Сражения Космического Десанта - Стив Паркер

За всю жизнь Кортес слышал этот гимн всего трижды, поскольку тот исполнялся лишь в День Основания. Но воспоминания не имели ничего общего с тем, как затронул его гимн на этот раз. Капитан вспомнил все смерти, все прощания, как и полагалось во время исполнения гимна. То было надлежащее время для скорби. Время вспомнить жертву, принесенную его благородными братьями. Сердце капитана сейчас переполнялось скорбью и, что более важно, гордостью.

И ничто не смогло бы притупить это чувство. Кортес уцелел в войне, которая длилась три с половиной столетия, и не испытывал чувства вины за то, что выжил. Воин Астартес, навечно посвященный искусству войны и связанный клятвой с почетной службой, которую нес, жил или умирал в зависимости от своих способностей и качеств и от команды. Смерть является даже к космодесантнику. Ее приход был вопросом времени. Бессмертным оставался один лишь Император, что бы там кто ни говорил.

Алессио посмотрел через реклюзиам на противоположный неф, на исполнявших гимн сервиторов. Что за жалкие создания! Их тощие тела, лишенные конечностей, были прикреплены к невысоким колоннам из черного мрамора, которые скрывали механическую начинку, поддерживавшую хористов в полуживом состоянии. Каждая глазница закрыта металлической пластинкой. Из каждого рта высовывалась черная решетка усилителя голоса, от каждой бледной безволосой головы отходили рифленые кабели, соединявшие певцов и обеспечивающие превосходную синхронность. Их рудиментарные разумы были объединены и сосредоточены лишь на песне.

В галерее справа от Кортеса, высоко над входом в реклюзиам, размещался еще один сервитор, подключенный к массивному паровому органу, сопровождавшему голоса торжественно-мрачным гудением.

«Ничтожные, — подумал капитан. — Но пусть лучше они вкладывают в песню нашу скорбь, нежели мы сами».

Он с трудом сдержал ухмылку, подумав, что его собственный грубый голос вряд ли смог бы восславить песней погибших. Скорее, это сошло бы за оскорбление.

Шутка новизной не блистала. Капитан думал об одном и том же каждое столетие и позволял мыслям так же быстро исчезнуть. Вопросы, не касавшиеся уничтожения многочисленных врагов Ордена, редко задерживались в голове Кортеса дольше чем на несколько секунд.

Педро всегда подшучивал над ним по этому поводу.

Гимн закончился, но его финальные ноты, исполненные невыразимой печали, еще звучали в душах собравшихся. Кортес вслушивался в них, ощущая некоторую тяжесть. Затем он посмотрел на алтарь, вырезанный из позолоченного черного мрамора, где верховный капеллан Томаси как раз выступил вперед и начал произносить слова поминовения из «Книги Дорна». Маркол Томаси обладал внушительной фигурой. При исполнении обязанностей верховного капеллана ему часто приходилось всецело завладевать вниманием столь большой аудитории, какая собралась сегодня. Для человека его статуса робость или неуверенность были непозволительной роскошью. Его долгом и долгом всех подчиненных ему капелланов было охранять веру и душу каждого боевого брата и слуги Ордена. Когда Томаси говорил, все остальные внимали каждому слову его проповедей.

Кортес очень уважал Томаси, быть может, даже чуть симпатизировал ему. Верховный капеллан был беспощадным борцом с длинным послужным списком, почти таким же, как у самого капитана. Но, кроме того, их объединял сходный взгляд на жизнь, характерный элегантной простотой: враги Императора должны быть уничтожены, а честь Ордена сохранена. И в свете этих двух непреложных истин все остальные вопросы теряли смысл и остроту. Как же иначе? И почему Педро вечно задумывался над такими незначительными проблемами, как ежегодные петиции, или реформы планетарных законов, или особенности торговли между секторами? Какое отношение все эти проблемы имели к космическим десантникам?

Спустя несколько минут Томаси перестал зачитывать текст из «Книги Дорна» и приблизился к золотому аналою, на котором покоилась книга. Броня капеллана была абсолютно черной и отполированной до такой степени, что блестела, подобно темному зеркалу, отражая огоньки канделябров на стенах и пламя тысяч свечей, зажженных по обе стороны апсиды. Нагрудник и наплечники верховного капеллана были украшены блестящими костями павших врагов и печатями чистоты из воска и сургуча. На каждой имелось написанное кровью благословение. Его шлем с необычным забралом — невероятно детальным изображением черепа из безупречного полированного золота — был пристегнут к поясу, оставив открытым суровое лицо с жесткими чертами. Даже среди Багровых Кулаков не многие могли долго выдерживать его устрашающий взгляд.

