Старость - Сергей Семенов

– - Зато их больше бьют… -- уже явно раздражаясь, проговорил седок. -- И поделом!.. -- И, положивши сверток с картинами между собой и стариком, он достал снова папиросы и стал закуривать.

Старик, не поворачивая головы и не глядя на седока, хмуро, но уверенно, серьезно проговорил:

– - Мужик по-мужицки и понимает все, и ему нечего хитрости-то строить. Чем проще -- тем лучше.

– - По-человечески он жить должен, -- затягиваясь папироской, молвил седок, -- а не по-мужицки.

– - А нешто мужик не человек?

– - Какой он человек, когда он всю радость в том видит, что досыта брюхо набьет или пьяный напьется, да как свинья рылом в грязь тычется.

– - Так кто же этому причина? -- пересевшим голосом прохрипел старик. -- В старину ведь этого не было, а теперь стало. В старину, бывало, народ-то и бога помнил, и совесть имел.

– - А чего ж он теперь-то все позабыл?

– - От слободы.

– - Как так от слободы?.. -- вскипел седок и гневным взглядом окинул старика.

– - А так, умны очень стали!.. Все грамоте обучились, до всего дознались; какой-нибудь паршивец и от полу-то полтора аршина, а он уже забил себе в голову-то… Он уж матери с отцом слова не даст выговорить… сейчас тебе из книжки… Ведь что говорит: никто никем командовать не должен, а всяк сам себе хозяин. Он уж в семье-то никого не слушает, умнее всех… Што ж из этого выходит?

– - Што ни выходит, а все хорошо… По крайности, ему толчок дали.

– - Толчок!.. От толчков-то только кувыркаются, а путного-то стоянья и нету. Нет, коли ты по-хорошему -- хоть до всего доходи… А не так!..

– - Так, по-твоему, мужику не нужно ни слободы, ни ученья? -- то краснея, то бледнея, спросил опять седок. Видно было, как у него дрожали руки и всего его подергивало от приступа негодования.

– - Известно дело, а то што ж!.. Все это господа повыдумали. Отняли у них мужиков-то, нельзя над ними, как в старину, командовать, вот они и стали по-другому под себя забирать, лишь бы им над ними верх держать. Не так, так эдак… а только бы власть иметь… А не будь этих выдумок, то што ж тогда им будет делать? Кем им будет командовать? Очень просто, придется самим с мужиком подряд становиться…

– - Вот оттого-то и хотят всех грамоте обучить, чтоб пообтесать вас немножко, чтобы мы посовестились иной раз рассуждать о том, что понять не можем…

– - Мало грамотеев-то врунов да озорников выходит! Их не в одни оглобли не введешь! Вот у нас в Бубнове взять Илью Митрошкина, он всю деревню сденьжил. Отчего? Оттого, что грамотей первый сорт.

– - От грамоты он испортился? -- с негодованием спросил седок.

– - Известно, если бы он не знал грамоты, то нешто он таким был бы; а то выбрали его в старосты, он и начал по-своему вертеть… Обирает и тратит, а учесть его никто не может, потому он все концы, где надо, разведет… Насилу-то насилу приперли его в одном месте, высадили… Так он в отместку всю деревню кляузами стал допекать. Ни одной сходки без баламутки не обойдется: не так ему слово сказал -- на суд тащит; новый староста што не дослышит -- он его под штраф подведет. Вот теперь сколько человек оговорил, в тюрьму посадили.

– - Вот и нужно всем учиться, штобы Митрошкиным в лапы не попадать!

– - Штобы самим всем таким быть? Господи сохрани! Да тогда как же на белом свете-то жить?

Седок уже совсем побледнел от охватившего его гнева и сжал губы. Когда его гнев немного улегся, он с пренебрежением проговорил:

– - Ну, это вожжа тебе под хвост попала, вот ты и мелешь, благо язык поворачивается! Нешто грамота мошенству учит? Она только свет открывает. Если бы все ходили в училище, да почитывали побольше, да вслух собирались бы почитать -- тогда бы и ты другое заговорил.

– - Собирались это читать-то у нас, -- поморщившись, точно его что-то кольнуло, сказал старик, -- ходил и я на них; думал, што путное, а выходит, что глядят в книгу, а видят фиту. Собрали народ, да ну им побаски читать: эка невидаль, подумаешь! Все это барская затея, и не подходит она к мужицкому нутру… Как один раз -- давно это было, вскоре после воли еще, наша барыня замуж выходила… Первый-то барин у ней помер, она тогда пошла за второго. На радостях-то устроила гулянье! Созвали на барский двор мужиков, баб со всех деревень… Песни пели, хороводы водили, весь день пробыли. Ну, думали, она нас за это угостит чем, а как кончилось гулянье, нас и стали сувертками бумажными оделять, а в сувертках-то пряники, леденцы да подсолнухи… У нас животы подвело, а нам гостинцев… Вот и эти чтения… Соберут людей, думаешь -- вот сейчас тебе такую штуку загнут, што ты сразу поумнеешь, а они начнут стишки вычитывать, а ты слушай да благодари… А спасибо не скажешь -- в дураках останешься.

