Гогия Уйшвили - Эгнате Ниношвили

— А ну, Марине, ставь воду на огонь! Покончу я с этой возней, заколю борова и зарежу кур, — сказал он.

— Что ты всегда торопишься, все спешишь! Погоди немного, напеку ватрушек, ты поешь их горячими и возьмешься за работу. Работа не уйдет, — ласково возразила мужу Марине, переворачивая на глиняной сковородке ватрушки. Ватрушка потрескалась от жара и вытекавший из нее жирный сыр аппетитно зарумянился сверху.

Гогия послушно отложил работу и стал ждать, пока испекутся ватрушки. Чтобы убить время, он пошел осматривать курятник и свинарник и, когда вернулся, с удовольствием сообщил жене:

— Здорово растолстела эта пеструшка! И гребешок себе отрастила. Да и каплун, кажется, очень жирный! Бедняжки, им жить осталось всего часа два!.. Грех, должно быть, что столько живых существ уничтожает человек! Как ты думаешь, Марине?..

— Кто знает, грех или не грех? Бог так создал, не мы в том повинны! — ответила Марине.

— Было бы лучше, если бы всеблагой господь создал все иначе! А то, сама посуди, я должен заколоть этого толстого борова. Если бы ты только видела, как он ужасается смерти, как боится ее! Небеса содрогаются от его крика! — задумчиво произнес Гогия.

Но тут же переменил разговор:

— Не плохо мы на этот раз встречаем Новый год, Марине! Раньше нам не удавалось напасти к Новому году и половины того, что мы напасли теперь. О, святой Василий, может быть действительно к концу жизнь моя станет слаще. А что, если с Нового года все повернется к лучшему? — произнес Гогия, и надежда сверкнула в его глазах.

— Будь благословенно милосердие божие! Когда-нибудь и на нас обратит он свою милость! — с надеждой в голосе воскликнула Марине.

— Недаром, Марине, говорят, что крестьянин надеется до самой смерти! К Новому году нам удалось достать пуд муки, и мы рады, весь мир нам кажется нашим, — с грустной улыбкой оказал Гогия.

Ватрушка была почти готова. Марине собралась поделить ее между детьми и мужем. Вдруг их песик Цивиа протяжно залаял во дворе. Потом лай его оборвался и он жалобно заскулил.

— Послушай, никак нашу собаку ударили! — воскликнула взволнованно Марине.

— Гогия, а, Гогия! — послышалось со двора.

— Это ведь голос старосты! — бледнея, проговорила Марине.

— Нет, староста теперь не придет. Новый год ведь почти на пороге! — сказал Гогия, изменившись в лице.

Он с трудом поднялся на ноги и шагнул к двери, к которой в это время снаружи подходил староста, сопровождаемый шестью казаками. У калитки корчился в предсмертной судороге раненый насмерть Цивиа. Хрип вырывался из его горла.

— Ты, Гогия, верно за собаку меня принимаешь? Ведь я сказал твоей жене, чтобы ты занес в канцелярию десять рублей и пришел к нам носить дрова. Я говорил с ней еще третьего дня, а сегодня ты заставил меня сюда притащиться! Со мной можно и не считаться, но что ответишь ты этим военным? Тебе сегодня и коровы не хватит на обед для них! Поторапливайся! — говорил староста.

— Ну, что ты говоришь, Иване! Легко ли мне достать так скоро десятку? Не то, что за три дня, а и за три месяца мне столько не заработать…

Гогия хотел еще что-то сказать, но староста прервал его:

— Ах, вот как, не заработать! Не пройдет у тебя такой разговор с этими военными людьми! Слыхал поговорку — силой и в гору пашут?.. Они заставят тебя заработать. Лучше давай без разговоров, они не любят длинных речей!

— Пусть детей своих перережу своими руками, если я вру. Ни гроша дома нет. Будь человеком, дай срок, встречу Новый год, а там наймусь куда-нибудь и уплачу! — возмолился Гогия.

— Слыхали? Ты что сказки мне рассказываешь? Наймешься! Да они с лица земли сотрут тебя! Если нет денег, дай что-нибудь другое: свинью, кур.

— Да откуда взять? Бычка, того волк летом задрал, а на кур, сам знаешь, какой нынче мор был. С большим трудом Марине собрала кое-что к Новому году, не отдавать же тебе это?..

— Ха-ха-ха!.. Я говорю тебе, что тебя с лица земли сотрут, а ты все про свой Новый год твердишь! Кончай скорее, давай нам, что полагается, а то добром не пройдет твой Новый год…

Гогия опешил. С минуту он стоял молча, словно лишился речи.

— Чего ты тянешь? Давай скорее. Нам надо и к другим поспеть! — повторил староста. — Иване, побойся бога, клянусь тебе, нет у меня ничего, — почти плача просил Гогия.

