Птица малая - Мэри Дориа Расселл

Джон Кандотти родился в Штатах – среди прямых улиц и прямоугольных коробок-домов; Чикаго никак не мог подготовить его к римским реалиям. Хуже всего бывали моменты, когда он уже видел крышу здания, куда ему хотелось попасть, однако улица, по которой он шел, начинала загибаться в другую сторону, приводя его на очередную очаровательную пьяццу с прекрасным фонтаном на ней, открывавшую перед ним новый, невесть куда ведущий переулок. Стоило только выйти на улицу – и Рим принимался ловить его и обманывать своими холмами, бесконечными переплетениями кривых улочек, пропахших кошачьей мочой и томатным соусом. Он не любил плутать и постоянно путался в этом лабиринте. Он не любил опаздывать и постоянно опаздывал. И первые пять минут после любой встречи Джон всегда извинялся за опоздание, а римские знакомые уверяли его в том, что этот факт их не смущает.

Тем не менее он ненавидел себя за это и поэтому все ускорял и ускорял шаг, стремясь разнообразия ради явиться вовремя в резиденцию Ордена, пусть и в сопровождении прицепившейся по пути свиты из несносных малышей, с шумным восторгом смеющихся над его костлявой фигурой, длинным носом, лысиной, раздувающейся на ветру сутаной и машущими при ходьбе руками.

* * *

– ПРОСТИТЕ МЕНЯ за то, что заставил вас ждать. – С этой фразой Джон Кандотти обращался к каждому встречному на пути к комнате Сандоса и, наконец, к нему самому, после того как брат Эдвард Бер провел его в комнату и оставил их наедине.

– Снаружи до сих пор стоит умопомрачительная толпа. Они когда-нибудь уходят отсюда? Я – Джон Кандотти. Отец-генерал попросил меня помочь вам приготовиться к слушаниям. Рад знакомству. – Он неосознанно протянул вперед руку и, вспомнив, неловко отвел ее в сторону.

Сандос не приподнялся из поставленного возле окна кресла и как будто бы даже не захотел или не смог посмотреть на Кандотти. Джон, конечно же, видел архивные фото Сандоса, но тот оказался много меньше и худощавее, чем он ожидал; к тому же старше, но все же не настолько, насколько следовало бы. Прикинем: семнадцать лет в пути туда, почти четыре года на Ракхате, еще семнадцать лет обратного пути, однако следовало учесть релятивистские эффекты перемещения со скоростью, близкой к световой. По мнению врачей, Сандоса следовало считать примерно сорокапятилетним, хотя он был на год старше Отца-генерала. Судя по внешности, ему пришлось перенести трудные годы.

Молчание продолжалось. Стараясь не смотреть на руки Сандоса, Джон пытался понять, не следует ли ему уйти. Впрочем, для ухода еще слишком рано, подумал он, Фелькер будет в ярости. И тут губы Сандоса наконец шевельнулись:

– Англия?

– Америка, отец мой. Брат Эдвард англичанин, но я американец.

– Не так, – чуть помолчав, продолжил Сандос. – La lengua. Английский язык.

Вздрогнув, Джон понял, что неправильно истолковал слово.

– Да, я немного говорю по-испански, если так вам будет удобнее.

– Это было сказано по-итальянски, creo. Antes – до того то есть. В госпитале. Сипаж – si yo… – Он умолк, чтобы не разрыдаться, но овладел собой и уже осознанно проговорил: – Будет легче… если я все время буду слышать… только один язык. Английский сойдет.

– Конечно. Без проблем. Ограничимся английским, – ответил потрясенный откровением Джон. Никто не говорил ему, что Сандос настолько плох. – Этот мой визит будет коротким, отец мой. Я хотел только познакомиться и посмотреть, как вы поживаете. С подготовкой к слушаниям можно не торопиться. Не сомневаюсь, что их можно будет отложить до тех пор, пока вы поправитесь настолько, чтобы…

– Чтобы что? – переспросил Сандос, впервые посмотрев прямо на Кандотти. Изрезанное глубокими морщинами лицо, высокая переносица, наследие индейских предков, широкие скулы, стоицизм. Джон Кандотти не мог представить себе этого человека смеющимся.

Чтобы вы могли защитить себя, намеревался сказать Джон, однако мысль показалась ему банальной.

– Чтобы объяснить, что произошло.

Внутри резиденции царила ощутимая тишина, что было особенно заметно возле окна, сквозь которое доносился бесконечный карнавальный шум города. Какая-то гречанка отчитывала своего ребенка. Около двери резиденции бродили туристы и репортеры, перекрикивавшие шум такси и постоянный гомон Ватикана. Переговаривались строительные рабочие, скрежетали их механизмы, шел непрестанный ремонт, не позволяющий Вечному городу рассыпаться в прах.

