Расследование смерти мадам Бовари - Филипп Думенк

Итак, господин Делевуа — патрон, которого Реми любил и уважал больше всех остальных, — по своей доброте брал его с собой для участия в расследовании. Молодого человека так и распирало от гордости.

— Профессор Ларивьер, — начал снова Делевуа, — могу я продолжить свой допрос?

— Ну разумеется, я ведь для этого здесь и нахожусь, — воскликнул Ларивьер. — Вот что я сообщил вчера вечером господину королевскому прокурору, и отчего приступили к расследованию. Итак, позапрошлой ночью нас срочно вызвали в Ионвиль-лʼАббэи, меня из Руана и доктора Каниве из Невшателя, к супруге врача Шарля Бовари (не имеющего степени доктора медицины), которая приняла изрядную дозу мышьяка. Из-за выпавшего в эти дни снега мы с Каниве смогли добраться до места лишь рано утром. Самочувствие пациентки к тому времени сильно ухудшилось, тем более что первые попытки лечения были проведены неумело: вместо того чтобы вызвать рвоту, ей давали слабительное, рвотные настои и противоядия, а это лишь отягчило ее состояние!.. Короче говоря, вскоре после нашего приезда она скончалась.

— Но почему преступление? — вмешался Реми. — Почему не несчастный случай или самоубийство?

— Могу я продолжить? — спросил врач, явно раздраженный репликой молодого человека, и умолк.

— Ну, Реми, слушай же профессора! — сделал замечание комиссар.

— Итак, — произнес Ларивьер, как будто успокоившись, — нечего и говорить, что к нашему приезду в доме царила паника. У изголовья больной находились ее муж, тот самый Шарль Бовари, а также городской аптекарь и его жена, которых позвали в первую очередь. Они казались сильно возбужденными и твердили о попытке самоубийства, про что жертва якобы написала в оставленном ею письме. Когда стало очевидным, что дело идет к концу, решили позвать священника. За ним отправились Бовари, аптекарь и его жена, а мы с Каниве остались около пациентки. Я взял ее руку — пульс почти не прощупывался. Она почти не подавала признаков жизни, но вдруг глаза ее открылись. Женщина смотрела на меня так пристально, что я никогда этого не забуду, хотя за свою жизнь видел немало умирающих, уверяю вас! Надо полагать, с самого начала, лежа с закрытыми глазами, Эмма следила за суетой вокруг нее, поскольку слабым голосом она спросила меня, являюсь ли я доктором Ларивьером (откуда ей знать мое имя?). Услышав мой утвердительный ответ, несчастная очень отчетливо сказала мне: «Я не покончила с собой — меня убили». Каниве в свою очередь склонился над умирающей, она попыталась что-то показать ему на шее. Нас поразили ее слова, и мы торопились задать вопросы, но было уже слишком поздно — она вновь впала в кому, или, скорее, в оцепенение. Спустя несколько минут Эмма умерла — как раз в тот момент, когда городской священник вошел в ее комнату для соборования.

— Продолжайте, — попросил комиссар.

— Что делать? Вообразите мою нерешительность. Обратиться к этим людям, окружавшим покойную, к ее мужу, почти обезумевшему от горя, к другу семьи аптекарю с этими обвинениями, высказанными умирающей, рассудок которой, вероятно, помутился от невыносимых страданий?.. Смолчать, чтобы не смущать следствие, если его начнут?.. Честное слово, я находился в большом затруднении, когда вдруг этот славный Каниве пришел мне на помощь: осматривая тело и помня последний жест умирающей, он обратил внимание на небольшой кровоподтек с правой стороны у основания шеи покойной, другой он обнаружил на плече, и еще один — на туловище! О, почти незаметные следы, покраснения в полпальца шириной, нечто вроде ушиба. Во всяком случае, это было подозрительно… Я похвалил беднягу Каниве за его проницательность и отметил, что в связи с этим лучше отложить похороны и потребовать расследования. Каниве с важным видом поддержал мое мнение, объявив, что проведение экспертизы желательно. Таким образом, погребение пока отложено. Посудите о моем облегчении и в то же время о растерянности присутствующих!

— Почему о растерянности?

— Боязнь скандала, я полагаю.

— А письмо, в котором она говорила о своем самоубийстве?

— Об этом я ничего не знаю, я его вообще не видел.

— Позавидуйте, господин Реми, — воскликнул комиссар, — исключительному, если не сказать, выдающемуся хладнокровию, с которым держались эти господа! Другие, менее опытные, повторили бы то, что услышали, и таким образом невольно предупредили бы преступника… Разумеется, если бы он находился поблизости. Сохранив в тайне ее слова, они облегчили нашу работу!

