Половое воспитание Августа Флана - Александр Минчин

Желание стяжать и оголяться, сгребать и выставлять себя напоказ всасывалось с молоком матери. Что давали дамы взамен? Пальчик, ручку, локоть, плечико, шейку, ушко, губки, глазки, грудки, ребрышки, ножки и — между. А потом — и всю себя. Как сказал поэт: «Сперва целуют ручку, после щечку, а там, глядишь, встречаются уста». Но не до конца! Проникнуть глубже и овладеть сердцем и умом женщины[1] могла только любовь. Она была и есть двигатель всего живого. (Я не хочу сейчас огорчать и принижать читательниц, заявляя, что двигатель всего живого — есть, был и будет — его величество сперматозоид.) Любовь — о ней поют, рисуют, пишут, лепят, слагают, снимают, танцуют, творят. Сколько сочинено и написано, и все про любовь, и все о любви: Гомер, Шекспир, Боккаччо, Байрон, Дануццио, Лермонтов, Пушкин, Санд, Ремарк, Фицджеральд, Тургенев, Голсуорси. Любовь мужчины к женщине, и наоборот, воспета в веках и запечатлена на тысячах полотен. Величайшие художники космоса рисовали любовь. Библия — любовь, живопись — любовь, литература — любовь, искусство — любовь, балет — любовь. Везде — любовь.

Желание любви впитывается с молоком матери, и до того — в генах. Все хотят быть любимыми, все хотят любить. Но чем безумней становится цивилизация, тем реже возникает любовь. Тем реже — счастье любви. Древние римляне и греки, вавилоняне и этруски были похотливы и любвеобильны. Французы были всегда влюблены. Итальянцы были помешаны на любви. Русские — страдали любовью. Жизнь без любви пуста. Эротика — основа любви. Секс — квинтэссенция эротики. Секс и эротика — главные составляющие любви. Без них любовь — обречена. Евнухи не умеют любить, они могут только прислуживать и преклоняться. Любовь без эротики и секса — кастрированная любовь. Разве такая существует? Даже в платонизме есть большая доза эротики.

Женщин нужно любить!

Глава 1

Детский сад

Август Флан родился по ошибке: он был очаровательным, но заброшенным ребенком. Родители Августа, Ольга и Александр, оба дали клятву Гиппократа и не сдержали эту клятву в отношении уз Гименея. За время детства Августа они разводились, а потом вновь сходились — три раза. Естественно, от этого психика ребенка не стала более прочной. Поэтому Август рос дерганым и нервным ребенком. Которому постоянно меняли домработниц.

В детские годы он спал с мамой, в ее кровати, прижавшись к ее небольшой, но красивой груди. Так продолжалось до тринадцати лет, пока у него не начались первые непроизвольные эрекции. Мама же сама и купала его в ванне, голым, почти до пятнадцати лет. Маму Августик любил безумно, она действительно была женщиной уникальной, неповторимой красоты и считалась первой красавицей в городе. Красивее не было.

Мама была урологом, а папа гинекологом. Август рос в семье медиков, со всеми вытекающими отсюда последствиями… Например, его достаточно рано заинтересовал другой пол и половые различия, но — в теории. Как известно, рано или поздно такие теории возбуждают интерес и на практике.

Папа Августа был главврачом единственной в городе больницы, куда после института приехала работать мама. Дальше нетрудно догадаться, как они познакомились. Папа Александр был воспитанным деспотом, но это станет проявляться гораздо позже, когда он начнет писать диссертации. А пока — Август был грудным ребенком, и папа смотрел на него с легким удивлением: почему этот синюшный «цыпленок» так долго кричит? И только когда папа-Александр выносил его, положа на одну руку, к реке, Август успокаивался и затихал, а потом засыпал.

Август Флан родился в одном южном городке, которого уже не существует. Его стерли с лица земли много лун спустя. Но в те времена городок процветал. Уже в пять лет малыша отдали в детский садик. Это заведение безусловно заслуживает подробного и обстоятельного описания.

Август не терпел детский сад по двум веским причинам: «тихого часа» и какао с мерзкой пленкой наверху, которое обязательно нужно было пить.

Воспитательницы относились к Августу хорошо, так как знали, что его родители редкие — на целый город — врачи.

Августик смотрел на воспитательниц, как на космических существ из иного мира. Ему нравилось, что они были одеты в белые полупрозрачные халаты, туго затянутые на талии. Ему также нравилось, что халаты были надеты сразу на голое тело. И когда воспитательницы наклонялись к его кроватке, чтобы укрыть одеялом или прошептать что-то, тогда взгляду открывалась часть налитой груди, вложенная, как правило, в белый лифчик.

Случалось, некоторые из них не надевали стягивающих тугих лифчиков, из-за жары, чтобы легче дышать, и тогда можно было видеть почти всю верхнюю половину груди: а сама грудь чуть не выпадала из халата ему в лицо. Словно дыня, двигаясь своей спелой плотью и мякотью. А скрываемое — всегда интересно.

Особенно у воспитательниц Август любил ноги, едва смуглую кожу высокого качества, натянутую, как тетива, и обтягивающую наполовину обнаженные ноги. Его, неизвестно почему, очень сильно волновало, когда внизу непроизвольно халат распахивался и открывались голые ноги — гораздо выше колен. Или когда воспитательница садилась на соседнюю низкую раскладушку, полы разбрасывались, распахиваясь, и в открывшийся треугольник, куда скользил пытливый глазик по внутренней поверхности бедер, было видно чудо — белые трусики. Трусики и поверхность выше коленей почему-то вызывали у него прилив крови, пока только к голове. Нежно наклонясь и невольно показывая величину своей груди, освобожденной от всякой упряжи, воспитательница, которая была наиболее привязана к Августу, целовала его в щеку или в ушко. Августу было тепло от этого и приятно. Он долго ворочался от поцелуя и не мог заснуть. Это были единственные женщины, которые одаривали его поцелуем, кроме мамы. У каждой воспитательницы были свои любимцы.

В «тихий час» он любил наблюдать. Когда одна из них шла между рядов, уже не заботясь о распахнутости халата и выбивая яблоками колен его полы изнутри. Отчего они распахивались и обнажали Августику самое прекрасное, самое скрытое: фронт бедер, которые плавно переходили в таинственный треугольник — над аркой. Он еще не знал, для чего этот треугольник в белых трусиках, но чувствовал в нем какое-то таинство, запрет, и испытывал какое-то совершенно непонятное влечение к нему. Едва обрисовывающийся выступ притягивал, как магнит.

Воспитательницы не очень стеснялись детей, и иногда некоторые из них, особенно в жару,