Германтов и унижение Палладио - Александр Товбин

Главный вопрос: кем был погибший, чем занимался, что его сюда привело? Навряд ли туристическая любознательность…

Тут заглянул в кабинет другой помощник комиссара, Марио Бартелли, его правая, так сказать, рука. Марио выяснил, что свидетель зарегистрирован как участник сегодняшнего аукциона во дворце Корнер-Спинелли. Вот и зацепочка? Когда отвечал на вопрос о цели приезда, почему-то практичную, безобидную эту цель не упомянул. Почему? Да, любопытно, как свидетель завтра на очередной встрече в комиссариате попробует отвертеться. Что предосудительного могло быть в легальном участии в аукционе? Фламмини почувствовал себя лично задетым, как-никак торги были связаны с добрым именем бабушки. Вспомнив же отговорочку свидетеля насчёт «осмотра чудес», Фламмини хмыкнул, заворочался в кресле.

«Хваткий всё-таки малый Марио, заслуженно идёт в гору», – подумал Фламмини, когда помощник, проведя ладонью по волосам со смоляными колечками на границе затылка и крепкой шеи, тихо прикрывал за собою дверь.

Так.

Двое русских стояли рядышком у барной стойки и выпивали, затем один из них… Отравление? Ну конечно, проще простого и яснее ясного всё – полоний! Или – отрезвляющий глоток холодной воды – это, искромётный Массимо, всё-таки перехлёст? Конечно, конечно, перехлёст, ты, Массимо, столкнулся у аркады Прокураций не с доказательством экзотичной мести русских спецслужбистов, бесконтрольно орудующих смертоносными радиоактивными изотопами, а, положим, всего-то с печальной метой химически незатейливого, хотя надёжного яда, не уступающего по убойности свойств своих ядам, какими извечно пользовались успешные венецианские отравители, – порошочек какой-нибудь, подсыпанный из перстня в бокал соседа по барной стойке, причём аккуратненько подсыпанный под зрачком камеры видеонаблюдения, – затрясся дородным туловищем, смеясь над своими домыслами Фламмини, перебирая, однако, по инерции перипетии нескольких исторических отравлений, описанных в полицейских учебниках, но поскольку этическим правилом для Фламмини было лишь строго обоснованное отсечение даже самых безумных версий, он велел заказать токсикологическую экспертизу.

Так, к делу: погибший у себя, в Петербурге, как засекреченный агент, с утра до вечера занятый чем-то подозрительным, прятался от людей, ни с кем не поддерживал отношений, а мобильник нужен был ему для блезира? Или он в Петербурге и не проживал вовсе, немалые свои годы, как отшельник, укрывался в пустыне? А потом вдруг затосковал по прекрасному, задёргался, заказал билет на самолёт. Комиссар поморщился – всё невпопад, всё: откуда там, на севере, возьмётся пустыня, там – снега, сплошные льды, белые медведи. Поморщившись, ещё и поёжился, вспомнился ему краткий, на редкость неудачный вояж в Петербург, где стоял тридцатиградусный, трескучий, как говорили, жалуясь-восхищаясь, русские, мороз и пришлось купить, чтобы сразу использовать по назначению, сувенирную армейскую меховую шапку-ушанку с красной звездой. Да, – мотнул головой, – пустыня ли, льды, лесная глушь или всё-таки лабиринты застылого мегаполиса, а и при самой экзотической географии-топографии досье бы не помешало, однако не стоит попусту мудрствовать и мечтать; в тёмненькое прошлое незадачливого путешественника сейчас никак не проникнуть, пружины его поведения не нащупать, и – под давлением интуиции понимал загнанный в тупик, разозлённый на себя и на всемирную пустопорожнюю неразбериху Фламмини – вряд ли прояснят причины прискорбного инцидента подробнейшее заключение медэкспертизы, фрагментированные – крупнее, ещё крупнее, – нащёлканные с разных точек фотографии тела, над которыми с дежурно-вальяжной своей медлительностью, маскирующей элементарную нерадивость, уже, хочется верить, второй час колдуют криминалисты.

А толку-то от всех их колдовских пассов? Лишь бюджетное одеяло успешно на себя перетягивают.

Самому надо думать.

Думать, прицельно думать… если, конечно, ты, Массимо, не клинический идиот! А вдруг ненароком причинная логика попробует тебя угодливо завернуть в тупик? Так не помешало бы тебе, проницательнейший синьор-аналитик, на худой конец хотя бы блеснуть фантазией.

Ну-ка, затянись-ка мысленно сигаретой, ну-ка, ну-ка…

Если это убийство, то где мотив?

