Под каменным небом. В глубинах пещер. Том IV - Николай Иванович Сладков

И под землей бывают леса. Подземный лес похож на настоящий: теснятся стволы деревьев, свисают ветки, торчат сучки. Тут и там виднеются пни. Поднимаются цветы и травы. Даже растут грибы. И пробираться по подземному лесу так же трудно, как и в глухой тайге.

Но это мертвый лес, каменный.

Каменные деревья, каменные кусты, каменные пни. Кусты и деревья растут не только снизу вверх, но и сверху вниз. Те, что растут вверх, СТАЛАГМИТЫ. Те же, что, подобно сосулькам, растут вниз головой, СТАЛАКТИТЫ.

На каждом шагу каменные грибы, каменные цветы и травы. Цветы и травы, которые никогда не осыпаются и не увядают. Грибы, которые никто не собирает.

Мертвая тишина в мертвом лесу.

Ни ветра в густых ветвях. Ни трепета листьев, ни за-паха цветов. Ни пения птиц, ни звона кузнечиков. Все неподвижно, беззвучно и глухо. Тусклый блеск. Молчание камня. Все как во сне...

Да, каменный лес растет. И если спилить каменный ствол, то на пне будут видны годовые кольца. Зимние узкие кольца, и летние — широкие. Потому что летом больше воды просачивается сверху и, значит, больше осадков остается на стволах. Потому-то сразу и видно, сколько дереву лет и сколько зим. Иным деревьям многие-многие сотни...

ВЕТЕР ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ

Когда роешь землю, то выбрасываешь лопатой песок да камни. Ну еще, бывает, дороешься до воды. Думал я, что и везде под землей только песок, вода да камень. Ничего-то я не знал!

Однажды я протиснулся в тесную щель. В лицо ударил ледяной ветер и затушил свечу. Ветер из-под земли!

Чем дальше я полз, тем становилось холодней. Руки зашлись, я весь продрог, когда, наконец, выбрался из трубы. Я спрятал свечу и зажег фонарь. Сполохи света закачались по сторонам: пещера была из стекла! Расплавленное стекло залило пол, потолок, стены, да так и застыло складками и сосульками. Гигантские стеклянные столбы уходили в темноту, и сквозь них виднелись другие, как бы повисшие в полумгле.

Пол был блестящий и гладкий, словно каток. И непроглядно-черный, как омут. Но стоило посветить — и сквозь толщу стекла, там, в глубине, засветились разноцветные камешки. Видно каждую песчинку. Идешь как по воздуху. Страшно оступиться и рухнуть.

С потолка свисают тяжелые люстры, граненые подвески, стеклянные цепочки, сверкающие елочные гирлянды. А стены, как рыбьи бока, встопорщились блестящими чешуйками. Вдоль стен стоят литые прозрачные вазы. Поднимаются округлые тумбы.

— Хо-хо-хо-хо! — выкрикнул я. Но мне ответило только эхо. Тогда я топнул ногой — хрупкие подвески сорвались и, звеня, покатились под ноги. Я поднял осколок и положил на ладонь. Кристаллик вдруг съежился, грани оплыли, он колыхнулся, как ртуть, и превратился... в каплю воды!

Лед!

Вокруг не стекло, а лед. И чешуйки, и колонны, и гирлянды, и вазы. И пол, и стены, и потолок. И ветер потому ледяной.

Пещера изо льда. Дворец ледяной королевы...

Я выбрался из-под земли и долго грелся на солнце.

ПОЮЩАЯ СОЛЬ

В этот раз я шел не один. Спутник был новичком под землей и всему удивлялся. Его поразили стены подземного коридора: они были снежно-белого цвета и тускло мерцали в луче фонаря.

А я думал, что под землей все только черное!

Но больше всего его удивила и напугала тишина. Он нарочно громко топал ногами, чтобы заглушить ее. Когда мы останавливались, он говорил:

— Вот не думал, что я так громко дышу!

И добавлял:

— А я слышу, как у тебя сердце стучит!

Сердце и я слышал: стучит. Как кулаком в дверь!

Мы шли, а он наступал мне на пятки, то и дело тыкал рукой в плечо и шептал:

— Ой, как тихо. Я слышу, как моргаю глазами. Слышу, как улыбаюсь!

Я останавливался, гасил фонарь и вслушивался изо всех сил. Нет, я не слышал своей улыбки — только дыхание и стук сердца.

— Мерещится! — говорил я.

На развилке коридора он схватил меня за плечо и за-дышал в ухо:

— Слышишь? Поют...

— Может, капли звенят?

— Нет, поют.

— Может, бьется летучая мышь?

— Нет, поют!!!

На этот раз и я услыхал. Даже скорее ощутил, чем услыхал. Что-то неясно звучало впереди. Мы ускорили шаги; пение приближалось и становилось ясней. Мы идем, упираясь руками в холодные белые стены. Да, впереди поют! Или играют на органе. Звуки торжественные, плавные, величавые. Они то отдаляются, затихают, то вдруг растут, накатываются, гудят. Мы слушаем, сдерживая дыхание.

Неожиданно наступает тишина, свет фонаря проваливается в пустоту. Мы в большом гроте. Я шарю фонарем, пытаясь нащупать лучом стены, но стен нет. Вокруг нас молчаливые голубые колонны, поддерживающие невидимый потолок. Я поднимаю фонарь: над головой гирлянды белых сосулек! Длинные и короткие, толстые и тонкие, прямые и искривленные. Луч скользит по ним, и кажется, что они колышутся.

И вдруг там, среди леса сосулек, тихо загудела невидимая труба. Гудит она все громче и громче, звук растет как волна, заполняет весь зал: вот-вот треснут голубые колонны и обрушатся белые сосульки!

— Я слышу, как поднимаются дыбом волосы! — кричит товарищ.

У нас у обоих шевелятся волосы. Нет, не от страха —от сильного встречного ветра, подземного сквозняка!

Мы понимаем, что это он, ветер, поет и засвистывает в сосульках, хлещет по ним тысячами песчинок.

Я бью кулаком по кончику длинной сосульки, она раскалывается и стучит по камням. Так и есть: