Прощание с весельем - Николай Самохин

Написал я первый абзац и споткнулся: как, она у тебя бабушка разве? А это самое… то ли ненависть, то ли чувство между героями? Не вяжется, вроде. Но потом решил: а пусть бабушка! Молодая бабушка, лет тридцати восьми. Теперь таких много. Дедушки, разумеется, нет. Погиб дедушка в геологической экспедиции, на Подкаменной Тунгуске. Медведь его задрал. Давно уже. А раз так — герой тоже зрелый мужчина. Да он у меня уже и наметился зрелым. Так даже интереснее: двое взрослых, самостоятельных людей, не молокососы какие-нибудь, не Ромео и Джульетта.

Ну-с, дальше.

«Стелла Борисовна заказала такси. Диспетчер невыспавшимся голосом ответила: „В течение сорока минут“. Стелла Борисовна заметалась: из кухни — в ванную, из ванной — к включенному утюгу. Она кофточку гладила. Каждый день надевала свежую — не позволяла себе распускаться…»

Значит, мечется она у меня и переживает: вдруг опоздает водитель? У них ведь задержка до пятнадцати минут предусмотрена.

А таксист взял да и приехал раньше. Стелла Борисовна в окно машину увидела — стоит. А она еще не готова, еще — без юбки.

«Уедет! — испугалась Стелла Борисовна. — Постоит несколько минут и уедет. Подумает, что ложный вызов».

И чтобы подать сигнал водителю, она распахнула окно и кинула в машину картошечкой. Картошечка у нее лежала на подоконнике, вареная.

Водитель заполошно выскочил из машины, задрал голову.

Стелла Борисовна, свесившись из окна, замахала руками: здесь я, здесь!

Водитель кивнул. То есть он не кивнул, а плюнул в бешенстве и длинно выматерился сквозь зубы. Но Стелле Борисовне, с шестого этажа, показалось: кивнул.

Через пять минут Стелла Борисовна выпорхнула на улицу.

— А вот и я! — кокетливо улыбнулась из-под цветного зонтика. И — потухла.

Хмурый водитель протирал ветошью капот. Это надо же! — такая маленькая картошечка, а на весь капот расшлепнулась. Даже ветровому стеклу досталось.

— Извините, — пролепетала Стелла Борисовна.

— Да ладно уж, — буркнул водитель. — Спасибо, что не арбузом. А то в меня одна тетя как-то арбузом кинула, дак я полтора месяца в ремонте отстоял.

Они поехали.

Стелла Борисовна кусала губы, злилась на себя: «Дура! Не могла сообразить, что может наделать картошечка, брошенная с шестого этажа! А еще физик!»

Ей теперь неудобным казалось просить водителя остановиться возле магазина. Но пришлось попросить. Виноватым голосом она рассказала и про заболевшую дочку, и про внучку. А молока, если с утра не захватишь, потом — сами знаете…

— Сделаем, — сказал водитель, с любопытством глянув на Стеллу Борисовну в зеркальце: ишь ты, бабушка!

Водитель был человек в годах, Стелла Борисовна не показалась ему старой.

Вполне еще молодая женщина, взволнованная и оттого красивая даже. И не дурында, видать, какая-нибудь: интеллигентное лицо, глаза умные. Хотя, конечно, картошкой зафинтилила, додумалась.

— Так я на минутку, — сказала Стелла Борисовна возле магазина. Молоком в магазине торговать еще не начали, но уже стояла вдоль прилавка длинная очередь старушек с бидончиками. А молоко привезли бутылочное. Выкатил его из недр магазина небритый, угрюмый грузчик. Он толкал впереди себя пирамиду ящиков и вместо привычных слов. «Посторонитесь, граждане!» — выкрикивал какие-то зловещие угрозы.

— Отойди!.. Бить буду!.. Рвать буду!..

Старушки кинулись врассыпную, вытолкнув на середину замешкавшуюся Стеллу Борисовну — и злодей-грузчик углом ящика с треском разодрал на ней импортный плащ. Даже и не подумал затормозить. Как обещал — так и сделал.

А потом Стелле Борисовне долго пришлось уговаривать продавщицу протянуть ей пару бутылочек через головы очередных, потому что старушки неторопливо, бережно переливали молоко в пузатые пластмассовые бидончики.

Вышла она к машине не через минуту, а через семь. Не вышла, собственно, — пулей вылетела.

Водитель, видя ее аварийное положение, порылся в «бардачке», нашел пару булавок.

— Может, зашпилитесь? — предложил.

— А! — дернула головой Стелла Борисовна. Она вдруг сделалась строгой, деловой. — Едем! Время не терпит.

Из плаща она ловко вывернулась уже в салоне, скомкав, упрятала его в сумочку.

Водитель покосился на стройную фигуру Стеллы Борисовны. Кашлянул:

— Нервная вы какая-то. Все торопитесь.

— Будешь тут торопиться, — невесело усмехнулась она.

— А вы, кстати, кем работаете? — спросил водитель. — Костюмчик на вас, гляжу… как на депутате горсовета.

— Нет. Я лабораторией заведую. В НИИ.

— О-о! Начальство! Так ведь начальство не опаздывает — задерживается.

