Санаторий - Феликс Дымов

Естественно, что все это находило отражение в его письмах. Вчитываешься в них — и возникает образ мыслителя и мечтателя, человека доброй и щедрой души.

“Трудами и душой налаженное…”

Порой в своих высказываниях Иван Антонович весьма крут, резок и беспощаден. Но это — следствие жизненного опыта и принципиальности, а не черствости характера. А может ли быть непринципиальным человек, прошедший свою символическую “дорогу ветров”? Особенно ненавидел он бюрократов, чиновников от науки и литературы, людей бездеятельных и равнодушных. Не случайно на вопрос анкеты “Что может вас рассердить?” он ответил: “Ложь, лицемерие, хамство, жестокость, трусость”. Можно смело добавить еще одно: неприятие нового. Он предвидел, предчувствовал, предвосхищал нашу сегодняшнюю перестройку, откровенно мечтал о ней, наблюдая то, что подчас происходит вокруг:

“Москва, 14 окт. 1963. Дмитревскому.

…трудами и душой налаженное Вами, интересное и полезное для других оказывается выброшенным за борт как пустая бумажка, и нет никакой возможности отстоять его, потому что сражаться с паровым катком или бревном без противотанковой пушки нельзя. Вот тогда получается на душе тоскливо от внезапного понимания, что мир вовсе не так уж хорош, как кажется и как хочется, и, главное, будущее не обещает чудесных превращений…

Все это я пережил не раз за свою длинную научную жизнь и так и не научился не огорчаться и не надеяться на лучшее…”

Содружество в одном человеке ученого и писателя позволяет Ефремову с ясной головой оценивать не только место его собственных произведений в советской литературе и в мировой культуре, но и анализировать как бы со стороны значение их научно-фантастической основы. Он вообще много размышляет о литературной “окружающей среде”, ее изменчивости и развитии, о фантастике, для которой сделал так много, как никто другой. (Теперь случается, его именем “божатся” и некоторые бывшие его гонители!) Многими мыслями он спешит поделиться со своими ленинградскими друзьями и единомышленниками, так же преданными фантастике, как и он, так же много сделавшими для нее. Нелишне отметить что оба ленинградских адресата Ивана Антоновича по-настоящему любили его и как человека, и как писателя. И еще как энциклопедиста, научного прогнозиста, историка. Брандис в числе первых выступил с обзором творчества Ефремова. Вместе с Дмитревским они стали и его первыми биографами, выпустив книгу “Через горы времени” (Л., Советский писатель, 1963). Только почти четверть века спустя появилось новое исследование жизни и творчества ученого и писателя — монография П. К. Чудинова “Иван Антонович Ефремов” (М., Наука, 1987)).

Понимая, что литература мечты должна опираться на все достижения научного прогнозирования и социологического предвидения — обоснованного и не очень обоснованного, — Иван Антонович и сам, вслед за критиками, пытается проследить возможное влияние на него утопистов. Он ищет произведения, с которыми мог бы сопоставить свою “Туманность…” и с которыми не может не полемизировать. Вот что отмечает писатель в двух письмах Дмитревскому:

“Москва, 1 января 1961.

Из классических утопистов мне наиболее приятен Фурье /он наиболее трезв в суждениях/. На “Андромеду” они могли повлиять лишь отдаленно, потому что теперь это — почти религиозные мечты о праведном человечестве, и мы понимаем, насколько сложнее общественное развитие нашей планеты. Ближе всего к “Андромеде” Уэллсовские “Люди как боги” (Men like goods) — вещь в свое время так же недооцененная нашими философами, как позднее кибернетика.

Романа Бреммера “В туманности Андромеды” я не читал — не мог достать, его нет в СССР, равно как и другой книги об Андромеде: Larg. E.C. Dawn in Andromeda, London, 1956 /“Рассвет в Андромеде”/.

Первый роман, насколько помню, — на спиритической основе. Третья известная мне вещь (есть у меня) это роман Мерака: “Темная Андромеда (A.C.Merak, Dark Andromeda, London, 1954) — чудовищный, типично американский, межгалактический пошлый и вульгарный шпионаж. Есть еще небольшая повесть “Пленены в Андромеде” (Mapooned in Andromeda), не помню автора, тоже пустяковина космических заговоров, необычайных чудовищ и очаровательных астронавток.

Как видите, ни одна из этих книг не могла быть отправной точкой для моей “Андромеды” потому ли, что я не читал, или потому, что чепуха”.

“Москва, 3.04.61.

…важнейшая ошибка в разделе об утопиях — это отсутствие Чернышевского. Как ни навязло в зубах многое о Чернышевском, но тут, пожалуй, надо сказать, что все утописты, и Фурье в том числе, говорили об утопиях, как о прекрасной сказке, хотя и зовущей умы, но бесконечно далекой от реальности. А Чернышевский первым заговорил о прекрасном будущем, как о настоящей реальности, достижимой в соединенных усилиях людей”.

Письма Ефремова позволяют заглянуть в его творческую лабораторию. Он охотно рассказывает друзьям о замыслах, умеет обосновать выбор героев и описываемой исторической эпохи, объяснить причудливый ход мысли. Интуицию и воображение он рассматривает и использует как точнейший инструмент. В предисловии к первому Собранию сочинений, увидевшему свет после его смерти, он пишет: “Удалось подчас проявить загадочную для моих коллег интуицию в решении вопросов разного калибра. Та же интуиция помогла и в моих рассказах… Кроме полета воображения и интуиции, координат для заглядывания в будущее нет”.

Вот пример самоанализа Ефремова:

“Москва, 25/11 — 61, Дмитревскому.

О Баурджеде. В основе — историческое лицо — некий казначей фараона V-й династии Древнего Царства Бауркар, о котором известно, что фараон Сахура послал его к крайним пределам юга. Я перенес действие в VI-ю династию, потому что мне показалась более драматической история фараона Джедефра, и соответственно изменил имя казначея, связанное с именем фараона. Источники, которыми я пользовался, даже трудно перечислить, в общем, примерно все, что есть по эпохе всех грех царств на русском языке — десятки сводок и сотни отдельных работ, от “классических” (Брестед, Масперо, Голенищев, Тураев и мн. др.) до самых последних советских исследований”.

“Москва, 20. 06. 61. Дмитревскому.

Сущность “Лезвия…” — в попытке написания научно-фантастической (точнее — научно-художественной) повести на тему современных научных взглядов на биологию, психофизиологию и психологию человека и проистекающие отсюда обоснования современной этики и эстетики для нового общества и новой морали. Идейная основа повести в том, что внутри самого человека, каков он есть в настоящее время, а не в каком-то отдаленном будущем, есть нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и тренировки приведет к высокой духовной силе, о какой мы мечтаем лишь для людей отдаленного коммунистического завтра. То же самое можно сказать о физическом облике человека. Призыв искать прекрасное будущее не только в космическом завтра, но здесь, сейчас, для всех — цель написания повести”.