Тайна Тюдоров - Кристофер Гортнер

Но я не хотел показаться неблагодарным. Я склонил голову и пробормотал:

– Большая честь, если однажды меня сочтут достойным подобного.

В ответ на лице мастера Шелтона появилась кривоватая улыбка – явление нечастое, а потому почти пугающее.

– Большая честь, говоришь? Вот и я думаю. Ну что ж, посмотрим!

Я улыбнулся. Служба у лорда Роберта, похоже, не оставит мне времени и сил для размышлений о должности мажордома. Я не видел третьего сына герцога уже много лет, но, будучи сверстниками, мы росли вместе.

Говоря по правде, Роберт Дадли был моим кошмаром. Даже ребенком он выделялся из выводка Дадли; у него ладилось все, за что бы он ни брался, будь то стрельба из лука, музыка или танцы. Кроме того, он был красавчиком и обладал чрезвычайно завышенным самомнением. Роберт с большим успехом верховодил братьями в подвижных играх типа «Бей найденыша!». Как ни пытался я укрыться от них, как отчаянно ни отбивался, Роберт всегда настигал меня. Он и его братцы-громилы загоняли меня в покрытый слоем отбросов ров или в колодец во дворе замка. Там я мог висеть, пока мои вопли, постепенно переходившие в рыдания, не достигали слуха моей горячо любимой мистрис Элис. Она тут же бросалась мне на выручку. Так я и провел большую часть детства – то карабкаясь на деревья, то в испуге прячась на чердаке. Потом Роберта отправили ко двору, где он стал пажом принца Эдуарда. Остальные братья со временем получили похожие назначения, и лишь тогда я обрел долгожданную свободу от их тирании.

В моей голове с трудом укладывалась мысль, что я еду служить Роберту по приказу его матери. Но уж конечно, знатные семейства не благоволят несчастным вроде меня из чистого милосердия. Я всегда знал, что наступит день, когда меня призовут и я должен буду выплатить свой долг.

Видимо, все эти мысли читались на моем лице, поскольку мастер Шелтон прокашлялся и заметил с некоторой неловкостью:

– Нет причин для беспокойства. Ты и лорд Роберт теперь взрослые мужчины, твое дело – следить за своими манерами и выполнять его повеления. Все устроится, вот увидишь.

Он даже похлопал меня по плечу – еще одно редкое проявление чувств.

– Мистрис Элис гордилась бы тобой. Она всегда считала, что ты кое-чего стоишь.

При упоминании ее имени у меня что-то сжалось в груди. Перед глазами встала картина: на огне булькает котел с травами, я сижу, весь перемазанный только что сваренным джемом, и завороженно слушаю ее. А она, многозначительно подняв палец, произносит: «Ты должен быть готов к великим свершениям, Брендан Прескотт, ибо не ведаем мы, когда нам суждено возвыситься».

Я отвел глаза, притворившись, что подтягиваю поводья. Теперь мы ехали в молчании, и тишину нарушало только цоканье копыт по булыжнику и засохшей грязи.

– Надеюсь, ливрея придется впору, – снова заговорил мастер Шелтон. – Нарастить бы тебе немного мяса на костях, а осанка и так неплоха. Тренировался с квотерстаффом, как я велел?

– Каждый день, – соврал я, заставив себя посмотреть ему в глаза.

Мастеру Шелтону было невдомек, какие навыки я тренировал в течение последних нескольких лет. Мистрис Элис – это она впервые показала мне буквы. Таких, как она, можно встретить нечасто – образованная, из разорившейся купеческой семьи. Пока мистрис Элис служила в доме Дадли, чтобы, как она говорила, «держать мою душу в теле», она внушила мне одну важную вещь: ограничиваем наш разум только мы сами. И после ее смерти я поклялся себе продолжить учиться в память о ней. Тот самый пропахший кислятиной монах, которого нанял мастер Шелтон, не смог устоять перед моей пылкой лестью и рвением – бедняга не успел и опомниться, как уже вел меня через хитросплетения философии Плутарха. Я частенько таскал книги из библиотеки Дадли и читал их тайком по ночам. У этого семейства были сотни томов на книжных полках – доказательство их богатства. Сыновьям Дадли книги были ни к чему: они больше гордились своими охотничьими подвигами, чем умением водить пером по бумаге. Но для меня чтение стало страстью. На этих покрытых плесенью страницах я открывал бесконечные миры, в которых мог быть кем угодно.

Я сдержал улыбку. Мастер Шелтон тоже был обучен грамоте, иначе не смог бы вести счета. Однако он любил напоминать, что никогда не стремился к большему, чем предписано его положением, и не потерпит подобных глупостей от других. По его мнению, даже самому усердному слуге не пристало вести беседы о гуманистической философии Эразма или эссе Томаса Мора, а умение бойко болтать на французском или латыни ему и вовсе ни к чему. Знай он, сколь многому научил меня нанятый им же наставник, едва ли остался бы доволен.

Мы снова замолчали; дорога, петлявшая среди безлесной долины, вела нас на гребень холма. Я с любопытством осматривался – пустынный пейзаж был в диковинку мне, уроженцу Вустершира. Мы отъехали не так далеко, но уже казалось, что я попал в какую-то чужую страну.

Небо было будто заляпано дымом. Вдали я увидел два холма и огромные стены, что опоясывали беспорядочное нагромождение многоэтажных домов, шпилей, прибрежных усадеб и бесконечных обнесенных решетками улиц – посреди всего этого текла Темза.

– Ну, вот и он, – сказал мастер Шелтон. – Лондон. Помяни мое слово: скоро заскучаешь по радостям сельской жизни. Если, конечно, раньше тебя не прикончат бандиты или эпидемия.

Я же изумленно разглядывал город. Лондон казался мне таким глубоким, многообещающим и зловещим, да еще коршуны кружили над головой, словно падаль витала в воздухе. Однако по мере того, как мы приближались, моему взору открывалась совсем иная картина: возле самой городской стены я увидел выгоны со скотом, грядки с зеленью, фруктовые сады и вполне зажиточные деревушки. Лондон, похоже, не совсем лишен радостей сельской жизни.

Мы достигли одних из семи городских ворот и оказались посреди оживленной сутолоки. Разодетые купцы сидели на запряженной волами повозке, медник громко предлагал ножи и доспехи, что полязгивали на его плечах. Нищие, подмастерья, напыщенные члены гильдий, мясники, кожевники и паломники, перебивая друг друга, препирались со стражниками, которые задерживали и расспрашивали каждого. Мы встали в очередь, и я задрал голову, чтобы лучше разглядеть массивные башни и зубчатые стены, покрытые слоем глубоко въевшейся грязи.

И тут я оцепенел. Там, наверху, на шестах, пялясь мертвыми глазницами, торчали вымазанные дегтем головы, и вороны склевывали с них омерзительные остатки плоти.

– Паписты, – шепнул мне в ухо мастер Шелтон. – Его светлость приказал выставить их головы в назидание.

Паписты – это католики. Те, кто верил, будто глава Церкви не наш король, а папа в Риме. Мистрис Элис была католичкой. Она воспитала меня в протестантской вере, как и полагалось по закону, но сама каждую ночь молилась с четками. Я вдруг понял, как далеко от дома оказался. Там, дома, никому не было дела до чужих молитв. Никому не приходило в голову задумываться над всем этим и уж тем более взывать к органам правосудия. Здесь же из-за религии легко было лишиться головы.