Великий раб - Зейн Грей

Сиена направился к местам, где обыкновенно паслись олени. Он шел точно во сне; он боялся и верил. Скоро он увидел сверкающую зыбь воды, и тогда, крадучись, он пополз среди папоротника и травы к берегу пруда. Знакомое жужжание мух указало ему на место, где находилась желанная ему добыча. Олень спасался в воде от роя черных мух и стоял в ней, вытягивая шею, чтобы достать свесившиеся ветки тополя.

С дрожью, никогда еще не испытанной им, Сиена замер позади одного из пней. Пятьдесят шагов отделяли его от оленя. Как часто, стоя на этом месте, он натягивал свой лук и напрасно пускал крылатую стрелу! Но теперь у него было оружие белого человека, заряженное молнией и громом. В этот момент ветви тополя раздвинулись, и Сиена увидел поднимающегося на берег оленя. Он шел, размахивая головой, увенчанной рогами, чтобы отогнать жужжащих мух. Потом остановился, вытянул голову и стал нюхать воздух.

– Наза! – прошептал Сиена с пересохшим горлом.

Он положил стреляющую палку на пень, прицелился и спустил курок.

Бум!…

Олень высоко вскинул свою гордую голову и опустился на колени; потом упал, скатился в воду, покрывая ее кровавой пеной, и, наконец, перестал двигаться.

– Сиена! Сиена!

Ликующий крик молодого вождя пронесся над молчаливой водой, пронзая безмолвный лес и повторяемый эхом в горах. Это был победный клич Сиены.

Когда Сиена стоял, склонившись над мертвым оленем, сомнения уже не терзали его: он действительно был избранником богов. Благоговейно он поднял в воздух стреляющую палку, обратив ее к северу, откуда были белые, научившие его стрелять; потом – к югу, где жили враги его племени, и темные глаза загорелись гордостью и гневом.

Восемь раз звук выстрела нарушал тишину, и восемь мертвых оленей лежали в сырой траве. В сумерки Сиена возвратился домой и передал восемь оленьих языков пораженным женщинам.

– Сиена не мальчик больше,– сказал он.– Сиена стал охотником. Пусть женщины идут и принесут мясо.

Потом, равнодушный к пиру, крикам, радости и танцам своего племени, ночью он ушел к «Каменноликому», где он мечтал, напряженно прислушиваясь к голосу ветра.

Прежде чем лед сковал пруды, Сиена убил сотню американских и северных оленей. Мясо и жир, масло и одежды вдохнули новую жизнь в изголодавшееся племя.

Всю длинную зиму ярко горели огни; женщины пели о Сиене, заклиная ветер и лунное сияние подарить ему невесту.

Пришла весна; лето сменилось пурпурной осенью, и слава о Сиене и о чудесной стреляющей палке распространилась по всей стране.

Еще год прошел, потом другой, и Сиена стал великим вождем возродившегося племени кроу. Он возмужал и вырос, и на его лице была печать красоты. У него был острый ястребиный взгляд, как у его предков-вождей.

Часы размышлений в тени старого утеса «Каменноликого» прибавили мудрость ко всем его достоинствам. И теперь боготворящее его племя ожидало только появления невесты-чужестранки, чтобы пророчество о его судьбе исполнилось до конца.

И другая осень наступила – с ветром, свистящим в зеленых тамарисках и заставляющим стонать сосны. Сиена медленно шел по желтой, окаймленной папоротником тропинке. Он вдыхал сухой запах опавших листьев; в пронизывающем ветре он угадывал близость снегопада. Цветы увяли, а в его хижине еще не было темноглазой возлюбленной. Сиена был печален, но заставлял свое сердце терпеливо ждать. Она мелькала в тенях, окружающих его, прекрасным видением с темными глазами, сверкающими среди развеваемых ветром прядей волос, всегда возле него.

И в шепоте волн, в шелесте трав слышался ему голос избранницы.

Он отвечал ей:

– Сиена ждет.

Он старался угадать, какого племени дочерью она будет. Он надеялся, что это не будет враждебное племя чиппивеев или дальнее племя Черной Ноги; и, конечно, она не будет из ненавистного племени кри, истребившего когда-то многочисленных, могучих кроу, а теперь со злобой следящего за их возрождением.

Его воины передавали ему толки, услышанные от индейцев-скитальцев, намекающие на заговоры против возвысившегося Сиены.

Но на все это он не обращал внимания. Разве он не был Сиеной, и разве он не обладал чудесным оружием?

Он любил это время года, когда лес и скрытые туманом рощи тамариска с особенной настойчивостью призывали его. Деревья разговаривали с ним, тополя склоняли свои ветви, когда он проходил, и только для него шумели сосны. Умирающие лозы обвивались вокруг его ног, цеплялись за него, и коричневый папоротник, печально свернувшись, легким колебанием, словно прощаясь, приветствовал его.

Птицы жалобно щебетали. Северный ветер стонал в серых ущельях и проносился по равнинам, покрытым белым мхом, склоняя к земле все, что встречалось на его пути. Покрытые лишаем утесы и деревья с изодранной корою стволов и все живые существа в лесу – пресмыкающиеся и пернатые,– казалось, слушали шаги Сиены по шелестящим листьям, и тысячи голосов гудели в осенней тишине.

Он проходил сквозь мрачный лес к месту охоты. Рогом из березовой коры он издавал призывный клич северного оленя.

Из всех индейцев-охотников только он добился в этом совершенства. Спрятавшись в чаще, он ждал, призывая и слушая. Наконец, сердитый ответный рев раздался из глубины ущелья, и Сиена увидел оленя-самца, который, приближаясь, ломал мелкие деревца на своем пути и яростно фыркал в ожидании поединка.

Когда он, свирепый и ощетинившийся, выпрыгнул на просеку, Сиена убил его. Потом, положив на пень чудесное оружие, он достал нож и приблизился к животному.

Треск сухих веток испугал Сиену, и он бросился в сторону, ища защиты, но слишком поздно, чтобы спастись. Толпа индейцев набросилась на него и повалила на землю. Сначала Сиена сопротивлялся, но его скоро осилили и связали. Подняв глаза, он узнал напавших на него, хотя никогда прежде не видел их; это были постоянные враги его племени – воинственные кри.

Грозный вождь, с бронзовым лицом и злыми глазами, взглянул на пленника.

– Теперь Сиена – раб Баромы.

Сиену и его племя отвели далеко на юг, в страну кри. Молодого вождя привязали к столбу посреди селения, и сотни ненавистных кри плевали на него, били его и издевались над ним всеми способами, какие только могли изобрести. Сиена смотрел на север, и его лицо не выражало переносимых им страданий.

Наконец старые советники Баромы остановили неистовых кри, говоря:

– Это – человек.

Сиена и его народ стали рабами кри.

В хижине Баромы, повешенная на рога канадского оленя вместе с мешочками пороха и пуль, сияла чудесная стреляющая палка – предмет общего напряженного любопытства и страха.

Никто не знал секрета этого вспыхивающего молнией и громом гремящего оружия; никто не осмеливался дотронуться до него.