Стихи о прекрасных дамах. Вторая история из цикла: «Ах, уж эти мужики!» - Василий Лягоскин

Пока же эти приключения вылились в шумную мадридскую ночь; в очередное построение персонала лучшего отеля испанской столицы; наконец, в скандал, который учинила Валентина в первый же день их экскурсии по самым интересным (читай – злачным) местам Мадрида. Кошкина, а вместе с ней и пятерка красавиц, напробовались в микроскопических ресторанчиках той самой знаменитой паэльи (на которую Дуньязада отреагировала: «Пф-ф-ф! Рядом с нашим пилавом это даже рядом не стояло. Где здесь мясо?») и испанского вина, которое в угрожающих количествах потребовало у шестерки душ развернуться во всю ширь, и пролиться на головы несчастных испанцев грандиозным скандалом. Он и разразился, уже на трибуне знаменитой арены, где на алтарь человеческой жестокости и азарта (точнее, на песок) десятки лет лилась кровь быков.

– И это быки?! – возмутилась Валентина, а вслед за ней и Ярославна, – да у нас… да у нас в России поросята крупнее!

Бык, гонявший по арене знаменитого матадора, действительно никак не походил размерами на племенных громадин, которые ценятся больше всего ради быстрых привесов и вкусного мяса. Но яростью он превосходил любого из животных, каких за долгую эволюцию цивилизации приручил человек. Но не Валентину!

Николаич только горестно схватился за голову (на которой, в отличие от бычка, не было никаких рогов), а потом ринулся вслед за супругой на арену. Огромное ристалище замерло – так, что даже в самых отдаленных (читай – самых дешевых) уголках стало слышно, как шумно дышит остановившийся бык, и даже (это уже кто-то из подруг в душе отметил), как капает на песок арены кровь из ран несчастного животного. Несчастного – потому что этот «гладиатор», утыканный клинками (мулетами – так, кажется, они назывались), словно дикобраз, еще не знал, какое унижение ему сейчас предстояло вынести. А заодно и матадору, с недоумением уставившемуся на несуразную пару, появившуюся перед ним…

Нет! – только на женщину, которая раздувала ноздрями в ярости не хуже, чем жертвенный бык.

Не сердись и прости.Ты цветешь одиноко.Да и мне не вернутьЭтих слов золотых, этой веры глубокой…Безнадежен мой путь.

– Безнадежен, – кивнула ему Валентина, – еще как безнадежен.

Вслух же она разразилась гневной речью, понятой матадором до самых глубин, несмотря на то, что все слова в ней были на русском языке:

– Ты зачем теленка мучаешь, паразит? По шее захотел?

Кошкина шагнула к быку; тот не успел отреагировать, как одна из мулет оказалась в женской руке. На песок тонкой струйкой полилась кровь. Испанец зачарованно уставился на этот кроваво-красный источник, и не успел отметить, как шпага взметнулась вверх, и опустилась со свистом, одарив его ягодицы острой, пронзительной болью. И это Валентина еще ударила плашмя; не так, как сам матадор быка. Парень взвизгнул совсем не героически; подпрыгнул на месте, и бросился к тем воротам, откуда недавно на него выпустили разъяренное животное. Теперь он спасался от другой ярости, гораздо более страшной и беспощадной. Надо сказать, что Валентина в своей страсти была прекрасной. Одетое по случаю первого выхода в свет длинное платье огненно-красного цвета пылало в лучах солнца; ее движения были не отрывистыми, резкими, как можно было ожидать. Нет – даже сверкание короткого клинка было сейчас словно частью танца. Да и всю огромную чашу арены, зрители которой вскочили в едином порыве, будто заполнила музыка фламенко; в какой-то момент они начали ритмично хлопать, заставив шестерку плясуний в теле Кошкиной закружить… не забывая, впрочем, о матадоре.

Конец ознакомительного фрагмента.