Килиманджарская сага. Рассказы - Геннадий Семенович Любин

На следующий день, едва подойдя к ступенькам складского вагончика, я снова увидел котенка. Точнее, сначала услышал. Знакомый грязно-серый комок сидел у самой двери и … нет, не мяукал — кричал. Не зная, как отделаться от непрошенного гостя, я решил отвлечь его едой. Отломив от прихваченной «собойки», я повертел ломтиком ароматной котлеты перед котиным носом и положил его под крыльцо. Животное не шевельнулось.

Изловчившись, я отодвинул котенка от двери и, сняв замок, приоткрыл ее. Мгновенно шельмец вскочил на ноги и устремился в комнату. Прежде, чем я оказался внутри, он забился под стол и замер, подрагивая всем телом. Я угрожающе затопал ботинками: ноль внимания.

Озадаченно оглядевшись и заметив старый веник у входа, я принялся тыкать им в кошачью физиономию. Котенок пятился, но даже не собирался покидать убежище.

Тем временем к складу подъехал ранний клиент и посигналил. Нужно было торопиться. Подсунув ногу вплотную к котенку, я подхватил его носком ботинка под живот и размашисто-мягким движением отбросил его к открытым дверям. Котенок взлетел в воздух, сгруппировался и приземлился на лапы за порогом вагончика. Мгновение — и он снова под столом.

Разозлившись не на шутку, я повторил футбольный прием, однако котенок не сдавался. Одним прыжком расправляясь с расстоянием, он раз за разом забивался на прежнее место.

Мало-помалу человеческая воля начала одолевать. Давала знать и физическая изнуренность животного. Котенок уже не успевал группироваться перед падением и то и дело приземлялся не на лапы, а как придется. Наконец, упав в очередной раз на бок, он не рванулся назад, а остался лежать, потом медленно поднялся и, пошатываясь, побрел куда-то за вагончик.

Я закрыл дверь и пошел принимать товар.

Вернувшись часа через полтора, я увидел печальное зрелище. Грязно-серое тельце в бессильном изнеможении покоилось на верхней ступеньке крыльца, голова подвернутым ухом прижималась к двери. Глаза, подернутые пленкой слезной коросты, были закрыты.

Волна стыда тяжелым жаром окатила меня: «Черт с ним, пусть остается».

Я снял замок и оставил дверь распахнутой. Котенок поднял голову, посмотрел на меня и робко, словно не до конца веря в происходящее, перенес себя через порог. Еще раз опасливо оглядевшись, он проковылял к столу и рухнул под ним, оставив хвост и задние лапы снаружи. На большее сил не хватило.

Ближе к вечеру забежал Денис.

— А-а, вот где он! А я думал — потерялся. Давайте отнесу на ночь к сторожу. Завтра подумаем, что с ним делать.

Подхватив котенка с пола, мальчишка исчез. Остаток дня я провозился на складе, привычно ощущая душный запах слежавшейся пыли и упругую пружинистость паллетов под ногами. Клиенты подъезжали один за другим и скучать не пришлось.

Какое же было удовольствие идти после работы к остановке, наслаждаясь прохладой летнего вечера. Возле складов тротуара не было, — промзона! — и пешеходы шли прямо по дорожной обочине, то и дело опасливо сторонясь пылящих тяжелогруженых машин.

Вдруг донесся младенческий крик. Звук тревожно диссонировал с неживыми шумами промзоны и шел откуда-то спереди, с автострады. Я насторожился, пристально вгляделся и не поверил собственным глазам: там, прямо на дороге, маленьким грязно-серым комком лежал котенок. Тот самый, складской!

Котенок почти не шевелился, и натужно ревущие грузовики проползали мимо, чудом не задевая его. Сотрясения дороги и грохот моторов то и дело возвращали сознание котенку, и тогда он приподымался, делал два-три шага и снова падал. Машины шли одна за другой, закрывая обзор громадами кузовов, и в коротких промежутках между ними было видно, как котенок копошится на асфальте. Крохотный комочек жизни на краю бездны.

Сделал-принял решение-подумал: рывок, добегаю до котенка, раскрываю пакет. Котенка — внутрь, как буханку хлеба. Он замирает.

Пару остановок на автобусе — и я у своего двора. Теперь вся надежда на Риту.

Эту высоченную, избыточно полную женщину из нашего дома знают все: она спасает котов. Четверть века — со времени заселения дома — утром и вечером она выходит к подъезду: кормить, лечить, выхаживать. Первое время завсегдатаи двора крутили у виска — блаженная, мол, что еще скажешь. Теперь критиковать стало некому: «иных уж нет, а те далече…». А Рита все такая же — большая, необидчивая, доброжелательная: «Как приду в поликлинику, сразу давление и сахар меряют, а потом только руками разводят — идеальные. При таком весе, мол, — чудо природы…».

Риты не видно: должно быть, рановато. Во дворе пусто. Чувствуя, как заерзал котенок — душно ему в пакете, — я подхожу поближе к подъезду и осторожно вываливаю его на газон. Тяжело дыша, он некоторое время лежит, затем пытается подняться на ноги. Наконец, это ему удается, и он, пошатываясь, стоит, не решаясь куда-либо податься.

В надежде увидеть Риту и как-то дать ей знать о котенке я обхожу здание с обратной стороны и, не встретив ее, возвращаюсь к подъезду. Во дворе уже первые дети: привели из сада. Я поднимаюсь по ступенькам и стою, не зная, что предпринять. Железная дверь открывается — на пороге Рита с чашкой в руках:

— Представляете, дети позвонили по домофону — кто-то опять к дому котенка подбросил. Вот люди! Я на всякий случай сразу и молока согрела…

Стоя на верхней ступеньке, Рита внимательно вглядывается в пространство двора и сразу замечает котенка. Подойдя, она подымает его с земли.

— Посмотрите только, какая кроха! А блошастый какой, а запущенный… Лечить тебя будем… Пей молочко, пей, не бойся…

Я слушаю ее увещевания и понимаю, что котенок спасен.

Давно остались в прошлом пыльный склад, ящики с гвоздями, круглолицый мальчишка. Но чем глубже в пучину времени уходит то лето, чем ближе я сам подступаю к порогу Вечности, тем чаще вспоминаю того грязно-серого котенка. Тем острее и отчетливее возникает у меня ощущение некоего удивительного сходства между нами.

Как будто я — это он.

Крошечный комочек жизни на краю бездны…

Тленное и вечное

Грузная седая старуха рвала улиток из панциря, кромсала ножом и сбрасывала в ржавое ведро. Улитки тонко-тонко звенели, словно зародыши при аборте. Изредка скользкие