– Мне нечего сказать. – Сандос снова отвернулся. – Я должен выйти из Общества.

– Отец Сандос… Отче, неужели вы считаете, что Общество позволит вам уйти, не объяснив то, что случилось? Вы вправе не хотеть никаких слушаний, однако все, что может произойти в этих стенах, ничтожно по сравнению с тем, что эти люди обрушат на вас, как только вы выйдете из этой двери, – сказал Джон. – Но если мы поймем вас, то сможем помочь… или облегчить для вас ситуацию.

Ответа не последовало, только профиль Сандоса на фоне окна сделался чуть более жестким.

– Ну ладно. Я вернусь через несколько дней. Когда вы почувствуете себя лучше, так? Могу ли я что-нибудь принести вам? Или связаться с кем-то по вашему поручению?

– Нет. – В голосе не угадывалось внутренней силы. – Благодарю вас.

Подавив вздох, Джон направился к двери. Взгляд его упал на крышку небольшого бюро, где лежал рисунок, выполненный на чем-то вроде бумаги, каким-то подобием чернил. С рисунка на него смотрела группа ВаРакхати. Лица, полные достоинства и несомненного обаяния. Необычайные глаза, окруженные пушистыми ресницами, защищающими от ослепительного света. Забавная деталь… Интересно, как можно понять, что существа эти необыкновенно красивы, если ты незнаком с нормами их красоты?

Джон Кандотти взял в руку рисунок, чтобы внимательнее рассмотреть его… Сандос вскочил и сделал два шага в его сторону… Сандос, едва ли не вполовину меньше его и к тому же еще полудохлый… однако Джона Кандотти, ветерана чикагских уличных баталий, отбросило от бюро. Ощутив спиной стену, он прикрыл смущение улыбкой и положил рисунок на место.

– Красивый народ, надо признать, – проговорил он, пытаясь развеять неведомую эмоцию, владевшую стоявшим перед ним человеком. – Э… люди на этой картинке… ваши друзья, похоже?

Сандос попятился, разглядывая Джона и словно просчитывая его реакцию. Свет от окна зажег ореол его волос и скрыл выражение лица. Если бы в комнате было светлее или если бы Джон Кандотти лучше знал этого человека, он мог бы заметить уродливую, но торжественную гримасу, предшествовавшую утверждению, которым Сандос рассчитывал развеселить и разгневать своего оппонента. Помедлив, он наконец отыскал нужное слово.

– Коллеги, – проговорил он наконец.

* * *

ИОГАНН ФЕЛЬКЕР закрыл свой планшет, заканчивая этим движением утреннее совещание с Отцом-генералом, однако не поднялся с места. Он внимательно смотрел на Винченцо Джулиани, пока старик сосредоточенно обдумывал планы на сегодняшний день, делал какие-то заметки относительно намеченных событий и только что обсужденных решений.

Тридцать четвертый генерал Общества Иисуса Джулиани обладал впечатляющей внешностью, симпатичной лысиной и вообще держался прямо и был еще силен для своего возраста. Историк по профессии, дипломат по природе, Винченцо Джулиани провел Общество через сложные времена, компенсировав долю ущерба, нанесенного Сандосом. Рекомендация заниматься гидрологией и изучать ислам в какой-то мере восстановила добрую волю. Без иезуитов в Иране и Египте не могло быть предупреждения о последней атаке террористов. Доверие там, где оно должно быть, думал Фелькер, терпеливо ожидая, когда Джулиани обратит на него внимание.

Наконец Отец-генерал вздохнул и посмотрел на своего секретаря, далеко не привлекательного, склонного к полноте мужчину на четвертом десятке лет, песочного цвета волосы которого липли к черепу. Сидевшего в кресле, сложив на округлом животе руки Фелькера можно было принять за молчаливую аллегорию незаконченного дела.

– Ладно, выкладывай. Говори, что должен, – раздраженным тоном приказал Джулиани.

– Сандос.

– Что там с ним?

– То, что я уже говорил.

Джулиани посмотрел на свои заметки.

– Люди начали забывать, – продолжил Фелькер. – Возможно, всем было бы лучше, если бы он погиб, как и все остальные.

– Неужели, отец Фелькер? – сухо проговорил Джулиани. – Какая недостойная мысль.

Фелькер скривился и посмотрел в сторону.

Джулиани посмотрел на окна своего кабинета, опираясь локтями о полированную крышку стола. Фелькер, конечно же, был прав. Жизнь, вне сомнения, была бы