Горная хижина - Сайге

Танка -- долгожитель в мире поэзии, по сравнению с ней европейский сонет совсем молод. Ее структура выверена веками: в танка сказано немного, но как раз столько, сколько нужно.

Метрическая система предельно проста. Японская поэзия силлабична. Танка состоит из пяти стихов.

В первом и третьем пять слогов, в каждом из остальных по семи: для танка характерен нечет.

И, как следствие этого, постоянно возникает то легкое отклонение от кристально-уравновешенной симметрии, которое так любимо в японском искусстве.

Ни само стихотворение в целом и ни один из составляющих его стихов не могут быть рассечены на две равновеликие половины.

Гармония танка держится на неустойчивом и очень подвижном равновесии. Это один из главных законов ее структуры, и возник он далеко не случайно.

В старинной поэзии, как россыпь драгоценных камней, которые можно было поместить в любую оправу, хранилось великое множество постоянных эпитетов и устойчивых метафор. Метафора привязывает душевное состояние к знакомому предмету или явлению и тем самым сообщает зримую, осязаемую конкретность и словно останавливает во времени.

Слезы трансформируются в жемчуга или багряные листья ("кровавые слезы"). Тоска разлуки ассоциируется с влажным от слез рукавом. Печаль об уходящей юности персонифицируется в старом дереве вишни...

В маленьком стихотворении каждое слово, каждый образ - на счету, они приобретают особую весомость, значимость. Поэтому очень важна была символика - знакомый всем "язык чувств".

Унаследовав огромное богатство народного творчества, танка перешла в литературную поэзию. Танка стали шлифовать и гранить многоопытные мастера, знакомые с китайской классической поэзией. Стихи великих китайских поэтов эпохи Тан - Бо Цзюй-и, Ду Фу не были просто модной новинкой, но вошли в плоть и кровь японской литературы.

Танка - маленькая модель мира. Стихотворение разомкнуто во времени и пространстве, поэтическая мысль наделена протяженностью. Достигается это разными способами: читатель должен сам договорить, додумать, "дочувствовать".

У танка историческое прошлое, она как бы перекликается с веками, но великие поэты, как Сайге, всегда говорят по-новому. Стихи Сайге уходят в будущее. Поэзия всегда ощущалась в старой Японии как связь времен, и даже более того: ее наделяли божественной жизнетворной силой.

Конечной рифмы танка не знает, но недаром ее по-прежнему зовут "песней"; она превращает человеческую речь в музыку.

Уже в IX веке были созданы поэтические каноны, непререкаемые образцы высокого искусства.

Особой славой пользовалась антология "Кокинсю" ("Собрание старых и новых песен"; 905 г.). Сайге в свои преклонные годы советовал молодым поэтам изучать "Кокинсю".

В "Кокинсю" были установлены и закреплены поэтические темы. Архитектоника ее очень стройна. Каждая танка самоценна, но, следуя друг за другом, они как бы получают дополнительные цвета. Расположены стихи по тематическим разделам.

Главное место занимает лирика природы и любви. В разделах "Весна", "Лето", "Осень", "Зима" создана движущаяся панорама времен года от первого и до последнего дня. Человек неотделим от природы, он живет в ее ритме, а природа - зримый образ его душевного мира.

В "Кокинсю" есть и другие разделы: "Славословия", "Разлука", "Путешествия", "Плачи". Мощно звучит тема любви.

В сборном цикле "Разные песни" открывались для поэта большие возможности: он мог говорить о многом.

В хэйанскую эпоху сложился и достиг полной зрелости классический стиль в искусстве. Возникшие ранее в Японии или занесенные в нее из-за моря разнородные элементы искусства подчинились единой художественно-эстетической системе и могли сочетаться между собой, не нарушая стройной гармонии. Стиль хэйанской эпохи уникален, он узнается сразу в поэзии и прозе, живописи и архитектуре.

Продуманная и уравновешенная гармония, чувство меры, утонченное изящество, плавные линии и мягкая гамма цветов, полутона и оттенки -- вот что ценил хэйанец. Таков декор хэйанских дворцов и садов, рисунки на свитках. Ничего кричащего, резкого, неброская красота с легким привкусом меланхолии, "печальное очарование вещей" ("моно-но аварэ"). Красота эфемерна. Все пройдет в этом иллюзорном мире и потому не имеет ценности, -так учит буддизм, - но парадоксальным образом быстро преходящее обретало особую ценность. Надо спешить налюбоваться прекрасным, потому что все явления мира, и в том числе жизнь человека, - не более чем пузырьки пены на морском песке.

