СССР: вернуться в детство? - Ольга Войлошникова

к спокойным детям за парты, в серединку, и я что-нибудь рисую. Но мне скучно. Иду в спортзал, но у мамы седьмой класс. «Иди, а то затопчут тебя», — говорит мне она. Я одеваюсь и иду на улицу, бреду куда-то вдоль дороги, сне́га на обочине выше колена, а по дороге иногда проезжают грузовики, но я упорно иду. Дохожу до какого-то памятника. Читаю. Ого! Оказывается, из этой деревни тоже уходили на войну солдаты, и кто-то погиб. Памятник погибшим героям… Почему-то этот памятник погружает меня в меланхоличное состояние, и я бреду обратно в школу. Почему я шарюсь сама по себе? Что, в деревне садика не было?

Больше ни одной картинки из деревенской жизни нет. Из почти года жизни. Ни одного праздника, даже новый год выпал! Что это вообще?

Я размышляю об этом, когда мы идём в сторону школы.

— Какое сегодня число? — спрашиваю я.

— Третье декабря, — отвечает мама. — А что?

— Я сегодня очень замёрзла. Давай в Иркутск поедем.

— Давай завтра? — предлагает она. — Завтра пятница. Оставлю тебя с бабушкой пока, да хоть два дня с вами побуду.

— А, может, ты тоже останешься? Напиши заявление на увольнение. А две недели мы на больничном просидим. У меня спина вот тут болит, — я неуклюже согнула рукав цигейковой* шубы и потыкала рукавичкой в район почек, — и пи́сать больно.

*Это, кто не в курсе,

толсто стриженная

очень плотная овчина.

Мама резко остановилась:

— А ты почему молчала⁈

Я смотрела на неё снизу вверх. Мама у меня невысокая, но я в детстве была совсем мелкая.

— Я… сперва испугалась. А теперь мне больно даже идти.

Теперь испугалась мама. Кажется, переборщила я со своей хитрой политикой.

— Цистит⁈

Она схватила меня на руки и собралась бежать в сторону школы, но метров через двадцать сдалась. Какая уж тут беготня, когда свежего снега по колено, а ребёнок в овчинной шубе похож на чемодан без ручки. Она дотащила меня до школы, посадила на лавку в широком коридоре: «Посиди!» — и куда-то побежала. Потом пробежала в другую сторону. Потом к нам подошла женщина в белом халате. Я удивилась: откуда бы в малокомплектной школе постоянный медик? Но оказалось, что тётя — директор и завхоз в одном лице. Тётя кивнула маме:

— Езжай, конечно! — потом что-то крикнула в другой конец коридора по-бурятски, ей также по-бурятски ответили, и она бодро махнула рукой: — Галина! Езжай с Баиром. Он вас до Ангарска подбросит!

— А вещи-то детские? — всполошилась мама.

— Баир! Иди сюда! — на весь коридор возгласила тётка.

Подошёл парень в шофёрской робе и телогрейке:

— Чё?

— К дому заверни, вещи возьмёт ребёнку.

— Ладно, чё. Заверну, раз надо.

Мы впихнулись в тесноватую кабину грузовичка и в два счёта добрались до съёмного двора. Забежали в дом, мама торопливо скидала мои вещички в чемодан. Полный чемодан получился, между прочим — большой, плоский, коричневый. Кожаный. Ну, почти кожаный. Из молодого дермантина*. Зато на двух молниях и с блестящей защёлкой на дополнительном ремешке.

* Я знаю, как пишется

слово «дерматин»,

но все вокруг меня

говорили и до сих пор говорят

именно так.

— А проигрыватель? — спросила я.

Не то что бы он был мне сильно нужен, но сейчас нас прямо до ангарского автовокзала на машине подвезут, а в другой раз она как будет корячиться?

— Может, потом? — сморщилась мама.

— Нет, давай сейчас, а?

Я себя отлично помню. Ребёнком я была покладистым и некапризным, что-нибудь просила чрезвычайно редко, и это имело свои плюсы — вот как сейчас.

— Ну, ладно, — согласилась мама, закрыла проигрыватель прозрачной плексигласовой крышкой и завязала в шерстяной платок. — Пошли.

Кульки шофёр пристроил в кузов, мы снова забрались в кабину.

Дорога… была. Каково уж было её изначальное качество, я судить не возьмусь, но сейчас она была гладко укатана снегом. Периодически попадались ямки-канавки, машина подскакивала, и мы бултыхались в кабине, подлетая чуть не до потолка. Мне такой способ путешествия по-детски нравился, хотя взрослую меня местами пугал до посинения. Парень пытался вести с мамой любезные беседы, она отвечала сдержанно.

Правильно, я тоже думаю, что этот шофёр — не лучшая для неё партия. И не потому что шофёр (и уж совсем не потому, что бурят), просто в Биликтуе мне оставаться совершенно не хотелось.

