Сказания русского народа - Иван Сахаров

Жизнь, взгляды и труды Сахарова

Немного найдется таких читателей, которым ныне что-либо скажет имя Ивана Петровича Сахарова. Последнее издание его «Сказаний русского народа» вышло в свет в 1885 году. Больше книгу не издавали. О ее существовании знали лишь завзятые библиофилы и специалисты. А было время, когда имя Сахарова, любителя старины, «археолога», как говорили в прошлом веке, было у всех на устах.

Крупный славист-филолог И. И. Срезневский писал о первых книгах Сахарова: «Кто жил в то время (в 30-е годы XIX века.— В. А.), не чуждаясь литературы, тот знает, как сильно было впечатление, произведенное этими книгами, особенно книгами «Сказаний русского народа»,— не только между любителями старины и народности, но и вообще в образованном кругу. Никто до тех пор не мог произвести на русское читающее общество такого влияния в пользу уважения к русской народности, как этот молодой любитель… Множество собранных им данных было так неожиданно велико и, по большей части, для многих так ново, так кстати в то время, когда в русской литературе вопервых заговорили о народности, и притом же увлечение их собирателя, высказавшееся во вводных статьях, было так искренно и решительно, что остаться в числе равнодушных было трудно». 

Срезневский свидетельствовал, что в глазах современников Сахаров сразу стал выше «многоначитанного и трудолюбивого И. М. Снегирева», уже успевшего выпустить свой знаменитый труд «Русские в своих пословицах» (1831 —1834). А ведь занятиям старинной историей, фольклором, иконописью, нумизматикой и другими древностями Сахаров посвящал лишь время, свободное от службы. Он только в 1835 году окончил медицинский факультет Московского университета, практиковал как лекарь и после переезда в Петербург служил врачом при почтовом департаменте. 

Уроженец Тулы (Сахаров родился 29 августа 1807 года в семье священника) еще в пору обучения в духовной семинарии исходил вдоль и поперек родную губернию и соседние с ней — Орловскую, Рязанскую, Калужскую и Московскую. Юноше открылся особый мир. До нас дошли слова Сахарова, записанные племянником — Н. А. Беловодским: «Ходя по селам и деревням, я вглядывался во все сословия, прислушивался к чудной русской речи, собирал предания давно забытой старины… Непостижимо громадная русская жизнь, непостижимо разнообразная во всех своих явлениях, раскрывалась предо мною… в ее гигантских размерах я уже видел исполина, несокрушимого никакими переворотами». 

Прикосновение к живым источникам знания сочеталось у Сахарова с изучением прошлого России. Священник Н. И. Иванов снабдил любознательного семинариста «Историей государства Российского». «Долго и много читал я Карамзина,— рассказывал Сахаров.— Здесь-то узнал я родину и научился любить русскую землю и уважать русских людей».

Воодушевление молодого энтузиаста странным образом соединилось с идеей несокрушимости в России патриархального уклада жизни. О каких устоях народного бытия и духа поведал Сахаров и с чем сопрягал свое представление о фольклоре как проявлении исполинских народных сил? Консерватизм или прозорливость, угадывающую в фольклоре залог постоянной обновляющей силы, важной для самочувствия нации? 

С самого начала необходимо отметить, что мы имеем дело с феноменом поразительного несоответствия прямого значения жизненных фактов, засвидетельствованных молодым собирателем, и осмыслением их — тем, как они были поняты и истолкованы. Горячо одобряя дело Сахарова и с восторгом говоря о нем: «Честь и слава деятельности г. Сахарова и любви его к избранному им предмету!», В. Г. Белинский вместе с тем без каких бы то ни было оговорок сказал: «И. П. Сахаров — не теоретик…»2 И действительно, общие суждения собирателя отразили расхожие мнения близкой ему среды духовенства, служилого чиновничьего люда и властей. Сам Сахаров так объяснял возникновение своего интереса к народу, его обрядам, песням, языку: «Раз как-то был я в беседе, где два чужеземца нагло и дерзко уверяли русских, что у них нет своей истории. Мне было горько и больно слышать эту нелепость…» Сахаров пылко напал на «разврат, нахальство, неуважение к родителям, пренебрежение к вере отцов и постыдное вольнодумство». Все беды России он усмотрел в происках «чужеземцев». В «ложном просвещении»— приобщении к западноевропейской культуре Сахаров увидел «страшную беду нашего отечества». «Этим орудием,— утверждал он,—думали заморские демагоги приготовить в России что-то вроде 14-го декабря… Нас пробовали сбить с толку: философскими системами, мистицизмом, сочинениями Вольтера, Шеллинга, Баадера, Гегеля, Страуса и их последователей… Бедная Русь, чего только ты не вытерпела от западных варваров!»1 Общее противопоставление русской культуры культуре других народов обернулись для Сахарова восхвалением «коренных русских начал». Принципы официальной идеологии—православия, самодержавия, народности— он признал спасительными для России. 