Сопровождавшие старосту стали терять терпение.

— Что вы так много болтаете! — воскликнул один, — Не дает своей волей, силой отберем!

И они двинулись в дом.

Гогия стал в дверях.

— Разбойничать вы пришли сюда что ли?.. — закричал Гогия. — Собаку мою убили, теперь дом хотите разграбить!.. Я вам задам!

Он ударил рукой в грудь казака, первым переступившего порог.

Казак пошатнулся, оступился и повалился назад. Гогия хотел схватить со стены ружье, чтобы защищаться. Но не успел протянуть руку, как на голову его посыпались удары сабельных ножен.

— Горе мне! — крикнул он и упал.

Кровь хлынула из треснувшей на голове кожи, и чернильно-черные волосы Гогии мгновенно превратились в красный колтун.

Марине стояла за дверью и видела все. Она вскрикнула и выскочила на двор.

— Убили его, помогите!

Она бросилась к старосте, чтобы своими ногтями выцарапать ему глаза. Но несчастную женщину перехватили казаки. Один из них, сильно выпивший, обнял ее. Лицо у Марине было еще молодое, красивое, и он принялся целовать ее. Марине кричала, отбивалась, молила и небо в землю о помощи, но помощи не было ниоткуда. Одни из ребят плакали, другие попрятались. На крик сбежались соседи, но каждый боялся за себя, за свою шкуру, и никто не вмешивался. Не прошло и получаса после этого события, как Гогию, связанного веревкой, вели к начальнику. За ними шли нагруженные новогодним боровом в курами крестьяне. Далеко позади бежала плачущая и причитающая Марине.

По правде говоря, старосте не хотелось уводить Гогии. Налог был взыскан, Гогия избит, и староста чувствовал себя удовлетворенным. Но друзья старосты на этот раз не послушались его.

— Он оказал сопротивление властям! Он полез в драку! И он должен понести примерное наказание! — говорили казаки, нагайками подгоняя Гогию. Один из соседей Гогии, пожилой крестьянин, попытался было попросить старосту и казаков освободить его, но казаки пригрозили ему нагайкой, и он умолк.

III

На открытом поле стоял большой дом, крытый дранью. Это было присутствие или, как называли его местные жители, «канцелярия». За несколько дней до наступления Нового года прибыли сюда в гости начальник уезда, полицейские приставы и казаки.

Незваные гости явились, потому что власти обвиняли общину села А-и в том, что она недостаточно ретиво преследует разбойников. Через несколько часов после их приезда вся деревня была оповещена о том, что к ним снова поставили «экуцию». Ужас охватил все население. По прошлому году они знали вкус этой «экуции». В прошлом году такая же «экуция» разграбила всю деревню. Пострадавшие не успели еще оправиться, а их уж снова ждала та же участь.

Начальник разбил казаков на отряды, и часть из них поставил в дома к тем, кого подозревали в укрывании разбойников, а часть — к тем, кто находился в каком-нибудь родстве с разбойниками. Сам начальник, становые и сопровождающие их лица пока оставались жить в сельской канцелярии. Уездный начальник, отдав соответствующие распоряжения и расставив людей, должен был через несколько дней вернуться обратно в уездный город. Остальные собирались жить на постое у сельского населения до тех пор, пока не поймают разбойников.

Начиная с того дня, как пожаловал уездный начальник, каждый день с утра до вечера перед канцелярией толпился народ: одни несли продукты для начальника и его свиты, другие тащили дрова, третьи — сено, кукурузу для казачьих коней. Иные вносили деньги на содержание «экуции» и упрашивали сельского писаря и старшину выдать им квитанцию, чтобы не пришлось платить во второй раз.

Начальник уезда, так часто наезжающий в села со своими казаками для того, чтобы изловить разбойников, но ни разу не сумевший их поймать, пребывал в дурном расположении духа. По указанию сельского писаря и старшины он вызывал к себе «подозрительных» или «замеченных» лиц, одних запирал в кутузку, на других розгами вымещал злобу. Особенно злился начальник на то, что за время его пребывания здесь еще двое юношей сбежали в разбойники.

— Нет, бунт хотят устроить, бунт! Пока шкуру с них не спущу, ничего не выйдет! — кричал он в гневе.

К полудню староста и казаки дошли до канцелярии и доставили туда связанного Гогию Уйшвили.

— Старшина, выслушай меня! — закричал Гогия, как только подошли к канцелярии. — Разорили меня, с лица земли снесли мое хозяйство, избили меня! Защити, если у тебя есть закон, защити, а то на твоих глазах я покончу с собой!

Но староста и казаки обвиняли Гогию Уйшвили в сопротивлении распоряжению властей и в оскорблении действием казаков.