Даже в дикой природе пейзажи выбирались, словно картины для тонкого ценителя, призванные разбудить поэтическое чувство. Самое название местности, прославленной своей красотой, - уже поэзия. Цветущие вишни на горах Ёсино, багряная парча осенних листьев на реке Тацута, снежная равнина Сано,- поэт рисует их легким прикосновением кисти. Одна-две детали дают толчок воображению.

В поэзии прочно установилась нормативная эстетика, отбор и фиксация, столь характерные для классицизма. Найдены и подчинены единому стилю темы, образы, художественные приемы, психологическая разработка, конструкция антологий. Составлены списки лучших поэтов: "шесть бессмертных", "тридцать шесть бессмертных".

Дорога проторена, по ней легко идти эпигону -- и трудно самобытному поэту.

В XII веке наступает эпоха позднего классицизма. Прошла золотая пора Хэйана, и печальная красота "моно-но аварэ" уже не способна выразить трагическое мироощущение, когда грозит "полная гибель всерьез".

Танка приближается к жизни, в ней начинает звучать сильный и достоверный голос человеческой боли. Поэты в изгнании пишут "tristia". Рамки изображаемого раздвигаются, условно-декоративный классический пейзаж становится более реальным. Конечно, нет недостатка и в сладких перепевах и в "элегических куку" подражателей, но появляется плеяда даровитых поэтов, которым дано сказать новое слово в японской лирике.

Поэт Фудзивара-но Тосинари (Сюндзэй; 1114-1204) немного старше своего друга Сайге. Он происходил из семьи, где японская поэзия была своего рода культом. Законодатель поэтической моды, Тосинари обогатил искусство танка, но, в отличие от Сайге, был, что называется, "кабинетным поэтом".

Как бы далеко ни уходил Сайге в своих скитаниях, он всегда посылал ему свои стихи. Тосинари высоко ценил их, собирал и многое из них включил в составленную им официальную антологию "Сэндзайсю" (1183 г.). Попасть в такой изборник считалось высшей честью для поэта. Любовь к поэзии Сайге, заботу о ней он передал своему сыну - поэту Фудзивара-но Садаиэ.

Тосинари, Сайге и высокоодаренная поэтесса Сикиси-найсинно (1151?--1201) наиболее глубоко воплотили в поэзии конца хэйанской эпохи принцип "югэн". Скоро он сделался основным и ведущим в системе средневековой японской эстетики. "Югэнизм" оказал сильнейшее воздействие на поэзию танка и рэнга ("сцепленные строфы"), на театр Но, живопись, керамику, садовое искусство.

"Югэн" (буквально: сокровенное и темное) был вначале философским термином китайского происхождения и означал извечное начало, скрытое в явлениях бытия. В японском искусстве "юген" сокровенная красота, не до конца явленная взору. К ней можно указать дорогу, как залом ветки отмечает тропу в горах. Для этого довольно очень немногого: намека, подсказа, штриха. "Югэн" может таиться и в том, что на первый взгляд безобразно, - как цветы прячутся в расщелинах темной скалы.

Такая красота требует неспешного сосредоточенного созерцания, отрешенности от мира суеты, зовет к одиночеству и покою. В человеческом сердце, как учит буддизм, живет высшее начало, и поэтому "югэн" взывает прямо к сердцу.

Это квинтэссенция возвышенного и печального поэтического чувства. Нелегко выразить его словами, и потому поэт прибегает к языку символов.

Облетающие цветы, листья, росинки, дым погребального костра -- символы непрочности бытия.

Луна, лунный свет - символ запредельного света и неземной чистоты. Символы стары, но чувство каждый раз как бы рождается заново, разбудить его - дело поэта.

Сайге был верующим буддистом, как большинство людей его времени. Среди хэйанцев большим влиянием пользовалась необуддийская эзотерическая секта Сингон. Вероучение этой секты содержало элементы оккультной магии и мистицизма. Единственным спасителем признавался будда Дайнити (санскр.: Махавайрочана). Магия и шаманство глубоко вросли в быт, они практиковались и в исконной японской религии - синтоизме. Так, болезни лечили магическими средствами.

Гора Коя (в нынешней префектуре Вакаяма) почиталась священной у последователей Сингон, там находились чтимые храмы и подвизались отшельники.

Искать в природе таинственное, неизреченное, говорящее только сердцу, разве не к тому же звала поэзия той эпохи, не в этом ли был смысл "югэн"?

В пятнадцатый день десятой луны 1140 года, двадцати лет от роду, Сайге пошел на решительный шаг, требовавший большой силы воли. Он постригся в монахи, оставив вассальную службу и, по некоторым сведениям, семью: жену и маленькую дочь. Годы спустя Сайге, как рассказывают, увидел свою жену, тоже принявшую постриг, и пролил слезы.