Под знаком Рыб (сборник) - Шмуэль-Йосеф Агнон

– О чем вы жалеете? – спросил я.

– Я думала, что смогу угостить господина доктора, – сказала она.

– Нет, сейчас мы уже пойдем, – сказал я, – но коль уж вы так добры, то по возвращении я с удовольствием зайду к вам опять и отведаю все, чем вы меня угостите. Еще и добавку попрошу.

– Мне позволительно на это надеяться? – спросила она.

– Обещание уже дано, – сказал я. – И более того, как я уже намекнул, я еще попрошу добавки.

Мы вышли из больничного двора, и я сказал привратнику:

– Видите эту сестру – я увожу ее отсюда.

Он посмотрел на нас добродушно и сказал:

– Дай вам Бог, господин доктор, дай тебе Бог, сестра Дина.

Мы направились к трамвайной остановке. Пришел первый трамвай, наполненный до отказа. За ним пришел второй, и мы хотели было на нем поехать, Дина даже поднялась в вагон, но, когда я стал подниматься за ней следом, кондуктор сказал, что все места заняты. Дина сошла, и мы стали ждать следующего. Я подумал: «Те люди, которые заверяют, будто не следует жалеть о двух вещах – ушедшем трамвае и ушедшей девушке, – потому, мол, что за ними вскоре придут другие, они просто глупцы». Ведь если говорить о девушке, разве могла прийти другая такая, как Дина, а что до трамвая, то сейчас мне было жаль любой задержки.

Пришел трамвай загородного маршрута. Вагоны были новые, просторные и пустые, и мы поднялись и сели. Мгновенье спустя (а по часам – так спустя добрый час) трамвай достиг конечной остановки, и мы оказались в красивой местности, где тянулись сплошные сады и лишь изредка попадались дома.

Мы шли, болтая о нашей больнице, и о больных, и о старшей медсестре, и о врачах, и о нашем профессоре, который на днях распорядился, чтобы почечные больные раз в неделю ничего не ели, потому, видите ли, что какой-то человек, у которого подозревали болезнь почек, постился в Судный день и после этого у него не нашли белка в крови. Потом мы припомнили, как много инвалидов прибавила в городе война, и порадовались, что гуляем там, где их не увидишь. Но тут я с досадой воскликнул:

– Да оставим наконец в покое больных и инвалидов, поговорим лучше о чем-нибудь веселом!

Она согласилась, хотя по лицу ее было видно, что она сомневается, удастся ли нам найти другую тему для разговора.

В саду играли дети. Они увидели нас и начали шептаться. Я сказал:

– Знаете ли вы, сударыня, о чем говорят эти дети? Они говорят о нас с вами.

Она сказала:

– Да, возможно.

Я сказал:

– И знаете, что они говорят? Они говорят, что мы жених и невеста.

Она покраснела и сказала:

– Да, возможно, что и так.

Я спросил:

– И что вы об этом думаете?

Она сказала:

– О чем?

Я сказал:

– О словах этих детей.

Она сказала:

– А зачем мне об этом думать?

Я сказал:

– А если бы это было на самом деле так, что бы вы сказали?

Она спросила:

– Что имеет в виду господин доктор?

Я набрался смелости и сказал:

– Если бы то, что сказали дети, было правдой, то есть что мы друг другу пара?

Она засмеялась и подняла глаза.

Я взял ее руку и сказал:

– Дайте мне и вторую вашу руку.

Она протянула.

Я наклонился, поцеловал обе ее руки одну за другой и посмотрел на нее. Она покраснела еще сильней.

Я сказал:

– Существует поговорка, что устами младенцев и дураков глаголет истина. Что сказали младенцы, мы уже слышали. А теперь послушайте, что говорит дурак, то есть я, потому что ко мне пришла мудрость. – И, запинаясь, выговорил: –Послушайте, Дина…

Я еще не успел высказать все, что было у меня на сердце, а уже ощутил себя самым счастливым человеком на свете.

Поверьте, друг мой, никогда в жизни мне не было так хорошо, как в те дни между обручением и свадьбой. Если прежде я думал, что люди вступают в брак лишь потому, что мужчине просто нужна женщина, а женщине нужен мужчина, то теперь я понял, что нет ничего прекрасней этой взаимной потребности. В те дни я стал понимать, почему поэты сочиняют любовные стихотворения, хотя меня самого в ту пору не интересовали ни поэты, ни их стихи, потому что они говорили о других женщинах, а не о Дине. Я не раз сидел и дивился – ведь сколько медсестер в больницах, сколько женщин на свете, а я ко всем равнодушен, кроме вот этой единственной, к которой обращены все мои мысли. Однако всякий раз, когда я снова видел Дину, я говорил себе – нет, только умалишенный мог бы поставить ее в один ряд с другими женщинами. И Дина – она тоже относилась ко мне, как я к ней. Вот только эта густая синева, что в ее глазах, все темнела и темнела, точно туча, готовая пролиться слезами.

