Дорога скорби - Дик Фрэнсис

— Слушание отложено до завтра.

— Выпей.

Я покорно подошел к столу и оценивающе глянул на бутылки. Следуя своему старомодному стилю, Чарльз держал бренди и шерри в графинах. Виски «Фэймос Гроус», его любимое, — было в бутылке. Хорошо бы выпить виски, подумал я и тут же усомнился, что смогу хотя бы налить себе.

Я посмотрел на фотографию. В те дни, шесть лет назад, у меня были целы обе руки. Тогда я был жокеем, чемпионом Великобритании, лучшим в стипль-чезе. Кошмарное падение окончилось под острыми копытами, которые чуть не оторвали мне левую руку, что означало конец одной карьеры и начало другой. Мало-помалу я стал детективом — но еще два года оплакивал то, что утратил, и дрейфовал по жизни, как обломок потерпевшего крушение корабля.

Мне стыдно за те два года. В конце их безжалостный негодяй окончательно искалечил мою руку и сподвиг меня на то, чтобы сделать протез, который работает от батареек в культей выглядит так натурально, что люди зачастую не обращают на него внимания.

Сейчас проблема заключалась в том, что я не мог отвести на ней большой палец достаточно далеко от других, чтобы взять графин с бренди, а правая рука тоже не слишком меня слушалась. Я оставил эту затею, чтобы не залить бренди персидский ковер Чарльза, и сел в золоченое мягкое кресло.

— Что случилось? — отрывисто спросил Чарльз. — Зачем ты пришел?

Почему не пьешь?

Помолчав, я мрачно сказал, зная, что это причинит ему боль:

— Джинни Квинт покончила с собой.

— Что?

— Сегодня утром. Она выбросилась с шестнадцатого этажа.

Его костлявое лицо застыло, он как бы мгновенно постарел лет на десять. Глаза потемнели, словно запали в глазницах. Чарльз знал Джинни Квинт чуть ли не больше тридцати лет, любил ее и часто гостил в ее доме.

В моей памяти тоже ожили воспоминания. Воспоминания о приветливой приятной женщине, счастливой в своей роли хозяйки большого дома, безобидно богатой, искренне и великодушно занимавшейся благотворительностью, нежившейся в лучах славы своего знаменитого, красивого, добившегося успеха единственного ребенка, всеобщего любимца.

Ее сына Эллиса я, Сид Холли, его друг, усадил на скамью подсудимых.

В последний раз, когда я видел Джинни, она смотрела на меня с невероятным презрением, желая знать, как это я оказался способен низвергнуть великолепного Эллиса, который любил меня, который доверил бы мне свою жизнь.

Я встретил поток ее гнева, не защищаясь. Я в точности знал, что она чувствует. Сомнение, негодование, обиду... Мысль о том, в чем я подозреваю Эллиса, причиняла ей такую боль, что Джинни отвергала саму возможность его вины, как почти все остальные, хотя для нее это было мучительнее.

Большинство людей верили, что я совершенно не прав и что я уничтожил себя самого, а не Эллиса. Даже Чарльз в первый момент с сомнением спросил:

— Сид, ты уверен?

Я сказал, что да, уверен. Я отчаянно надеялся, что это не так... надеялся на любой другой исход... потому что знал, что я взвалю на себя, если пойду дальше. И в конце концов все вышло именно так, как я боялся, и даже хуже. После того как разорвалась первая бомба — в виде предположения, обвинение в преступлении, которое заставило половину страны жаждать крови (но только не крови Эллиса, о нет, нет, это немыслимо), и состоялось первое слушание в суде, заключение под стражу (скандал, его должны были, конечно же, немедленно выпустить под залог), в прессе наступило мертвое молчание до тех пор, пока не завершится процесс.

По британским законам ни одно свидетельское показание не может обсуждаться публично до суда. За сценой может идти дознание и подготовка к суду, но ни потенциальным присяжным, ни Джону Доу[1] на улицах не позволено знать детали. Неинформированное общественное мнение в результате застыло на стадии «Эллис невиновен», и уже третий месяц не смолкало злословие в мой адрес.

Эллис, видите ли, был сущий Лохинвар Молодой[2] пиковой масти. Эллис Квинт, в прошлом чемпион среди жокеев-любителей, кометой ворвался на телевизионные экраны.

Блистательный, смеющийся, талантливый, приманка для миллионов в спортивных новостях, хозяин ток-шоу, образец подражания для детей, звезда, которая регулярно осчастливливает нацию. Ему было к лицу все: от тиары до поношенной бейсболки.

Промышленники лезли из кожи вон, чтобы уговорить его упомянуть их продукцию, а половина английских подростков гордо щеголяла в разрекламированных им жокейских ботинках, заправляя в них джинсы. И вот этого человека, этого кумира я пытался низвергнуть.

