Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития - Дэвид Энгерман

Наконец, я хотел бы поблагодарить свою семью. Одно из преимуществ преподавания в Бостоне для меня – возможность жить рядом с моими братьями Марком и Джеффом и их растущими семьями. Я с гордостью поставлю экземпляр этой книги на полку дома каждого из них. Особая благодарность моим родителям. Они не только поддерживали мое образование, но и были его основным источником. Эту книгу я посвящаю им.

Введение

С того берега

Период с 1870-го по 1940-й для России и СССР был годами беспорядочного и связанного с большими затратами пути к индустриализации. Наблюдая за трансформацией России, американские интеллектуалы пересмотрели некоторые из центральных концепций своего времени. Отвергая идею о том, что перед народами встает проблема изначально заложенных ограничений их будущего развития, они разработали разнообразные концепции национального характера, высоко оценивая индустриализацию как двигатель прогресса. Американские эксперты по России – дипломаты, журналисты и ученые, которые зарабатывали на жизнь тем, что интерпретировали события в России для американской аудитории, – сочли советскую индустриализацию настолько привлекательной, что поддерживали стремительную и в реальности губительную политику быстрой модернизации, которая разрушила жизни и уничтожила средства к существованию миллионов людей в России и Советском Союзе. Их вера в фундаментальные различия между культурами в сочетании с тем, какую ценность они придавали модернизации, породила энтузиазм в отношении социальных преобразований, при котором игнорировались связанные с ними человеческие жертвы.

Книга «Модернизация с того берега» показывает, как возникли эти новые идеи культурных различий и социальных изменений и как они легли в основу значительных перемен в интеллектуальной жизни XX века и международной политике. При этом автор черпает вдохновение в мыслях А. И. Герцена, русского радикала середины XIX века. Самая известная работа Герцена «С того берега» (1850) содержит его размышления о революционном брожении 1848 года, которое он наблюдал, находясь в эмиграции в Западной Европе. Не одобряя призывы радикалов к тому, чтобы каждая нация пожертвовала своим настоящим ради утопического будущего, Герцен выразил ви́дение социальных преобразований, которые принесут пользу каждому поколению, в том числе и нынешнему. В то же самое время его работы выражают решимость понять страны и народы через историю; он воспевает универсальное человеческое достоинство и одновременно признает широкое разнообразие национальных традиций [Герцен 1955][1].

И те, и другие мысли Герцена оставались без внимания на его родине в течение века после их написания. Советские лидеры утверждали, что действуют на основе универсальных законов исторического развития, интерпретировав их таким образом, чтобы требовать нынешних жертв во имя будущих благ. Такое отношение привело к массовым разрушениям и дезорганизации в Советском Союзе, в том числе к катастрофическому голоду 1932–1933 годов. Этот голод был катаклизмом, но не природным. Власти изъяли из главных житниц СССР все продовольствие до последней крошки, утверждая, что это необходимо для обороны и быстрой индустриализации страны. В результате миллионы граждан, в первую очередь в самых производительных сельскохозяйственных регионах страны, умерли от голода. Американские наблюдатели проявили на удивление мало сочувствия к тем, кто пострадал во время голода. Беспечно рассуждая о недостаточном трудолюбии русских крестьян и их низком интеллекте, многие американские эксперты возлагали вину за нехватку продовольствия на врожденные склонности русских. Более того, они рассматривали эти жертвы как необходимый побочный эффект советских усилий по модернизации. Россия, заявляли они, «голодала сама по себе»[2]. Промышленное величие было достойной целью, даже ценой больших человеческих жертв.

Американские писатели, конечно, сами были застрахованы от жертв, к которым призывали. Говоря словами Герцена, «жертвовать другими, иметь за них самоотвержение слишком легко, чтоб быть добродетелью» [Герцен 1955: 138]. Кто эти люди столь легкой добродетели? Как они могли одобрить такие дорогостоящие планы индустриализации? Что их поддержка раскрыла относительно американских идей модернизации? Как представления о культурных различиях сформировали их взгляды на модернизацию? Как они представляли себе путь к современному обществу?

