Рассказы из сборника Пестрая компания - Ирвин Шоу

Мадам Решевски медленно направилась к могильному камню. Хризантемы она несла перед собой двумя руками. Цветы походили на большой свадебный букет. Хелен уселась на мраморную скамью, стоящую рядом с памятником человеку по фамилии Аксельрод, и отвернулась.

Мадам Решевски подошла к могиле супруга. На её лице появилось сосредоточенное выражение. Губы её были плотно сжаты, а высоко вздернутый подбородок торчал над воротником прекрасного котикового манто. Изящно приклонив колени, она положила хризантемы на холодную землю у подножия камня. Цветы издали казались желтым ручьем. Мадам Решевски легонько прикоснулась к этому потоку, дабы несколько изменить его направление. Решив, что расположение цветов теперь гораздо больше радует глаз, она поднялась с колен и некоторое время молча смотрела на покрывающую могилу бурую зимнюю траву.

Не отрывая взгляда от пожухлой травы, она очень медленно стянула одну перчатку, затем вторую и с рассеянным видом сунула их в карман манто. У неё были белые, прекрасно ухоженные руки с великолепным маникюром.

Затем она заговорила.

- Авраам! - воскликнула она звенящим голосом. Имя супруга было произнесено ею величественно и в то же время с какой-то свирепой доверительностью. - Авраам! - её хорошо поставленный голос отражался многократным эхом от мраморных памятников и катился по невысоким холмам кладбища. - Выслушай меня, Авраам!

Она набрала полную грудь воздуха и, игнорируя могильный камень, обратилась прямо к земле, под своими ногами:

- Ты должен помочь мне, Авраам. Неприятности, сплошные неприятности... Я старая, я нищая и ты бросил меня одну на целых пятнадцать лет. Театральный тон совсем исчез из её голоса. Она заговорила тихо и чуть нетерпеливо, так как говорят жены, жалуясь своим мужьям. - Во-первых, деньги. Всю свою жизнь ты не зарабатывал меньше полутора тысячь в неделю, а теперь ко мне пристают по поводу квартирной платы. - Губы мадам Решевски презрительно скривились, когда она представила тех ничтожных людей, которые стучат в её двери в первый день каждого месяца. - У тебя был свой выезд, Авраам. И ты всегда содержал не меньше четырех лошадей. Куда бы ты ни направлялся, все говорили: "Это едет Авраам Решевски". Когда ты садился за стол, с тобой вместе садились ещё пятьдесят человек. Ты пил вино за завтраком, обедом и ужином, а полсотни человек всегда пили вместе с тобой. Я подарила тебе пятерых дочерей, и только Богу известно, сколько дочерей принесли тебе другие женщины. И все, все твои дочери, едва начав ходить, получали наряды прямиком из Парижа. Кроме дочерей у тебя были и сыновья числом шесть. Каждый из мальчиков имел частного учителя, приглашенного их Гарварда. Ты ел в самых лучших ресторанах Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Будапешта, Вены, Берлина, Варшавы и Рио-де-Жанейро. Ты поглотил прекрасных яств больше, чем любой другой из живших на земле людей. У тебя одновременно было два зимних пальто, подбитых мехом норки. Ты одарил бриллиантами, рубинами и нитками жемчуга такое число женщин, что из них можно было бы составить целых три балетных труппы! Иногда ты платил за железнодорожные билеты одновременно пятерым дамам, которые тащились следом за тобой через весь континент. Ты ел и пил, и всегда, вплоть до самого дня своей смерти держал на коленях свою очередную маленькую дочурку. Одним словом, всегда ты во всех отношениях жил на земле, как король. - Мадам Решевски осуждающе качнула в сторону могилы головой и продолжила: - А как же я? Как твоя жена? Где плата за её труды?

Мадам Решевски решительно подошла ещё ближе к могиле, и непосредственно обратилась к тому месту, где по её расчетам, должна было находиться лицо супруга.

- Король до последнего дня жизни. Король, окруженный вниманием специально выписанного из Вены специалиста, трех дипломированных медицинских сестер и четырех консультантов. Старик семидесяти семи лет, полностью истощивший себя едой, питьем и любовью. Вы можете спросить, как он был похоронен... Он и похоронен был, как король. Три квартала. Процессия за твоим гробом тянулась по Второй авеню на три квартала. Тысячи взрослых людей - мужчин и женщин - средь бела дня рыдали в свои носовые платки. А как же я? Как же твоя жена? Забыта!! Деньги потрачены, театра больше нет, муж умер. Даже страховка, и о той не позаботились... Мне осталось лишь одно - дети.

Мадам Решевски одарила супруга ледяной улыбкой и продолжила свою речь:

- А все дети - точная копия их отца. Эгоисты. Думают лишь о себе. Они глупы и совершают безумные поступки. Якшаются со странными людьми. Весь мир стоит на краю гибели, и твои дети ведут гибельный образ жизни. Алименты, кино, проблемы с девками, и никаких денег... Никаких... Наши родственники умирают в Германии. Пятьсот долларов могли бы спасти им жизнь. Но у нас нет этих пяти сотен долларов. Я с каждым днем становлюсь все старше... Те, кто могут помочь, не хотят этого делать, а те, кто хотят - не могут.