Если случайность, то как всё же объяснить… Фламмини нервно пометил что-то в блокноте, качнул волнисто-смоляной гривой и снова хмыкнул. Эффектно-заносчивая и романтичная, слов нет, затея – прибыть incognito, в полумаске и плаще-домино, чтобы внезапно и счастливо умереть, припав под музыку Вивальди к пышной груди Царицы морей… Но смех смехом, а кто бы ему, Фламмини, всерьёз и доходчиво растолковал, зачем, чего ради, по какой такой сверхсрочной надобности, помимо, конечно, неотложного «осмотра чудес», петербургский отшельник едва ли не тайно здесь появился? Даже хозяйку турфирмы, тоже русскую, между прочим, да ещё при этом – жену фламминиевского друга детства нельзя опросить – после ночного сердечного удара отсыпается в реанимационной палате госпиталя в Кастелло, в искусственной коме, а компаньонка её, похоже, рехнулась, твердит, как заклиненный автомат: форс-мажор, форс-мажор; ох, у многих внешне необъяснимых происшествий последних лет, только копни, русские корыстные корни… И, как правило, цель у тамошнего обнаглевшего криминала, для которого уже нет государственных границ, одна: отмывка бешеных денег! Безнаказанные воротилы из России в сшитых лучшими лондонскими или миланскими портными костюмах, с толстыми от международных банковских карт бумажниками – кошельками для карманных расходов? – неприкасаемых заскорузлых авторитетов из козаностры и каморры отправили на покой, небрежно прицениваются к дворцам на Большом канале, да ещё удивляются, что тонущие, отсыревшие и заплесневевшие до крыш дворцы эти на фоне их-то, воротил, трат на английские поместья и замки, баснословно дёшево стоят. С тоской вспомнил Фламмини о продаже за бесценок квартиры в родовом дворце Мочениго. Как там, в России, о богачах-расточителях судачат – денег куры не клюют? Ещё бы, нефть и газ фонтанируют, успевай только отстригать купоны. Но… что новенького, разве русские купцы не швыряли пачками купюры в печь? Стоп, стоп, я, кажется, перегибаю палку, – Фламмини почувствовал, что логика и элементарная объективность и впрямь ему изменяли, – что за прекраснодушные претензии к временам, нравам? Даже в Банке Ватикана не зевали на кассе, отцы церкви преуспели в отмывке серых денег, скандал самому понтифику не удалось замять… А как, как погибший тихоня, по всем доступным признакам – одежда, внешность – интеллектуал, скорей всего бесконечно далёкий от сверхдоходов теневого бизнеса, воротилам тем, жадно ли, лениво загребавшим миллиарды, мог перейти дорогу? Бред какой-то взамен логики, бред, а не проблеск фантазии, тень на плетень – ухмыльнулись бы те же русские по поводу столь сомнительной версии. Да, непревзойдённый аналитик Массимо, бредни взамен нацеленных умозаключений. И сразу же комиссару кстати ли, некстати припомнилась ещё одна загадочная русская поговорка: рука руку моет.

Придвинул фото погибшего: белая мягкая рубашка с пристёгнутыми кончиками воротника, серые вельветовые джинсы, тёмно-серые мокасины от «Ecco», ну и что? Это раньше, Массимо, в индивидуальной манере одеваться можно было поискать дополнительные мотивировки случившегося; сейчас так неброско, лишь с налётом элегантности, одеваются многие. Да ещё вдобавок – в копилку бреда – дразнилка-загадочка! На замостке, рядышком с неброско одетым трупом, валялись дорогой старинный камзол из бархата, какой-то сюртук с большим белым отложным воротником, забрызганным кровью. Вот уж чудеса так чудеса! Ничего подобного в его богатой практике прежде не было. И именно он, Фламмини, теперь должен эти чудеса «осматривать» с умным видом. Шутники-призраки сбросили карнавальные наряды в двух шагах от Сан-Марко, да ещё их окропили кровью, чтобы поизмываться над полицией, комиссара выставить дураком? Поизмываться, потешиться и – пустить полицию по ложному следу, чтобы тем временем подлинные следы преступления простыли? Плюнуть на вымученные проказы шутников и забыть или… Поколебавшись, не эти ли проказы напрягли-насторожили так интуицию, велел всё же побыстрее отправить театральное окровавленное тряпьё на экспресс-анализ в генетическую лабораторию, чтобы перестраховаться, велел даже продублировать анализ в Виченце, в конкурирующей лаборатории, да ещё Монике сказал: я им три, в крайнем случае четыре часа даю, не больше. Да, экспресс-пробы на анализ ДНК неприлично уже не взять; при твоей, Массимо, репутации традиционалиста, при насмешливо-косых взглядах – мол, мышей не ловит, – которыми всё чаще награждают тебя молодые, да ранние пустоглазые карьеристы, совсем уж непростительно было бы проигнорировать моду на столь тонкие научные инструменты. При том, что и простеньких фактов, которые без натяжек и дополнительных проверок можно принять всерьёз, – кот наплакал, а прямых улик – пока вообще нет, косвенных, – раз, два и обчёлся, днём надо о перспективах дела докладывать прокурору, но даже предварительную, минимально правдоподобную версию не из чего слепить, скудные находки логически ни рассортировать, ни связать.