Настала часть службы, когда Томаси взывал к Императору и примарху Рогалу Дорну, чтобы те, взглянув на паству, благословили ее на свершение славных дел. Он говорил о ненавистных врагах Ордена и о резне, которую те намерены совершить, о насилии над мирами, подчинении и уничтожении всего человечества.

Его слова оказали именно то влияние, на которое рассчитывал верховный капеллан. Они постепенно изменяли воздух, словно наэлектризовывая его. Кортес чувствовал, как что-то поднималось в душе, и знал, что то была ненависть, чистая и могущественная, которая всегда была его постоянным спутником, топливом горевшего внутри огня.

Каждое столетие воины Багровых Кулаков в жестоких битвах отдавали свои жизни, защищая Империум от пагубных болезней. Там, за его пределами, несметные полчища чуждых рас мечтали уничтожить все, что с таким трудом построил Империум за десять тысяч лет, и нападали с исключительной ненавистью и варварством. Изнутри же миру угрожали, возможно, самые презренные из всех врагов — безумные предатели, мутанты и враждебные, неблагодарные еретики.

«Да будь они все прокляты, — выругался Кортес, сжав кулаки. — Не будет им ни милости, ни прощения. Кровь их окрасит даже звезды».

Томаси был мастером своего дела. Раз в столетие, собирая весь Орден здесь, в крепости-монастыре Арке Ти-раннус, он превращал братскую скорбь в нечто гораздо более могущественное, более ценное и смертоносное. Кортес лучше остальных знал это чувство; он жил с ним дольше, оно окутало его, не встречая сопротивления. Например, после всех многочисленных боев, наполненных насилием и убийствами, когда Алессио лежал, переломанный и истекающий кровью, в бункере или в задней части «Рино» и слышал бормотание апотекариев, что на его тело восстанавливалось после самых ужасных травм, словно в насмешку над их прогнозами, брало где-то силы, чтобы исцелить себя, вновь встать с постели и позволить Кортесу отправиться на войну исполнить свой вечный долг перед Орденом.

Он точно знал, откуда брались эти силы, и надеялся, что его Четвертая рота научится сосредотачивать свою ненависть так же, как это делал он сам. Не просто вкладывать ее в слова или дела, но хранить в глубине души, чтобы на крыльях ненависти пронестись сквозь такие кошмары, в которых они без этой поддержки не выжили бы.

При мысли о находившихся под его командованием боевых братьях капитан оторвал взгляд от алтаря и стал рассматривать центральную часть громадного нефа. Собравшиеся там девятьсот сорок четыре космодесантника стояли в полном боевом облачении, их наплечники и наручи в этот важнейший из всех дней были отполированы до зеркального блеска. Они выглядели великолепно, собранные вместе в стройные ряды. Все они не отрывали глаз от алтаря и Томаси, когда верховный капеллан воздел над головой превосходно выполненный болтер и возблагодарил Императора и кузницы Марса за орудия для войны, столь долго служившие Ордену.

Среди всех этих голубых доспехов Кортес выделил собственную роту, легко отличимую благодаря темно-зеленой окантовке наплечников.

Под его началом Четвертая рота прославилась решительными и бескомпромиссными гамбитами, которые так любил сам Кортес. Остальные братья считали их безрассудными и дерзкими — ну и что с того? На броне воинов Алессио Кортеса было вытравлено больше победных отметин и красовалось больше знаков отличия, чем у воинов любой другой роты, за исключением разве что Крестоносцев, Первой элитной роты Багровых Кулаков.

Будучи сержантом, Кортес однажды оказался частью этой прославленной элиты. Все капитаны рот заслужили командование именно таким способом, годами службы под непосредственным руководством магистра Ордена, доказывая, что достойны этой чести. Именно со своей любимой Четвертой ротой, командуя самыми прекрасными боевыми братьями, каких только можно пожелать в бою, Кортес понял, что нашел свое место. Иамад, Бенедикт, Кабреро, старый одноглазый Силези, суровый и безжалостный Весдар. Все они были прирожденными убийцами.

Взгляд Кортеса на мгновение задержался на каждом из них, и командир позволил себе едва заметный кивок. Отличная дисциплина. Иного он и не ждал. Ни один из его солдат не двигался. Ни один не проронил ни слова. Все были полностью поглощены священной церемонией, близившейся к концу.