Голос мадам Решевски вновь достиг поднебесных высот, и эхо её слов снова покатилось по невысоким кладбищенским холмам.

- Как со мной могло случиться подобное? Я словно раб трудилась для тебя. Я восставала ото сна в пять утра. Я шила костюмы. Я арендовала помещение для театра. Я сражалась с авторами за их пьесы. Я выбирала для тебя роли. Я учила тебя, как надо играть, Авраам. "Великий Актер", говорили они о тебе. "Гамлет Еврейского театра". Все люди от Южной Африки до Сан-Франциско знали твое имя; а в твоей гримерной женщины срывали с себя одежды. До того, как я тебя обучила, ты был не более чем дилетантом, и каждой громогласно выкрикнутой со сцены фразой пытался взорвать последние ряды галерки. Я лепила тебя так, как скульптор лепить статую. Я сделала из тебя художника. А в остальное время... - мадам Решевски язвительно пожала плечами. - А в остальное время я вела бухгалтерские книги, нанимала капельдинеров и разыгрывала с тобой сцены из спектаклей. Я разыгрывала их лучше, чем любая прима, с которой тебе когда-либо приходилось выступать. Каждые два года я приносила тебе по ребенку, и постоянно кормила остальных детей, которых приносили тебе другие женщины. Своими руками я полировала яблоки, которые продавались во время антрактов!

Мадам Решевски слегка сгорбилась под своим модным котиковым манто и перешла на шепот:

- Я любила тебя сильнее, чем ты того заслуживал, а ты оставил меня в одиночестве на пятнадцать лет. Я старею, а они пристают ко мне с квартирной платой...

Мадам Решевски опустилась на холодную землю. На покрытую мертвой травой могилу.

- Авраам, - прошептала она, - ты обязан мне помочь. Умоляю тебя: помоги. Я могу сказать тебе одно... В прошлом, когда я попадала в беду, я всегда могла обратиться к тебе. Всегда. Помоги мне и сейчас, Авраам.

Мадам Решевски некоторое время лежала молча на холодной траве могилы, широко раскинув руки с обнаженными кистями. Затем, она поднялась и пожала плечами. Лицо её стало просветленным и более спокойным, таким, каким не было вот уже несколько месяцев. Она отвернулась от могилы и крикнула:

- Хелен, дорогая! Теперь ты можешь подойти.

Хелен встала с мраморной скамьи, стоящей на месте упокоения человека по фамилии Аксельрод, и неторопливо направилась к могиле отца.

ОНИ ВОЗРЫДАЮТ В ГОДЫ ГРЯДУЩИЕ

Пол и Дора вышли из кинотеатра и неторопливо двинулись на восток в направлении Пятой авеню.

- "Гитлер!", - кричал мальчишка-газетчик, - "Гитлер!".

- Да, насчет Флетчера... - сказала Дора. - Это тот тип, который играл отца. Ты его запомнил?

- Ага, - ответил Пол, держа её за пальцы. Они все ещё шагали по темной улице.

- У него камни в почках.

- Поэтому он так и играет, - сказал Пол. - Теперь я знаю, как можно описывать игру актера. "Он играет так, будто у него камни в почках".

- Весной, - со смехом заявила Дора, - я делала ему рентгенограмму. Он - один из самых лучших пациентов доктора Тейера. У него постоянно что-нибудь да болит. Этим летом он намерен заняться изгнанием камней из почек.

- Удачи тебе, старик Флетчер, - сказал Пол.

- Мне приходилось массировать ему плечо. У него неврит. А зашибает он полторы тысячи в неделю.

- Не удивительно, что у него неврит.

- Он приглашал меня к себе домой на ужин, - Дора высвободила пальцы и взяла Пола под руку. Пол локтем прижал её руку к телу. - Я ему нравлюсь.

- Держу пари, что это так.

- А как ты?

- Что, как я?

- Тебе я нравлюсь?

Они уже стояли на "Рокфеллер Плаза", склонившись на мраморный парапет и глядя на фонтан, на статуи, на людей, пьющих и жующих за столиками ресторана, и на суетящихся вокруг этих людей официантов. Они смотрели и слушали журчание фонтана.

- Терпеть тебя не могу, - сказал Пол и поцеловал её волосы.

- Я так и думала, - ответила Дора, и они оба рассмеялись.

Они смотрели вниз на тонкие деревья со светло-зелеными листьями, шелестящими под легким ветерком, который каким-то непостижимым образом ухитрялся проникать в углубление между огромными, скучными, деловыми зданиями. Там внизу, по краям маленьких бассейнов, украшенных бронзовыми скульптурами морских богов и животных, росли желтые анютины глазки, гортензии и крошечные деревца. Всю эту дрожащую под ветром красоту заливал декоративный свет высоко расположенных прожекторов. По Пятой авеню неторопливо прогуливались пары, обсуждая, по субботнему негромко и дружелюбно, легкомыслие и экстравагантность Рокфеллеров, выкопавших среди унылых небоскребов в центре Манхэттена площадку для гортензий и воды, для юных деревьев и родников, и для морских богов, восседающих на спинах бронзовых дельфинов.