Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Крепчайшим был столпом монастыря.

Дружил с франклинами [25] он по округе,

Втирался то в нахлебники, то в други

Ко многим из градских почтенных жен;

Был правом отпущенья наделен

Не меньшим, говорил он, чем священник -

Ведь папой скреплено то отпущенье.

С приятностью монах исповедал,

Охотно прегрешенья отпускал.

Епитимья его была легка,

Коль не скупилась грешника рука.

Ведь щедрые на церковь приношенья -

Знак, что замолены все прегрешенья,

И, покаянные дары приняв,

Поклялся б он, что грешник чист и прав.

«Иные, мол, не выдавят слезы

И не заставят каяться язык,

Хотя бы сердцем тайно изнывали

И прегрешений скверну сознавали.

Так, чтоб избегнуть плача и поста,

Давай щедрее – и душа чиста».

Он в капюшоне для своих подружек

Хранил булавок пачки, ниток, кружев.

Был влюбчив, говорлив и беззаботен.

Умел он петь и побренчать на роте.

Никто не пел тех песен веселей.

Был телом пухл он, лилии белей.

А впрочем, был силач, драчун изрядный,

Любил пиров церемониал парадный.

Трактирщиков веселых и служанок

И разбитных, дебелых содержанок.

Возиться с разной вшивой беднотою?

Того они ни капельки не стоят:

Заботы много, а доходов мало,

И норову монаха не пристало

Водиться с нищими и бедняками,

А не с торговцами да с богачами.

Коль человек мог быть ему полезен,

Он был услужлив, ласков и любезен,

На откуп отпущения он брал,

К стадам своим других не подпускал.

Хоть за патент платил в казну немало,

Но сборами расходы покрывал он.

Так сладко пел он «In principio» [26]

Вдове разутой, что рука ее

Последнюю полушку отдавала,

Хотя б она с семьею голодала.

Он, как щенок, вокруг нее резвился:

Такой, да своего бы не добился!

В судах любви охотно он судил,

И приговоры брат сей выносил

Так, словно был он некий кардинал.

Он рясою своею щеголял -

Не вытертой монашеской ряднины,

А лучшего сукна, и пелерина

Вокруг тверда, как колокол, торчала.

Чуть шепелявил он, чтобы звучала

Речь английская слаще для ушей.

Он пел под арфу, словно соловей,

Прищурившись умильно, и лучи

Из глаз его искрились, что в ночи

Морозной звезды. Звался он Губертом.

Купец с ним ехал, подбоченясь фертом,

Напялив много пестрого добра.

Носил он шапку фландрского бобра

И сапоги с наборным ремешком

Да бороду. Он толковал о том,

Как получать, как сберегать доходы.

Он требовал, чтоб охранялись воды [27]

В пути из Миддлбурга в Оруэлл. [28]

Он курс экю высчитывать умел

И знатно на размене наживался

И богател, а то и разорялся,

Но ото всех долги свои скрывал.

Охотно деньги в рост купец давал, [29]

Но так искусно вел свои расчеты,

Что пользовался ото всех почетом.

Не знаю, право, как его зовут.

Прервав над логикой усердный труд, [30]

Студент оксфордский с нами рядом плелся.

Едва ль беднее нищий бы нашелся:

Не конь под ним, а щипаная галка,

И самого студента было жалко -

Такой он был обтрепанный, убогий,

Худой, измученный плохой дорогой.

Он ни прихода не сумел добыть,

Ни службы канцелярской. Выносить

Нужду и голод приучился стойко.

Полено клал он в изголовье койки. [31]

Ему милее двадцать книг иметь, [32]

Чем платье дорогое, лютню, снедь.

Он негу презирал сокровищ тленных,

Но Аристотель – кладезь мыслей ценных -

Не мог прибавить денег ни гроша,

И клерк их клянчил, грешная душа, [33]

У всех друзей и тратил на ученье

И ревностно молился о спасенье

Тех, щедрости которых был обязан.

К науке он был горячо привязан.

Но философия не помогала

И золота ни унца не давала.

Он слова лишнего не говорил

И слог высокий мудрости любил -

Короткий, быстрый, искренний, правдивый;

Он сыт был жатвой с этой тучной нивы.

И, бедняком предпочитая жить,

Хотел учиться и других учить.

Был с ними важный, чопорный Юрист. [34]

Он, как искусный, тонкий казуист,

На паперти [35] был очень уважаем

И часто на объезды назначаем. [36]

Имел патент он на свои права.

И ширилась о нем в судах молва.

Наследство от казны он ограждал,

В руках семьи именье сохранял.

Клиенты с «мантией» к нему стекались; [37]

Его богатства быстро умножались.

Не видел свет стяжателя такого,

И все ж о нем не слышали дурного.

