Лик Черной Пальмиры - Владимир Николаевич Васильев

площади Льва Толстого или достаточно скромную «Викторию» напротив универмага «Украина».

«Викторию» Шереметьев выбирал чаще. Потому что располагалась она в пяти минутах ленивой – без всяких глупых порталов – ходьбы от дома. Через площадь Победы и через двор с новостройками.

Нет, конечно, когда того требовал имидж, – присутствовали и размах, и стиль, и то, что Шереметьев привык называть «понтом». Но бывать в местах, где обычно ошиваются новые хозяева жизни, он все равно не любил. Зато в той же «Виктории» вермут ему подавали в старинном бокале из венецианского стекла – всегда в одном и том же. Пиво – в германской кружке с крышкой (если светлое) или ноттингемском эльгварде (если темное). Кофе – в глиняной турецкой чвыре, расписанной еще во времена султанов, и непременно при потемневшей от времени серебряной ложечке с полустертой надписью на неведомом языке. Обеденный сервиз для трапез отличался от вечернего-ночного. Первый состоял из восемнадцати предметов, второй – из пятнадцати. В «Викторию» же доставляли любимые сигары Шереметьева, да и вообще половину поставок организовал именно он, единожды потолковав с директрисой. Естественно, что постепенно «Виктория» превратилась в неофициальный клуб киевских Темных. Дозорные чаще бывали здесь, чем в офисе, расположенном на Банковой десять, в знаменитом доме с химерами. Там вынужденно скучали лишь дежурные да молодняк, еще не пресытившийся дозорной романтикой.

Так сложилось, что Темные Иные в Киеве уже много лет жили тихо и спокойно. Даже со Светлыми как-то умудрялись по-мирному ладить. Не без мелких рутинных пикировок и объяснений, конечно, но на то и Дозоры, чтобы заниматься рутиной. Не многие дозорные, даже из достаточно бывалых и опытных, могли похвастаться тем, что воочию когда-то лицезрели настоящего инквизитора. Древний город умел примирять даже заклятых врагов. Недаром в среде Иных на Украине пятилистник каштана, символ Киева, одновременно стал символом окончания военных действий и призывом к переговорам – стоило только отослать пятилистник противной стороне.

Лето подмяло Киев мягко и незаметно – вроде бы еще недавно с Днепра тянуло зябкой прохладой, вроде только-только успели обрасти листвой деревья, как вдруг разом воцарилась сущая жара. Даже столбик старинного ртутного градусника Реомюра, разумеется, принесенного в «Викторию» Шереметьевым, лишь чуть-чуть не достигал тридцатки.

Именно в такой день глава Дневного Дозора Киева Александр Шереметьев (для большинства окружающих – просто Лайк) вынул из специального кармашка жилетки древние часы-луковицу, встряхнул, отворяя крышку, вскользь поглядел на филигрань стрелок над циферблатом, пустил в потолок затейливую струю дыма и негромко позвал:

– Ефим!

От крайнего в ряду игрового автомата-флиппера тотчас оторвался худощавый молодой человек, обросший густой черной бородой. Добавь хасидскую шляпу и пейсы – получился бы стопроцентный еврей из ближайшей миссии. Впрочем, Ефим когда-то и впрямь считал себя евреем. Пока его не нашли и не инициировали Темные. Но хасидской шляпы и пейсов не носил ни раньше, ни теперь.

– Да, шеф? – вопросительно протянул он, обернувшись, но не слезая с высокого стула.

– Лимузин, – коротко велел Шереметьев.

Ефим двинул бровями: обыкновенно шеф предпочитал ездить на «Субару». Но… пути высших магов причудливы и, конечно же, неисповедимы. Поэтому Ефим просто снял с пояса мобильник, связался с шофером и передал распоряжение.

Угольный «роллс-ройс» подкатил к «Виктории» спустя семь минут. Лайк докурил, встал, чмокнул на ходу официантку и направился к выходу. В зале на миг стало тише.

– Ты куда? – с восхитительной непосредственностью спросила совсем еще юная ведьма Анжелка, любимица шефа. Впрочем, у шефа все особы женского пола моложе сорока ходили в любимицах.

Кого-нибудь из парней за подобный вопрос Шереметьев мог и взгреть. Темные постарше глупых вопросов, само собой, задавать бы не стали. Но к юным ведьмочкам как не относиться снисходительно! Да и никакой тайны в намерениях Шереметьева, собственно, не имелось.

– В Борисполь, – по обыкновению скупо пояснил он.

О времени возвращения шеф Темных распространяться не стал. Зачем?

В лимузине Лайк первым делом потянулся к бару. Шофер тронул без лишних расспросов – слова шефа он уловил и отсюда, из кондиционированного нутра дорогой и пока еще не слишком привычной для киевлян машины. Длиннющей, как дирижабль, и красивой, как молодая касатка.

Уже перед самым Борисполем шофер уточнил:

– В аэропорт, Александр Георгич?

– Да, к московскому.

Лайк всегда бывал до талантливости краток.

Привычно заморочив охрану перед служебным въездом и попутно выяснив, где произойдет высадка с московского рейса, водитель, пожилой и очень поздно инициированный дядечка по имени Платон Смерека, покатил к нужному месту. При этом он старательно соблюдал правила езды по летному полю. Пузатый «Боинг» уже грузно заруливал на посадку.

Лайк искоса наблюдал за полосой, не выпуская из руки бокала с вермутом. «Боинг» сел и теперь неторопливо полз к месту стоянки, где суетились рабочие со шлангами и прочей аэродромной механикой.

Наконец подали трап, и люк отворился, выпуская первых пассажиров. Только сейчас Лайк толкнул дверь и вышел из лимузина.

Посторонние ни шефа Дневного Дозора, ни «роллс-ройса», ни шофера не замечали. Легкое, почти незаметное заклинание – и вместо машины и Иных обыкновенные люди видят пустоту. Серые плиты летного поля да дрожащий над ними горячий воздух.

Тот, кого встречал Лайк, вышел на трап одним из первых. Чуть выше среднего роста, худой до впалости щек, в темном костюме, серой рубашке и черных туфлях с квадратными носами, начищенных так, что в них отражался белоснежный бок самолета. При нем не было ни сумки, ни барсетки – ничего. Пустые руки. Да и багажа у него не имелось, как впоследствии выяснилось. Совсем.

Худой человек в темном костюме неторопливо спустился по трапу и сразу же отделился от других пассажиров, муравьиной цепочкой тянущихся от самолета к модерновому аэродромному автобусу, какие с некоторых пор появились в Бориспольском аэропорту. На него никто не обратил внимания, хотя он прошел перед самым носом стюардессы и едва не столкнулся с рабочим у переднего шасси.

Шеф киевского Дневного Дозора молча ожидал у лимузина с приоткрытой дверцей.

Гость тоже был шефом Дневного Дозора. Только московского.

Они медленно сошлись и замерли в двух шагах друг перед другом. Не то чтобы чопорно или церемонно, но с таким видом, будто между ними текла Эльба.

– Здравствуй, Завулон, – сказал Лайк сухо.

– Здравствуй, Тавискарон, – в тон ему отозвался гость. В голосе гостя тоже не чувствовалось открытой радости или приветливости, свойственной давно не встречавшимся людям. Скорее можно было предположить, что расстались они вчера, причем заранее зная о сегодняшней встрече.

Киевлянин болезненно поморщился.

– Давай без… церемоний, – предложил он.

– Давай, – охотно согласился москвич. – Здравствуй, Лайк.

– Здравствуй, Артур. Обниматься будем?

– Зачем?

Шереметьев едва заметно улыбнулся:

– От