— Мне нельзя, — сказала Стелла Борисовна. — У меня и так один завелся… борец за свободу творческой личности. И борется, и борется… Да если еще я начну.

— А насчет творчества как? Творит?

— Творит, — вздохнула она. — А потом за него перетворяешь.

— Ну, и послали бы его к та… куда подальше.

Стелла Борисовна оживилась:

— Подальше бы хорошо! Только он сам уйдет. И поближе. Давно уже грозится. Заявление в кармане носит. — Она почувствовала вдруг расположение к этому покладистому дядьке. — Представляете: костюм другой надевает — заявление перекладывает. Как проездной билет — всегда при себе. — Она помолчала. — Но ведь он как уйдет, если ему хоть малую зацепку дать. Так дверью на прощанье шарахнет — косяки отвалятся.

— Бывают же такие! — возмутился таксист. — Еще и мужиком называется. Сидит в конторе — протирает штаны.

— Штаны? — переспросила Стелла Борисовна. И повернулась к водителю.

— Этот не протрет. Он, знаете… он! — Она, схватившись за голову, по-девчоночьи рассмеялась. Даже слезы на глазах выступили. — Ой, не могу!.. Он подушечку на стул подкладывает. Вышитую. Цветочками! Честное слово! Ему мама вышила… Ну, почему цветочками-то? Почему?..

Я вскочил из-за стола.

Все!.. Пропал мой объективный рассказ! Сгорел!.. Дернуло же ее за язык!

Убила она мне героя этой подушечкой. Уничтожила. В гнома превратила.

Я и рассердился на нее: ну, нельзя же так! Нечестно!

И тут же рассмеялся вместе с нею. Почему-то я уже не мог ей не верить — этой заполошной, нелепой, симпатичной женщине. Уже чувствовал я к ней влечение — «род недуга».

Какой уж тут, к черту, объективизм!

Я покурил, успокоился и, холодно осознав свой провал, свою полную неспособность к современному письму, решил оставить самодеятельность.

Обратился к фольклору.

Считалку вспомнил детскую: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой?»

Дальше там события развивались следующим образом: кто-то на вопрос «Кто ты такой?» отвечал, допустим, — «Царь». И немедленно слетал с крыльца.

Затем, поочередно, слетали царевич, королевич, сапожник, король… Оставался один — портной, к примеру. Но оставался не для того, чтобы сидеть на золотом крыльце и пряники кушать. Он водящим становился. Работать должен был: искать попрятавшихся царевичей-королевичей, чтобы кого-то из них вместо себя на золотое крыльцо посадить — то есть работать заставить.

И вот, если в игре какая-то логика существовала и даже, я бы сказал, перекличка с реальной жизнью (хоть ты и царь, а вылезай-ка из кустов, да принимайся за дело), то сама считалка — еще в детстве меня очень смущала.

Ну, правда: как они там оказались-то, на одном золотом крыльце: и царь… и портной?

Может, эта считалка и была прообразом такой литературы, когда автор словно бы в кустах? Он, значит, в кустах, а эти сидят рядышком, чай, возможно, пьют, беседуют. Один скажет мысль — очень передовая! Другой ему возразит — тоже крыть нечем.

Автор же из кустов читателям машет: ну-ка, ближе, ребята, ближе! Ну-ка вот, послушайте. А, каково? Мозгуйте, ребята, мозгуйте.

А по-моему, ни черта они там не усидят — перегрызутся. Кто-то кого-то да начнет спихивать. А если замешкаются, я лично всегда готов на помощь прийти — тому, кто мне симпатичнее.

Так что, извините, товарищи.

ТЕПЕРЬ ДЕРЖИСЬ!

С хищениями у нас еще не покончено.

Еще нет-нет да поворовывают.

Тащат, что плохо лежит.

Случается, тащат и то, что лежит вполне хорошо и надежно.

Одним словом, карабчат, сукины дети, кому не лень. Только успевай поворачиваться.

Но появилась надежда, что скоро это зло будет ликвидировано. Под корень. Отыскали наконец-то действенное противоядие. Хотя что значит — появилась надежда? Она никуда не исчезала, она постоянно согревала общество. У нас, слава богу, с воровством энергично борются — и милиция, и народный, контроль, и пресса по отдельным его проявлениям которое уже десятилетие ударяет. И конечно, эта борьба дает громадный эффект. Вернее, давала — потому что в последнее время к ней как-то попривыкли. В том числе попривыкли и к прессе, хотя она и очень грозное оружие. И тут, возможно, действует следующая схема. К примеру, напишут в газете: так и так, некто Иванов, заведующий складом или там базой, украл. Допустим даже, сообщат, что крепко хапнул. И в доказательство сумму обнародуют… А кто этого Иванова знает? Кто в него камень бросит? Кто руки не подаст, плюнет и отвернется?.. Широкая-то общественность Иванова в лицо не знает и пальцем на него показать лишена возможности. Более того, где-нибудь по месту жительства мы с этим Ивановым, может быть, каждый день в подъезде вежливо раскланиваемся, не подозревая, что он и есть тот самый ворюга из фельетона. И если даже ему срок отмотают и он исчезнет годика на три, мы скорее подумаем, что его куда-нибудь за границу командировали — как крупного специалиста.