Однажды я спросил ее об этом. Она посмотрела на меня и ничего не ответила. Я спросил снова, но она лишь тесней прижалась ко мне и сказала: «Разве вы не знаете, как вы мне дороги и как я вас люблю». И улыбка тронула ее грустные губы. Та ее улыбка, что сводила меня с ума своей сладостью и своей печалью.

Я спрашивал себя – если она любит меня, о чем же ей печалиться? Может быть, у нее бедная семья? Но я слышал от нее, что ее родственники вполне состоятельны. Может быть, она уже дала слово другому. Но она сказала мне, что свободна распоряжаться собой. Я стал допытываться. Она удвоила свою нежность, но по-прежнему не отвечала.

Все же я решил поинтересоваться ее родственниками. А вдруг они были богаты раньше, но потом разорились, и Дину печалит их беда. Но выяснилось, что некоторые из ее родни – крупные промышленники, а другие хорошо известны в своих профессиях и зарабатывают очень прилично. Я ощутил гордость за себя. Я ведь родом из бедной семьи, сын простого жестянщика, однако всегда стараюсь одеваться строго. Впрочем, Дина никогда не обращала внимания на то, как я одет, разве что я сам просил ее посмотреть. Но это лишь усиливало мою любовь к ней. Что, кстати, шло вразрез с логикой – ведь я уже отдал ей всю свою любовь без остатка. Как и она – вся ее любовь была уже отдана мне. Но в этой ее любви оставалась капля печали, которая добавляла каплю горечи к моему ликованию.

Малая капля, но она жгла все мое существо. И я не переставал размышлять: эта ее грусть – что в ней таится? Может быть, печаль – это просто свойство любви вообще? Я снова попробовал уговорить ее открыться. Она пообещала, но продолжала по-прежнему уклоняться, а когда я напомнил ей это ее обещание, взяла мою руку в свою и сказала:

– Давайте радоваться, мой друг, давайте радоваться и не будем омрачать нашу радость.

И снова вздохнула так, что у меня защемило сердце от этого вздоха.

Я воскликнул:

– Ради Бога, Дина, о чем вы так вздыхаете?

Она улыбнулась сквозь слезы:

– Молчите, друг мой, пожалуйста, молчите.

Я умолк и перестал расспрашивать. Но душа моя не знала покоя, и я все ждал, что она согласится наконец открыть мне свою тайну.

Однажды после полудня я зашел ее проведать. Она была свободна от ухода за больными, сидела у себя в комнатке и шила себе новое платье. Я приподнял подол ее шитья, погладил его рукой и поднял взгляд на нее. Она вдруг посмотрела мне прямо в глаза и негромко сказала:

– У меня были отношения с другим человеком.

Потом увидела, что я не понял, встала и объяснилась до конца. Сердце мое оборвалось. Меня колотил озноб. Я молчал, не в силах выговорить ни слова. Потом наконец пробормотал, что такого рода мысль мне никогда бы не пришла в голову. И сказав это, продолжал сидеть, озадаченный и удивленный. Я был озадачен своим спокойствием и удивлялся ей – тому, что она совершила поступок, который был настолько ниже ее достоинства. Тем не менее я продолжал обращаться к ней как и раньше, словно мое отношение к ней ничуть не изменилось. И действительно, в эту минуту она нисколько не потеряла в моих глазах и я любил ее, как прежде. И когда она поняла это, прежняя милая улыбка вернулась на ее лицо. Но глаза Дины остались затуманенными, как у человека, который из одной темноты перешел в другую. Я спросил:

– Что же это за человек, который мог бросить вас и не жениться?

Она не ответила.

Я сказал:

– Милая Дина, разве вы не видите, что я вовсе не сержусь на вас? Мой вопрос вызван просто присущим мне любопытством. Так скажите же мне, кто этот человек и как его зовут?

Она сказала:

– Какая вам разница, как его зовут…

Я сказал:

– И все же мне интересно.

Она назвала мне имя.

Я спросил:

– Что, он доцент или профессор?

Она сказала:

– Нет, просто чиновник.

Я подумал про себя, что ее богатых родственников наверняка обслуживает множество крупных чиновников, всякие ученые, эрудиты, изобретатели, и, вероятно, она отдала сердце самому значительному из них. На самом деле не так уж и важно, кому именно отдала сердце женщина, которую я люблю больше всего на свете, но все же мне как-то льстило думать, что это была заметная фигура, выше всех окружающих.