Круг мировоззренческих суждений замкнулся: осудив чужеземщину, Сахаров кончил прославлением неподвижных политических устоев патриархальной России. Консервативный строй этих взглядов несомненен, но за ними стояли и другие идеи. «Было время,— вспоминал на склоне лет Сахаров,— когда я слышал, как в городах и селах русские, наученные заморскими бродягами (т. е. гувернерами, учителями-иностранцами.—В. А.), с презрением говорили, что русский язык есть язык холопский, что образованному человеку совестно читать и писать по-русски, что наши песни, сказки и предания глупы, пошлы и суть достояние подлого простого народа, деревенских мужиков и баб, что наша народная одежда (повязка, кокошник, сарафан и кафтан) заклеймены презрением, осуждены Европою на изгнание и носят на себе отпечаток холопства, вынесенного из Азии». 

Если освободить эти суждения от порицания гувернеров и учителей-иностранцев, то останется приверженность Сахарова к языку простого люда, признание ценности народных песен, сказок и преданий, красоты и удобства национальной одежды. -При всех заблуждениях у Сахарова сохранялась «своя демократическая жилка», как очень точно охарактеризовал академик А. Н. Пыпин его любовь к народности2. Да и самая жизнь Сахарова подтверждает правоту этого замечания. Бедному человеку, без связей и средств,— говорил о себе Сахаров,—жить нелегко: «Это я испытал сам».

Уже в самом начале деятельности Сахаров столкнулся с недоброжелательностью обывателей. Молодому исследователю удалось напечатать в московских журналах несколько статей о древних грамотах, он опубликовал брошюру «Достопамятности Венева монастыря» (1831), а вслед за этим, в 1832 году,— первую часть «Истории общественного образования Тульской губернии» (с планами и картой; отрывки из второй части были напечатаны в 1837 году, в № 7 «Современника»). В замысле было писать полную историю Тулы и Тульского края. Было важно получить доступ к архиву Губернского правления: без «наличных памятников» нечего было и думать об осуществлении замысла. Но скоро выяснилось, что в Туле хранилось рукописей не так много, и те не хотели показать. «Мне в глаза говорили,— спустя годы вспоминал Сахаров с неостывшей обидой: — «Занимался бы ты своим делом! На что нам твоя история Тулы? Жили мы счастливо без ней до тебя, проживем и после тебя, также весело и покойно». Другие кивали головами и повсюду говорили обо мне: «Пропал малый без толку, ничего из него путного не будет». 

И в столице, когда к Сахарову уже пришла первая известность, он не избежал враждебного отношения со стороны людей своего круга. В списке статей и книг Сахарова рядом с указанием выхода в 1836 году первой части «Сказаний русского народа» была приписка: «Бедная книга! Сколько она прошла мытарств, судов, пересудов, толков!..» П. И. Савваитов, опубликовавший список в ряду других биобиблиографических материалов Сахарова, сопроводил приписку характерным пояснением: «Действительно, дело доходило до того, что Сахарову угрожали уже Соловками, и беда уже висела над его головою; но участие, принятое в нем кн. А. Н. Голицыным, избавило нашего археолога от душеспасительного пребывания в отдаленной обители: по ходатайству князя, Сахаров удостоился получить высочайшую награду , и дело кончилось благополучно».

Денежных средств, отпущенных из царской казны, однако, было не так много, чтобы осуществить обширные, задуманные Сахаровым работы. В списке предполагаемых трудов, кроме публикации сказок, песен, загадок, пословиц, присловий, поверий, примет, игр и заговоров, так называемого «чернокнижия», числилось издание памятников древнерусской литературы, старинных лексиконов и букварей: Лаврентия Зизания, Памвы Берынды, азбуковников, трудов по нумизматике, описаний гербов, печатей, народной одежды, мифологии и демонологии, ряд еще других столь же значительных замыслов. Сахаров оставался на службе, и она была хлопотной и трудной. 17 августа 1843 года он пишет из Петербурга московскому профессору А. М. Кубареву: «Скажу вам откровенно, что я делаю, что смогу. Без сил и без средств многого сделать нельзя. Я это ежеминутно чувствую. Душа порывается на многое, а оковы тяжкие повсюду и на всем»1. В другом письме к тому же адресату спустя время (13 апреля 1846) Сахаров дорисовал картину своего быта и занятий: «О себе доложу вам, что я живу ни радостно, ни горько. Всю зиму провозился с больными. Горячки наши поочистили народа довольно. Тут подлетел грипп — он дурачок только,— но зато завил у многих гнезды на чахотку. Шутка! Два раза и я заболевал горячками, да господь спасал меня. Медицина много отнимает у меня времени. Верно так тому и быть!»