Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин - Юля Беломлинская

А тут нужно было самому себе стать Ваней - поставить в голове заслонки. Да - вот путешествуем по Австрии и Италии, да с бабушками и младенцами - а что? - бабушкам и младенцам тоже хочется мир увидеть. А эти чемоданы подушки, запас мыла на пару лет вперед, альбомы с фотографиями, (книг, слава Богу, не видно - их отправили морем), а что? - мы любим русские подушки и всюду их возим с собой. И потом, когда приехали - самое главное быстро выстроить заново полностью укомплектованное светлое будущее. Должен быть определенный набор необходимых свершений.

Квартира - все показывают друг другу квартиры. Мебель.

- Ты ездила в Бруклин получать ортопедический матрас?

- Нет, зачем он мне?

- Все получают - нам положено.

Ты ездила за ботинками?...

Работа. Очень важно если в Манхэттене. За мной идет по родному Квинсу кореец - кадрит меня:

- Я живу тут, а работаю в МАНХЭТТЕНЕ!

Машина, конешно, если ты семейный, а одиноким нужны обязательно домашние животные под названием "бойфренд" и "гелфренд". Они, как корова молоко, приносят в новое хозяйство важную составляющую американской мечты СЕКС.

- У тебя есть бойфренд?

- Что ты не можешь себе никого завести?

Не могу.

Любовь - не лошадь, корова, коза и кошка; она - вша, клоп и таракан ее не заводят - она заводиться! (Когда санитарные условия души позволяют...)

- ГДЕ ТВОЙ БОЙФРЕНД, ЮЛЯ? (это уже мама).

- Ты представляешь, сначала она долго выясняла у всех моих знакомых не лесбиянка ли я, а вчера она сказала, что собрала мне три штуки баксов на пластическую операцию носа! Может сделать?...

- С ума сошла? Ты посмотри на мой нос!

Ирка прикасается пальцем к своему носу - американцы не верят, что он у нее с рождения - точно такой сделали всей семье Джексонов, и теперь такие носы носит весь Голливуд - Ирке даже немножко обидно.

- А что у меня в личной жизни? Вот с этим моим носом? Шурик! К сорока пяти годам. Не нос нам с тобой мешает. Вот, что мешает, вот!

Ирка стучит себя пальцем по изумительной формы лбу.

- Мозги мешают! Они этого не любят. Им надо чтоб давала и слушала. Давать и слушать. А ты не можешь, ни слушать, ни давать! Тебе скучно. Это я отлично понимаю, только нос тут причем? Думаешь, с красивым носом тебя полюбит умный - что ж интересно меня - вот такую красивую до сорока лет никто не подобрал? Умные любят полных идиоток и притом - безответных. А у тебя еще и характер. Сама знаешь...

Нету бойфренда и все сторонятся меня - никуда не приглашают, как-то незаметно начинается репутация городской сумасшедшей. Бойфренд бы хоть защитил, а так - некому!

Сначала я сделала все правильно, после года в подвале у львовских хозяев - реставрация антикварного фарфора:

-Толя, скажи этой, пусть сходит на угол, возьмет мне в салат-баре немного риса, морковь и пулочку...

Через год я сделала портфолио и устроилась уж почти по специальности по крайней мере, рисовать кисточкой по бумаге - в НАСТОЯЩУЮ американскую компанию, а вскорости и вовсе поступила разумно - вышла замуж. За НАСТОЯЩЕГО американца - русского князя - Рюриковича и профессора - слависта, да еще и исследователя Бахтина. Это был, конешно, пик моей американской жизни. И все мною гордились - друзья, родители.

А потом началось сползание вниз: на работе увидели, что я работаю в два раза быстрее всех остальных, и начальница быстренько уволила девицу, сидящую со мной рядом и стала каждый день давать мне двойное задание, а я только радовалась, любила эту работу. Через пять месяцев у меня вырубились глаза вышли из фокуса, очень страшно стало - я ведь всю жизнь художник и этим зарабатываю.

Пришлось взять Полю и уехать к мужу в американскую жопу - Мид-вест Индиана. Там университет. Три года прожила. Летом было здорово - мы ездили в знаменитую Норвиджскую школу русского языка - Поля пела в ансамбле Покровского, а я гуляла по аллеям парка с разными гениями русской культуры они туда приезжали на каникулы.

А потом взяла и развелась. Встретила своего питерского вечно любимого Гастона в Лаковых Сапожках - в доску женатого человека. Он тоже в Америку подался.

Первый раз я из-за него в Питере развелась, а тут уж во второй. Это понятно - роковая любовь называется, и описывать эту душевную болезнь в сто первый раз я не стану. Развелась в общем, а он ко мне и не вернулся. Зато я вернулась в Нью-Йорк. Нашла работу. Какой к черту бойфренд, когда каждую ночь вижу во сне своего ненаглядного Гастона. А в промежутках - город Питер - что снова мы идем белой ночью по мосту. Я такое правило завела - в пьяном виде, первым делом переходим на НАШУ сторону мостов и там уж выябывайся сколь душе угодно - хочешь песни пой, хочешь в канаве спать ложись...