Никто, кажется, не упрекал бульварного журналиста, который написал:

«Некогда уважаемый Сид Холли, позеленев от зависти, надеется уничтожить талант, с которым он не может сравниться даже в мечтах...» Там было еще много чего насчет «злорадного человечка, который пытается компенсировать собственные недостатки». Ничего этого я не показывал Чарльзу, но другие показали.

Внезапно висящий на поясе телефон зажужжал, и я ответил на вызов:

— Сид... Сид...

Женщина на другом конце плакала. Я уже не раз слышал, как она плачет.

— Вы дома? — спросил я. — Нет... В больнице...

— Скажите мне номер, и я тут же вам перезвоню.

Я услышал невнятное бормотание, затем другой голос, уверенный и твердый, продиктовал и медленно повторил номер телефона. Я набрал цифры на своем сотовом телефоне, так что они высветились на маленьком экране «записной книжки» и нажал кнопку «запомнить».

— Хорошо, — сказал я, повторив номер. — Положите трубку.

Потом спросил Чарльза:

— Могу я воспользоваться вашим телефоном?

Он махнул рукой в сторону письменного стола. Мне ответил тот самый уверенный голос.

— Миссис Фернс еще у вас? — спросил я. — Это Сид Холли.

— Передаю трубку.

Линда Фернс пыталась сдержать слезы.

— Сид... Рэчел стало хуже. Она спрашивает о вас. Вы можете приехать?

Пожалуйста.

— Насколько ей плохо?

— Температура все поднимается. — Она всхлипнула. — Поговорите с сестрой Грант.

Я услышал уверенный голос сестры Грант.

— Что с Рэчел? — спросил я.

— Она все время спрашивает о вас, — ответила она. — Когда вы сможете приехать?

— Завтра.

— Вы можете приехать сегодня вечером?

— Что, так плохо?

На том конце воцарилось молчание — она не могла сказать то что думает, потому что рядом стояла Линда.

— Приезжайте сегодня вечером, — повторила она. Сегодня вечером? Боже милосердный. Девятилетняя Рэчел Фернс лежала в больнице в Кенте, на расстоянии полутора сотен миль отсюда. Похоже, что в этот раз она при смерти.

— Пообещайте ей, что я приеду завтра, — сказал я и объяснил, где я нахожусь. — Завтра утром я должен быть в Ридинге, в суде, но я приеду повидать Рэчел, как только освобожусь. Обещайте ей. Скажите, что я привезу шесть разноцветных париков и золотую рыбку.

— Я передам, — пообещал уверенный голос и добавил:

— Это правда, что мать Эллиса Квинта покончила с собой? Миссис Фернс говорит, кто-то услышал по радио в новостях и передал ей. Она хочет знать, правда ли это.

— Это правда.

— Приезжайте поскорее, — сказала сиделка и положила трубку. Я тоже положил трубку.

— Что с ребенком? — спросил Чарльз.

— Похоже, она умирает.

— Ты знал, что это неизбежно.

— Родителям от этого не легче. — Я медленно опустился в золоченое кресло. — Я поехал бы сегодня вечером, если бы это могло спасти ей жизнь, но я...

Я умолк, не зная, что сказать.

— Ты только что приехал, — коротко сказал Чарльз.

— Да.

— И о чем еще ты мне не поведал?

Я посмотрел на него.

— Я слишком хорошо знаю тебя, Сид, — сказал Чарльз. — Ты здесь не только из-за Джинни. О ней ты мог бы сказать мне по телефону. — Он помолчал. — Судя по виду, ты приехал по одной очень старой причине. — Он снова помолчал, но я ничего не сказал в ответ. — Ради убежища.

Я шевельнулся в кресле.

— Неужели я такой прозрачный?

— Почему тебе понадобилось убежище? — спросил он. — Так внезапно... и срочно.

Я вздохнул и ответил со всем возможным спокойствием:

— Гордон Квинт пытался убить меня.

Чарльз застыл с открытым ртом. Я продолжал после паузы:

— Когда они отложили слушание, я поехал домой сначала на поезде, потом на такси. Гордон Квинт ждал меня на Пойнт-сквер. Бог его знает, как долго он там караулил, но, так или иначе, он напал на меня с железной трубой в руке. Он целил в голову, но я уклонился, и удар пришелся по плечу. Он ударил снова... ну, у механической руки есть свои преимущества. Я ухватил его этой рукой за кисть, применил один прием дзюдо, который долго разучивал, и бросил его на асфальт... Он все время кричал, что я убил Джинни...

— Сид!

— Он был вне себя... Он орал, что я уничтожил всю их семью. Разбил им всем жизнь... Он поклялся, что за это я умру... Думаю, он вряд ли понимал, что говорит. Это просто от отчаяния.