Чемпион - Валерий Гуров

— Вставай, че вставай, я тебе пропишу!

Саша видел удар этого придурка и будь он в своей прежней кондиции, то сто раз успел бы от него уклониться. Потом схватить Ромку за ногу, скрутить в бараний рог, а сандалию запихать Глисте в жопу в профилактических целях. Однако от прежней формы не осталось и следа. Этот мальчик, огромный и неповоротливый, вряд ли мог ходить без отдышки, какой там уклониться от удара.

Прочувствовав тычок Ромки всеми своими легкими, Пельмень сидел на жопе и хватал ртом воздух с широко выпученными глазами. Своей беспомощности Пельмень малостью охренел.

На глаза навернулись слёзы.

И в любое другое время, мальчик бы наверняка расплакался. Но теперь Пельмень не за что не мог позволить себе детскую блажь и стиснув зубы, начал активно шевелить носом, сдерживая слёзы.

Ещё чего не хватало!

Его порой на спаррингах так в настил втыкали местные «хабибы», что мама не горюй. И ничего.

А тут…

Манипуляции живо отразились на его лице, которое итак выглядело глуповато.

И блин, как не кстати одна из монет надёжно (как казалось) вставленная в Сашину жопу, вывалилась и выкатилась из штанины.

Глиста поднял монетку, но тут же выронил, почувствовав навязчивый запах дерьма.

— Фу блин, Пельмененко, ты че ее засунул себе в задницу! — Ромка брезгливо вытер руку о землю.

— На пиво тебе берег… — прошипел Пельмень.

Девчонки озорно хихикали, у лошка голосок прорезался. Но ради галочки таки пожурили Глисту.

— Рома, не трожь Сашеньку, — всплеснула руками Светка и потушила свой окурок, выкуренный до фильтра. — Пойдём.

Света.

Звезда минета, блин, подумал Пельмень, вспомнив бородатую дразнилку.

Рома, впрочем, трогать никого не собирался. Прыгать в челноке перестал. Подначивать тоже. Видать сам малость струхнул, что после удара у толстяка глаза вылезли на лоб и началось кислородное голодание. Но по карманам своими шаловливыми ручками прошёлся, как будто так и надо. Монету, вывалившуюся из штанины, подымать не стал.

Пельмень сидел, держась руками за грудь и сипло дыша, когда компашка ушла из «курилки».

Потрескивал уличный фонарь.

Modern talking в актовом зале сменил Ласковый май.

Детство, детство, ты куда бежишь,

Детство, детство, ты куда спешишь,

Не наигрался я ещё с тобой,

Детство, детство, ты куда, постой.

Зашибись, че.

Саша заставил себя подняться на корточки, сделал несколько резких выдохов, пытаясь восстановить дыхание. Почувствовал, как неприятно прилипли трусы к булкам… этого только не хватало. Быть избитым под Шатунова на школьной дискотеке дистрофиком, да ещё и обосраться — хреново началась жизнь в новом теле, что ещё сказать.

В этот момент из-за угла школы вывернули сразу две фигуры. Одна принадлежала однокласснице Пельменя — Зое Калашниковой. Заучка и ботанша, почему-то ходившая в мужских туфлях на два размера больше ее ноги и в дурацком берете, который становился ещё более дурацким, когда она надевала свои очки с линзами в палец толщиной. Вторая фигура принадлежала завучу по воспитательной работе Тамаре Константиновне, которую Зоя вела к «месту преступления» едва ли не за руку и не силком. Завуч была молодой женщиной, с хорошей такой грудью, пусть не упругой, но крепкого третьего размера и жопой на отлёт. Правда эти несомненные таланты частично скрывались под невнятным серым костюмом советского покроя.

— Прокофьев избил Пельмененко, Тамара Константиновна, — отчеканила заучка. — Мы должны немедленно позвонить в милицию! Что это за человек такой не хороший!

Тамара Константиновна подошла к Пельменю.

— Саша, как ты себя чувствуешь? — она наклонилась над ним и внимательно осмотрела. — Зоя говорит правду — тебя побил Прокофьев?

Саша, хоть ещё и не пришёл в себя, воспользовался этой возможностью, чтобы разглядеть «холмики» завуча поближе и пришёл к выводу, что первоначальная его оценка в корне неверна. Тут полноценный четвёртый размер. Сиськи отлётные.

Сглотнул. Облизнул губы.

И поднялся от греха подальше, отряхивая зад от уличной пыли. Перепачкался, зато сзади не видно размытое коричневое пятнышко в межбулочном пространстве.

Майка вздыбилась до пупка, живот торчит, бока выпирают.

— Упал, Тамара Константиновна. Никто меня не бил, — понятно, что выдавать Глисту, а тем более стучать ментам, не стоило. С Прокофьевым они ещё разберутся чуточку позже. Всему своё время.

— Упал? — уточнила завуч с недоверием в голосе.

— Агась.

— И что тебя ноги не держат?

— Тамара Константиновна, я видел, как Рома ударил его ногой в живот, — затарахтела Зоя. — Пельмененко, не надо его тут выгораживать. Понял меня?

— Так… — Завуч скрестила руки на груди. — Ну ка, иди сюда. Упал он… а ну дыхни!

— Тамара Константиновна, ну хорош…

— Дыхни, кому говорю!

Пельмень дыхнул — всем своим луко-чесночным смрадом (прежний Пельмененко отчего-то не считал нужным чистить зубы и жрал все подряд), чем слегка сбил завуча с толку.

— Понятно, — сказала Тамара Константиновна. — Ты выпил! И чесноком думал заесть. А у меня нюх на это дело!

— Ну выпил чутка, — лениво признался Сашка, смутно припомнив, что Пельмененко действительно накатил «для смелости» крышечку самогонки из отцовского серванта. — Че не так то? Вам не налил?

Кстати, помимо алкоголя, Пельмень прежний вкупе баловался сигаретками и на дискотеку стащил у бати из пачки пару цигарок — «Наша марка». Обе сигаретки сейчас валялись на земле, удивительно, что Тамара Константиновна не заметила и Глиста не прикарманил. Хотя курить «марку» — это для извращенцев удовольствие, на самом то деле.

— Выпи-и-ил?! — Зоя вытаращила глаза, которые без того были у неё большими, а из-за очков, так вообще жуть.

Выглядела она так, как будто услышала, что Саша человека убил. Сама то небось — ни капли в рот, ни сантиметра в жопу.

— Так, я сейчас позвоню твоему отцу и родителям Прокофьева! Ты посмотри развели тут не пойми чего, балаган устроили. Стой здесь, Пельмененко! Будем разбираться! Негодники…

Тамара Константиновна развернулась на своих каблучках и зацокала в школу, чтобы оттуда позвонить родителям. Мобильников то ещё нет. Сашка, приподняв бровь, проводил училку взглядом — пердак у Томочки тоже ничего.

Зоя осталась и несколько секунд продолжала таращиться на Пельменя, а потом всплеснула руками.

— Вот ты… ты… папа бы мой сказал, что ты — редиска! — заявила она в сердцах. — А мой папа знает в людях толк! Защищай ещё его, да пусть Прокофьев хоть изобьет тебя, не влезу! Наглый такой стал!

— Да ладно, малая, выдыхай, — Пельмень, желая поскорее избавится от навязчивого общества тупой малолетки, добавил. — Иди поцелую на прощание. В засос.

— Малая?! — глаза Зои округлились. — Это я то? Я вообще то старше тебя на полтора месяца. Хамло!

Девчонка отчего-то никак не прокомментировала слова о поцелуе, видать это привело ее в ужас. Развернулась