Ехать до Ангарска оказалось недолго, от силы минут двадцать. Грузовик остановился у деревянного одноэтажного дома, крашеного голубой краской. Честно скажем, дом больше походил на барак, но вывеска гласила: «АВТОСТАНЦИЯ». Ага, до автовокзала ещё дожить надо. Ну и ладно. Галантный бурятский шофёр выставил наши узлы-чемоданы на лавочку под навесом, предложил маме встретить её, когда она назад поедет. Мама отказалась, и он укатил.

— Пойдём, расписание посмотрим.

Моё предложение остаться и покараулить чемодан мама, по-моему, просто не услышала. С другой стороны, караульщик сейчас из меня… И вообще, мама всю жизнь боялась, что меня украдут. Вот, цыгане, например. Сейчас рядом цыган не наблюдалось — а вдруг? Притаились за углом, специально, чтоб выскочить, как только она потеряет бдительность.

Короче, потащились мы в здание автостанции вместе. Внутри пахло луковой шелухой, пылью и неустроенностью. Автобус, к моей несказанной радости, должен был прийти через десять минут. Места были, мы купили билетики и вышли на посадку.

На удивление, автобус подкатил в положенное время, без опозданий. Выглядел он не так архаично, как я опасалась — приличный междугородный брежневского времени — Брежнев же у нас сейчас? Недолго мужику осталось. Следом за ним мелькнут «короткие», целая череда. Помню, в детстве меня возмущали дни вселенского траура по поводу ухода этих руководителей: ну вот, опять мультики отменили!

Мда. Никогда я не была в политике сильна, не могла даже толком запомнить очерёдность, кто за кем рулил. Ну, простите.

Мы залезли со своими патефонами* в хвост, на свои места.

*Фигурально выражаясь.

Люблю, знаете, такое:

вместо шапки — «шляпа»,

вместо сумки — «чемодан».

Утрированное.

К величайшему маминому облегчению, задний ряд сидений вовсе остался пустым, и мы сгрузили туда вещи.

— Ничего не болит? — спросила она меня в десятый раз.

— Голова немножко, — слабым голосом ответила я и привалилась к её боку. — Спать хочу.

— Ну, поспи. Целый час ехать, — она приобняла меня, и я почувствовала, что веки и впрямь начинают наливаться тяжестью. Неудивительно, спала-то я сегодня абы как. И вдруг меня пронзило совершенно дикое соображение!

Попаданческих книжек я в своё время перечитала предостаточно. И довольно многие из них эксплуатировали попаданчество детское, с этаким эффектом временного забытья, которое потом, годам к десяти, двенадцати, а то и четырнадцати вдруг спадает. Глаза у меня вытаращились сами собой. Забыть себя сейчас, проснуться в Иркутске пятилетней Олей⁈ Ну, нет! Такой хоккей нам не нужен! Что делать?.. Мысли судорожно скакали в поисках зацепки. Зацепки? Крючок нужен. Якорь!

— Мам, у тебя есть ручка?

— Тебе зачем?

— Надо.

— Есть в сумке, искать нужно.

— Ну, давай я поищу?

— Ой-й… — мама сердито засопела и полезла в сумку. Рылась она довольно долго, даже кое-что вытаскивала и вручала мне подержать. Наконец ручка нашлась. — На! Зачем тебе надо было?

Я постаралась подальше высунуть руку из рукава цигейковой шубы и на тыльной стороне запястья крупно написала: «АКТАШ».

Мама выпятила губы:

— И что такое «Акташ»?

— Это «серый камень», — пробормотала я, пристраиваясь ей под бок, — по-туркменски, кажется…

Не могу же я до четырнадцатилетия не спать? Если я по этой метке ничего не вспомню — значит, судьба моя быть лошариком…

Дорога из Ангарска в Иркутск совсем не напоминала привычную мне многополосную. Одна полоса туда, одна обратно. Желающих обгонять нас не было. Да вообще машин было до крайности мало. Иномарками не пахло совсем. Это до Москвы с Питером, наверное, доезжали какие-нибудь фольксвагены, а у нас практически исключительно отечественный автопром. Импорт ещё сколько лет на авто закрыт будет…

Я немного потаращилась на мелькающие за окном заснеженные деревья и уснула.

02. ИРКУТСК

КОНДУКТОРСКИЕ ВОСТОРГИ

Разбудило меня ощущение прекратившегося движения. Похоже, автовокзал. Приехали!

Выбрались мы последними. Мама поудобнее перехватила проигрыватель (вспомнила, как она его называет! «радиола»!) и оглянулась в страшном сомнении. Я бы тоже посомневалась. Можно было постоять, подождать трамвай, идущий в сторону Центрального рынка (или просто, как в Иркутске принято говорить, «рынка»; все остальные рынки с названиями, а центральный — просто рынок, практически в середине города, словно он и есть градообразующая точка). Так вот,