. То и дело поглядываю наружу через решетку. Наконец примечаю легкую цель. Сообразив, что́ за семья оставила ворота открытыми, я от удивления вскидываю брови.

Хэддоки. Богатые сволочи.

Снаружи, у величественной двери поместья, стоит водитель – рядом с открытым экипажем, вытянулся в струнку.

От напряжения у меня сводит пальцы. Второго шанса не будет. Действовать надо быстро.

Выскользнув из тоннеля, пускаюсь бегом. От порывов ледяного ветра жжет влажную кожу. Стопы ноют, колени саднит, но