– - Старая ты брюзга, и больше ничего! -- уже начинавшим переседать голосом и снова весь покраснев проговорил седок. -- Пословица говорится: хорошего человека употчуешь кусом, а худого не насытишь гусем. Вот ты, должно быть, такой обжора и есть. Если бы в тебе хоть крошка настоящего понятия бы была, ты бы, глядя на все, и днем и утром бога благодарил, а не то что… А ты еще недоволен!

Тон седока, видимо, задел старика за живое, на щеках его в свою очередь выступила краска. Он покосился на взволновавшегося парня и, пошевеливши губами, промолвил:

– - Мы довольны. Я каждое утро бога благодарю, што я мужиком родился, а не холуем…

– - В нашем звании холуев нет!..

– - Ан, пожалуй, и найдется! Вот ты первый!

– - Какой же я холуй, старый ты черт? -- не удержался, чтобы не выругаться, седок. -- Я, слава тебе господи, ремесленный человек, мозолистыми руками хлеб-соль добываю. Какой же я холуй!

– - Самый настоящий! -- убежденно произнес старик. -- Нахватался вот ты барской мудрости-то, а свою-то и потерял… Мы в крепости родились, а вы вот в нее сами пошли; от этого тебе, как старому лизоблюду, и кажется, што господа ни делают -- все хорошо, а што мужик ни говорит -- все плохо… Ну, как же ты не холуй?

У седока появилась в руках дрожь, и на лбу у него выступил пот. Он только и смог проговорить:

– - Калина не один раз себя хвалила!

– - Я себя не хвалю, а я только говорю, што я понимаю, -- уже не сдерживая своего раздражения, продолжал старик. -- А я так понимаю: если мужика ослобонить, так и пусть его… незачем лезть к нему с указкой. Если, примерно, ты выпряг лошадь из воза, ну, там покормить што ль ее, так и пускай ее в стадо. А если ты ее из оглобли да в привод, так какая же это слобода?

– - А в стаде должен быть пастух, а то она забредет шут знает куда. И для нашего брата нужно, чтобы нас кто-нибудь стерег, а то мы сдуру-то полезем туда, откуда и дороги назад не найдешь. Не все люди одинаковы. У одного башка-то рассуждает, что он за всех думает, и все у него хорошо выходит; а другой сам для себя не знает: што ему хорошо, што худо… А нонче и об таких заботятся… Ты там што ни говори, а нонче нашему брату куда легче и удобнее.

– - А я говорю, от нынешней жизни люди портятся… Какой ноне народ-то пошел! Ни красы в нем, ни радости. Говорить что станет -- слушать не хочется, песню запоет -- с души тянет; и памяти в нем нет. Ты вот бывалый человек, а скажи-ка мне, какого числа в девятом году пасха будет.

– - А я почему знаю?

– - А сколько недель на то лето Петровок?

– - Если мне об этом понадобится, я в календаре погляжу и узнаю.

– - А, в календаре! А я тебе без твоего календаря по пальцам все расскажу! Вот выйду на улицу, на солнце взгляну -- какой час скажу, а ночью по звездам узнаю. Да, бывало, не я один, а всякий этак -- выглянет в окно -- э! скажет, коромысло-то где? пора молотить идти, до свету-то только с овином управиться. А нонче на часы надеются, а часы или отстанут, или вперед уйдут. И идет время-то зря! И разговоры-то пошли какие-то все дурацкие, про божественное и не заикнется. Бывало, где люди сойдутся -- заслушаешься, што говорят, а нонче все больше хозяев ругают, начальство высмеивают, тьфу!..

Старик энергично плюнул на сторону; седок покосился на него и с неудовольствием произнес:

– - Что ты нонешними швыряешься, аль они дешевле прежних?

– - Може, и дороже, только нам они не гожи!.. -- усмехаясь, проговорил старик.

– - Гляди, брат, загодятся и вам! -- вспыхивая, обиженный отзывом старика, вымолвил седок.

– - Нужны они нам, как в Петровку варежки…

– - Вот уж именно мужик! -- воскликнул негодующе седок. -- Его весь век варят, а от него все сырьем пахнет…

Седок дошел до сильнейшей степени раздражения и замолчал. Он чувствовал, что старик такой человек, с которым лучше не говорить, так как всякий разговор с ним бесцелен, и решился молчать.

Старик, не обращая внимания на это, продолжал:

– - Што больше забивают голову, то больше дураков становится, а уж телом-то как ослабли, господи сохрани! Сплошь и рядом бабы сильнее мужиков стали. Они работают без перерыву, а мужики от настоящей работы-то отвыкнули; придет из города, впрягется в прежний хомут, а он уж ему шею трет. Оттого и люди злей, и пьянства больше. А судбищ-то сколько пошло, господи боже! О прошедшем лете у нас Семен Зимин пошел на Мавру Барабошку из-за копны сена просить. Та, по ошибке, растрясла его копну, а тот счел это за умысел, да давай ее ругать; она ему кукиш показала, -- он на нее в суд, только его дело не выгорело. Он пришел домой да на колодце опять ее обругал -- сволочью назвал, -- тогда она на него просить пошла. Его на три дня посадили. Отсидел он и до сих пор грозится: или, говорит, голову ей проломлю, или дом сожгу, а уж какую-нибудь беду сделаю.