Ведь сколько б взяток ни дал виноватый -

Он оправдать умел любую плату.

Работник ревностный, пред светом целым,

Не столько был им, сколько слыть умел им.

Он знал законы со времен Вильяма [38]

И обходил – уловкой или прямо -

Любой из них, но были неоспорны

Его решенья. Он носил узорный

Камзол домашний с шитым пояском.

Пожалуй, хватит говорить о нем.

С ним разговаривал, шутя, Франклин.

Не знал он отроду, что значит сплин.

Не мог бы он на жизнь коситься хмуро -

Был в том достойным сыном Эпикура, [39]

Сказавшего, что счастлив только тот,

Кто, наслаждаясь, весело живет.

Белее маргаритки борода

Была холеная. И не вода -

Вино с утра седины обмывало,

Когда на завтрак в чашу хлеб макал он.

Франклин хозяином был хлебосольным,

Святым Юльяном [40] слыл он сердобольным:

Всегда его столы для всех накрыты,

А повара и вина знамениты.

Жара ль стоит, иль намело сугробы -

Он стол держал для всех погод особый.

Был у него в пруду садок отличный

И много каплунов и кур на птичне.

И горе повару, коль соус пресен,

И мажордому, если стол чуть тесен.

На сессиях [41] франклин держался лордом,

В парламенте отстаивал он гордо

Свои права, обиды не спускал,

Не раз в палате графство представлял. [42]

Он выделялся дорогим нарядом:

На белом поясе висели рядом

Богатый нож и шитый кошелек,

А в нем заморский шелковый платок.

Он был шериф [43] и пени собирал,

Ну, словом, образцовый был вассал.

Красильщик, Плотник, Шапочник и Ткач,

Обойщик с ними – не пускались вскачь,

Но с важностью, с сознанием богатства,

В одежде пышной цехового братства

Могучего, молясь все время богу,

Особняком держались всю дорогу.

Сукно добротное, ножи в оправе -

Не медной, а серебряной. Кто равен

Богатством, мудростью таким мужам

Совета и почтенным старшинам,

Привыкнувшим к труду, довольству, холе?

Они не тщетно заседать в Гилдхолле [44]

Надеялись – порукой был доход.

Заслуги, честность, возраст и почет.

И жены помогали в том мужьям,

Чтоб только величали их «мадам»,

Давали б в церкви место повидней

И разрешали б шлейф носить длинней. [45]

Они с собою Повара везли,

Чтоб он цыплят варил им, беф-буйи,

И запекал им в соусе румяном

С корицей пудинги иль с майораном.

Умел варить, тушить он, жарить, печь;

Умел огонь как следует разжечь; [46]

Похлебку он на славу заправлял;

Эль лондонский [47] тотчас же узнавал.

Но в нем болезнь лихая угнездилась -

Большая язва на ноге гноилась.

Жаль, вкусные изготовлял он яства.

Был Шкипер там из западного графства. [48]

На кляче тощей, как умел, верхом

Он восседал; и до колен на нем

Висел, запачканный дорожной глиной,

Кафтан просторный грубой парусины;

Он на шнурке под мышкою кинжал

На всякий случай при себе держал.

Был он поистине прекрасный малый

И грузов ценных захватил немало.

Лишь попадись ему купец в пути,

Так из Бордо [49] вина не довезти.

Он с совестью своею был сговорчив

И, праведника из себя не корча,

Всех пленников, едва кончался бой,

Вмиг по доске спроваживал домой. [50]

Уже весной он был покрыт загаром.

Он брался торговать любым товаром

И, в ремесле своем большой мастак,

Знал все течения, любой маяк

Мог различить, и отмель, и утес.

Еще ни разу с курса не отнес

Отлив его; он твердо в гавань правил

И лоцию сам для себя составил.

Корабль он вел без карт и без промера

От Готланда до мыса Финистера, [51]

Все камни знал Бретонских берегов,

Все входы бухт испанских и портов;

Немало бурь в пути его встречало

И выцветшую бороду трепало;

От Гулля и до самой Картахены [52]

Все знали капитана «Маделены».

Был с нами также Доктор медицины.

С ним в ремесле врачебном ни единый

Врач лондонский соперничать не мог;

К тому ж он был искусный астролог;

Он, лишь когда звезда была в зените,

Лечил больного; и, связав все нити

Его судеб, что гороскоп дает,

Болезней он предсказывал исход, -

Выздоровления иль смерти сроки.

Прекрасно знал болезней он истоки:

Горяч иль холоден, мокр или сух

Больного нрав, [53] а значит, и недуг.

Как только он болезнь определял,

Он тотчас же лекарство назначал,

А друг аптекарь эту рецептуру