Я жила на Петроградской - мир мой был абсолютно круглый и счастливый. Он состоял из ЯБЛОКА, КУРИЦЫ и ПУШКИНА. Помните такую детскую игру? Сначала пишешь на бумажке три слова:

ЯБЛОКО.

КУРИЦА.

ПУШКИН.

Потом прячешь эту бумажку, подходишь к какому-нибудь человеку и просишь:

- Назови быстро: фрукт, домашнюю птицу и поэта!

Очень многие говорят: яблоко, курица, Пушкин! И тут ты с восторгом предъявляешь свою бумажку, а потрясенный человек говорит:

- Ой, а откуда ты знал?

Я-то точно тот, кто всегда скажет именно эти три слова. Из них и состоял мой мир.

Яблоком и курицей я кормила ребенка. Яблоко было зеленое - полезное, а курица - синяя, потому что без очереди и за рупь семьдесят. Иногда еще родители с криком: "Ты не мать, а фашистка!" распахивали мой холодильник и закидывали туда... курицу! Но все же розовую - из кулинарии - за три восемьдесят.

Так и жили...

А главное был - Пушкин. Пушкин был "Наше Все". Никто не верил ни в Бога, ни в Советскую власть, ни в Россию - а в Пушкина все верили и всегда. Он висел на небе Солнцем русской поэзии и просвечивал дырочкой в левом боку. И Маяковский просвечивал, и Лермонтов, а снизу болтались на своих веревочках Марина и Сережа - "золотые головы", как елочные игрушки, и все остальные вокруг; самым младшим стал Башлачов, наверное, они гоняли его за небесной водкой и ему выдали Гермесовы крылатые сандалии - чтобы легче леталось из окна...

С ними было не страшно. И за Полю не страшно - от яблока и курицы выживет ее тело, а от Пушкина и Ко - душа. А потом сделалась вот эта - точно из учебника истории - НЕкровавая реформистская революция. Сначала пошатнулось яблоко. Я помню свою первую очередь за яблоками - летом - на Петроградской - я стояла часа два с половиной. Тогда я испугалась - и стала вместе со всеми ждать гражданской войны.

А потом к гражданской войне подошли вплотную - и тут пошатнулся мой Пушкин - он стал получаться вроде как и не мой, а лишь временно взятый напрокат. И все - не мои: и Марина, и Сережа, а мне только Мандельштам остается и еще, почему то Фаня Каплан, (нет, конешно, все-таки Леня Канегиссер - он был поэтом). В общем, подошли вплотную к Гражданской и пришла пора отвечать за козла. Или отрекаться - но гены не позволяют. Дедушка в 13 лет убежал из Парголова в царский торговый флот, а брат его дядя Наум устроил революцию в доме собственного отца - обойщика мебели, красавца, любовника баронессы (так гласило семейное предание). Дядю Наума я никогда не видела - его не любили, он не сидел - попал в один список с Крупской, и Сталин этот список не подписал - больше оттуда никого не трогали. У него было 4 жены, а дети его умерли ужасно: Тамарку зарезал пьяный араб, (она стала валютчицей), а Володька получил передозняк - дети Дома на набережной. В Питере все они никогда не появлялись. В войну дядя Наум ушел на фронт добровольцем - политруком. И 4-я жена Клава была медсестра, которая вытащила его раненого из воронки - он там все в атаку бегал.

- Политруков ВАШИХ в атаке СВОИ стреляли в спину.

- Правда, правда... Для того, чтобы тебя в атаке СВОИ стреляли в спину, ты должен, по крайней мере, бежать впереди - первым выскочить из окопа на пулемет - ЗА РОДИНУ. За Родину, с оружием в руках отбитую в 17-м году у коренного населения.

В общем, от всех этих гатчинских аптекарей и парголовских обойщиков мебели (это все столыпинские местожительства) осталась я - единственное потомство. Вот я и решила, что отвечать - мне. Больше - некому. А чего отвечать - не знаю.

Зачем вы сделали у нас революцию?

Остальные НАШИ мальчики вокруг отвечали:

Не мы, мол, дедушки наши - паганые мудаки,

и с еще большим чувством, чем прежде, затягивали: "...Поручик Голицын, раздайте патроны...". Ну, это - которые мальчики. А мужики - жестоковыйные питерские фарцовщики, санитарные врачи и контрабасисты - мрачно шли в Овир. Мужики в этом городе никогда друг друга не любили. У нас ведь тут та самая ЧУЖА ДЕРЕВНЯ, в которой:

Мужики дерутся, топорами бьются

А по будням там дождь, дождь,

А по будням там дождь, дождь

А по будням там дождь, дождь,

А по праздникам... дождь!

Всегда они различали - кто какого роду- племени. И в пору моей юности после бесконечного просеиванья, прочесыванья этого города кровавой расческой (последние коренные питерцы перемерли в блокаду - им, НЕВАЖНЫМ людям не выпало ни пайков, ни эвакуации), - опять МОИ выжили лучше - дедушка вот вовсе убежал в 47-м. Убежал из "Вечерки" в Мурманск, штурманом на селедошный флот и до 53-го пахал на ледяной каторге - но за зарплату и, зная, что дети не в детском доме, а дома - на Моховой. А моряком он уже давно не был - с 24-го: