Аз воздам - Эммуска Орчи

II

Герцогу де Марни было семьдесят лет, и он уже почти впал в детство. С самой ранней юности, с тех пор как великий монарх[2] удостоил его чести взять к себе в пажи, он наслаждался каждым часом, каждой минутой своей жизни, пока за десять лет до описываемого беспощадная судьба не приковала его к постели, покинуть которую живым он уже не мог надеяться. Его дочь Джульетта, в то время почти девочка, была его любимицей. От своей красавицы матери, терпеливо перенесшей в своей жизни много горя, она до известной степени унаследовала тихую грусть. Умирая, герцогиня поручила малютку дочь попечениям своего блестящего и неизменно горячо любимого мужа, которому так бесконечно много прощала при жизни. В последние десять лет, когда маркиз уже не покидал постели, Джульетта стала его единственной радостью, единственным светлым лучом среди мучительных воспоминаний. Был еще мальчик – сын, которого старик не очень любил, но на которого возлагал большие надежды: именно он должен был воскресить былую славу своих предков и вновь заставить старинное, доблестное имя греметь и при дворе, и на поле брани.

В ту роковую ночь, когда привезли мертвого брата, Джульетта томилась предчувствием чего-то недоброго. Услышав на лестнице шаги, она наспех накинула мантилью, сунула ноги в ночные туфельки и приотворила дверь: двое незнакомых ей людей поднимались по лестнице, двое других несли что-то большое и тяжелое. Позади, рыдая, шел старый Матье. Все пятеро скрылись в покоях виконта.

Через несколько минут ужасная истина стала известной всему дому. Старая няня Джульетты, ее верная раба, горько рыдала, но сама Джульетта не плакала. Все случилось так внезапно, было так ужасно! Ей, четырнадцатилетней девочке, еще никогда не приходила в голову мысль о смерти, – и вот ее Филипп, ее дорогой брат, умер, убит, и об этом надо сообщить старому, больному отцу. Но ведь известие убьет его! Ее юная душа содрогнулась при этой мысли.

Нетерпеливый звонок герцога показал, что и он слышал шум и желает знать, что случилось. Резким движением вырвавшись из объятий верной няни Петронеллы, Джульетта бросилась в комнату отца.

Старый герцог сидел на краю постели, тщетно стараясь встать на ноги. Он слышал шум, понял, что несли что-то тяжелое, и догадался. Когда Джульетта почти ворвалась в его спальню и, бледная, дрожа всем телом, взглянула ему в лицо, то поняла, что ей ничего не нужно сообщать своему отцу, что сам Бог сделал это за нее.

Старый герцог приказал подать себе парадный мундир из черного бархата, украшенный драгоценными кружевами и бриллиантовыми пуговицами, тот самый, в котором он был на погребении Короля Солнца. Когда парадный туалет герцога был надет, четыре лакея повезли его к смертному одру сына: ведь смерть единственного наследника герцога де Марни – событие исторической важности!

Весь дом был на ногах. Траурные свечи в высоких подсвечниках освещали обширный зал, а сотни маленьких свечек, зажженных по случаю присутствия покойника в доме, мерцали во всех комнатах.

Кресло герцога стояло у самой кровати. Многим из присутствующих казалось, что герцог окончательно лишился рассудка, так как не издал ни вздоха, ни стона. Маркиз де Вийфранш, проводивший своего друга до самого траурного ложа, собрался уже уходить, когда герцог остановил его.

– Маркиз, – спокойно проговорил он, – вы еще не сказали мне, кто убийца моего сына.

– Он убит в честном поединке, – ответил юный маркиз, потрясенный неожиданной трагедией.

– Кто убил моего сына? – повторил старик, словно бесчувственный автомат. – Я имею право знать.

– Поль Деруледе, господин герцог. Но, повторяю, это был честный поединок.

Старый герцог облегченно вздохнул и с неподражаемым жестом grand siècle[3] добавил:

– Любая благодарность с моей стороны, маркиз, будет выглядеть фарсом. Ваша преданность моему сыну – вне человеческой благодарности. Не смею вас больше задерживать. Прощайте.

Маркиз ушел.

– Джульетта, удали слуг. Мне нужно с тобой поговорить.

Отец и дочь остались наедине.

Герцог окончательно вышел из своего летаргического состояния и быстрым горячечным жестом схватил дочь за руку.

– Имя! Ты слышала его имя?

– Да, отец.

– Ты не забудешь его?

– Никогда, отец.

– Он убил твоего брата! Понимаешь ли ты это? Убил моего единственного сына, надежду моего дома, последнего отпрыска самого славного рода Франции!

– Но в честном поединке, отец! – неожиданно запротестовала девочка.

– Не может быть чести у мужчины, убившего мальчика. Деруледе уже тридцать, мой же сын едва вышел из отроческого возраста. Пусть же гнев Господень покарает убийцу!

Джульетта в ужасе смотрела на искаженное ненавистью лицо отца. В ее возрасте еще невозможно понять, что такое сумасшедший на самом деле.

Он грубо схватил ее и подтащил к лежащему на кровати мертвому телу. После чего заставил положить на грудь брата руку.

– Джульетта, тебе четырнадцать лет, и ты уже вполне способна понять то, что я сейчас скажу тебе. О, если бы я не был столь безнадежно стар, я не стал бы просить тебя выполнить то, чего требует Бог… Помни, Джульетта, что ты из рода Марни, что ты католичка и что Бог слышит тебя теперь. Ибо ты поклянешься сейчас перед ним такой клятвой, от которой тебя сможет избавить лишь смерть. Ты сделаешь это, дитя мое?

– Если вы хотите.

– Ты была на исповеди?

– Да, отец, вчера, и исповедовалась, и причастилась.

– Значит, ты получила отпущение грехов, дитя мое?

– Это было вчера утром, – наивно ответила девочка, – с тех пор я уже немножечко нагрешила снова.

– Так исповедуйся же Господу в сердце своем. Ты должна быть чиста, давая клятву.

Девочка закрыла глаза, прочитала молитву и осенила себя крестным знамением.

– Я готова, отец. Я думаю, что Господь простил мне мои последние прегрешения.

– Тогда клянись, дитя мое.

– В чем, отец?

– В том, что обязательно отомстишь за смерть своего брата.

– Но, отец…

– Клянись, дитя мое.

– Но как я смогу выполнить такую клятву, отец, я не понимаю.

– Бог поведет тебя, дитя мое. Когда ты станешь постарше, ты поймешь.

Джульетта заколебалась на мгновение, слепое обожание отца закрывало ей глаза на его безумие.

Кроме того, она была совсем недавно конфирмована и со всей своей страстью предалась религии.

Теперь желание отца и смерть брата каким-то причудливым образом переплелись в ее мозгу с верой в Бога и с тем, что читала она о святых, об их жертвах и об их клятвах.

И все-таки, прежде всего, она была еще совсем девочкой, почти ребенком…

– Как можешь ты колебаться, Джульетта, когда дух твоего брата взывает к отмщению? Ты – оставшаяся последней из рода Марни, потому что я уже мертв.