В XX веке эти вопросы волновали весь мир. Очарованные модернизацией, американские интеллигенты одобряли радикальные формы социальных изменений повсюду, кроме Соединенных Штатов. Они поставили на вершину человеческих достижений общество, во многом похожее на то, каким они представляли себе свое собственное: индустриальное, урбанизированное, космополитическое, рациональное и демократическое. Отсталые страны, утверждали они, могут осуществить модернизацию только путем осуществления быстрых и насильственных изменений. Однако современная Америка была избавлена от подобных потрясений. С ростом глобальной роли Америки и укреплением связей интеллектуалов с центрами силы эти идеи сформировали нации по всему миру. Новые идеи социальных изменений и национального характера также легли в основу представлений об американской национальной идентичности, которая сама претерпела значительные изменения после 1870 года: от научного расизма и ассимиляционистской теории в период до Второй мировой войны к воспеванию общечеловеческих ценностей в 1950-х годах и повышению ценности культурных различий с 1980-х годов. То, как американцы понимали процесс социальных изменений, сформировало их понимание своей нации. В конце концов, эти противоречия между принятием культурных различий и содействием модернизации легли в основу американо-советского конфликта во время холодной войны. В то время как ученые анализировали этот конфликт как противостояние между двумя промышленными державами с противоположными идеологиями, американские дипломаты истолковывали врага времен холодной войны как изначально и безнадежно иную нацию. Эти концепции, поддерживаемые глобальным влиянием Америки, создали (и продолжают создавать) «американский век».

Американские труды о России и Советском Союзе были сформированы тремя силами, которые составляют три основные темы этой книги: это давняя вера в то, что каждая нация обладает своим уникальным характером; растущий энтузиазм в отношении модернизации; и появление новых профессиональных институтов и норм для понимания других стран. Во-первых, для объяснения событий в России и СССР американские эксперты использовали стереотипы о национальном характере. Основываясь на многовековых представлениях об особенностях русских, западные эксперты перечисляли черты, которые, предположительно, ограничивали способность русских функционировать в современном мире. Американцы вторили европейским комментаторам, утверждавшим, что русский национальный характер возник по географическим причинам: долгие зимы сделали русских пассивными, а бесконечные равнины вызывали у них уныние. Русские в этих трудах демонстрировали инстинктивное поведение, крайнюю пассивность и апатию, потрясаемую только насилием[3]. Американцы утверждали, что эти характеристики – подчеркнуто негативные – повлияли на экономические перспективы России. Эти представления о национальном характере использовались независимо от политических взглядов: явные враги и ярые сторонники России в Соединенных Штатах сходились во взглядах на то, в чем именно состоит отличие русских.

Еще Герцен проиллюстрировал, что эти черты можно толковать двояко. В 1850-х годах, проживая во Франции и Италии, он по-новому взглянул на русский характер. Он часто упоминал о «славянском духе» [Герцен 1956: 315], который отличал его соотечественников от европейцев, уделяя особое внимание душевной и общинной натуре русских. И все же он также считал само собой разумеющимся, что русские – особенно крестьяне, составлявшие подавляющее большинство населения, – обладали «беззаботной и ленивой природой» и более «страдательною покорностию», чем политической или экономической активностью [Герцен 1956: 319]. Различие необязательно означало превосходство.

Представления американцев о русском характере часто содержали в себе идею о том, что русские являются азиатами – «азиатскими» на языке того времени. Это утверждение, касающееся как расовых, так и географических характеристик, еще сильнее оправдывало насилие в России. Согласно часто повторяемой мысли, жизнь для азиатов, а следовательно, и для русских, имеет меньшую ценность. Личные качества также имели политические последствия. Азиатами, как утверждалось, можно управлять только с помощью «восточного деспотизма». Писатели от барона Шарля де Монтескье