— О, в тайне — это слишком сильно сказано, — скромно заметил Ларивьер. — Но в самом деле, у меня есть кое-какой опыт в этих вещах. Кроме Каниве и меня, никто в целом Ионвиле сейчас не знает, что мы подозреваем о совершении убийства. В данном деле есть некоторые неясные моменты: эта женщина говорила об убийстве, но кто может поклясться, что она не лгала или не бредила? Единственным поводом для того, чтобы отложить похороны, является наличие небольших кровоподтеков, которые обнаружил Каниве. Любой эксперт (я не имею в виду вашего господина дʼЭрвиля из префектуры) сделает заключение, что смерть наступила не из-за них, а от отравления. Скоро напишут документ о состоянии тела. Короче говоря, я рекомендую не терять время и поторопиться с расследованием.

— А что об этом думают муж и аптекарь?

— О чем? О кровоподтеках? Ничего, они их вообще сначала не заметили. Они думают, что женщина могла сама их себе нанести, поскольку металась на постели так, что иногда ее приходилось удерживать. На мой взгляд, вопрос состоит в другом: поскольку эта женщина умерла от отравления и имеется подозрение, что она не сама отравилась, то кто это мог сделать и зачем? Но это уже не в нашей с господином Каниве компетенции, а скорее, в вашей, господа полицейские.

— Именно так, — важно кивнул Делевуа.

— Мне сказали, что вы уходите со службы. Если это действительно так, мне очень жаль.

— Возраст уже не тот… Вероятно, это мое последнее расследование. Однако будьте уверены, я доведу его до конца.

— Я в этом и не сомневаюсь.

— Господин префект пообещал мне, что я смогу уйти с высшей категорией и с некоторой прибавкой к пенсии.

— Никто не заслуживает этого больше, чем вы! — любезно отозвался Ларивьер. — При случае я позволю себе напомнить ему об обещании. Уже известно, кто вас заменит?

— О, в кандидатах нет недостатка! — разочарованно произнес комиссар.

Лучше Реми никто не понимал грустное настроение старого начальника. Делевуа принадлежал к поколению тех полицейских, которых чаще всего набирали из бывших солдат Империи, воспитанников Фуше,[1] Канлера,[2] порой даже из учеников бывшего каторжника Видока![3] Обутые в грубые, подбитые железом башмаки, с седельным пистолетом в одной руке и несколькими франками в другой (чтобы заплатить наводчикам, которые в ту эпоху были опорой полицейских), день и ночь на ногах, они не гнушались установить слежку или устроить засаду, великолепно могли схватить злоумышленника на ярмарке, арестовать на месте грабителя, промышляющего в дилижансе. Сейчас писанина стала значить больше, чем пистолеты, и полицейские выезжали только на следственные задания, с гражданским кодексом в руках. От них требовали отчеты о расследовании, протоколы допросов, экспертиз, повторных экспертиз. Из-за этого Делевуа все меньше и меньше любил свое ремесло…

Ларивьер, видимо, посчитал, что сказал уже достаточно. У этого элегантного шестидесятилетнего человека растрепалась борода, худые щеки над большим жестким воротником, подвязанным белым галстуком в виде банта, ввалились от усталости, красивые серебристые волосы торчали во все стороны. Он нервно провел по лицу тонкой рукой, украшенной перстнем с печаткой.

— Последние ночи были для меня очень тяжелыми, — сказал Ларивьер. — Позвольте, я пойду спать. Опросите Каниве в Невшателе — он подтвердит мои слова. Сегодня вечером я буду ужинать у префекта департамента вместе с королевским прокурором — они оба мои друзья. Не премину сделать им комплимент по поводу усердия и находчивости, проявленных их полицейскими в этом деле!.. Что касается вас, молодой человек, — добавил он, обращаясь к Реми, — поскольку, кажется, вы сопровождаете господина комиссара, то разрешите поздравить вас с участием в очень интересном расследовании!

При упоминании грозных имен королевского прокурора и префекта комиссар и Реми мельком обменялись взглядами. Потом оба одновременно поклонились в знак благодарности. Мгновение спустя по каменному полу префектуры прошелестели шаги Ларивьера. Послышался удар хлыста, оконные стекла задрожали, тяжелая карета, выкрашенная зеленым и черным, запряженная тремя великолепными лошадьми, до ушей заляпанными грязью, тронулась с места и повезла врача домой.