Рассказы по понедельникам - Альфонс Доде

Что там делают? Что там происходит?

Пушки, обращенные жерлами к лесу, словно подстерегают кого-то. Скрытые в засаде митральезы уставились в небо. По-видимому, все готово к наступлению. Почему же не наступают? Чего ждут?

Ждут приказа, но штаб главнокомандующего не присылает его.

А ведь штаб поблизости. Это тот величественный замок времен Людовика XIII, омытые дождем красные кирпичные стены которого блестят меж купами деревьев на склоне холма. Царственное жилище, вполне достойное водруженного на нем знамени маршала Франции. Отделенные от дороги широким рвом и каменной оградой, поднимаются вверх, до самого крыльца, ровные зеленые лужайки, окаймленные вазами с цветущими растениями. По ту сторону дома уходят вдаль просветы буковых аллей, расстилается зеркальная гладь пруда, где плавают лебеди, и, оглашая воздух пронзительными криками, под крышей огромного птичника в виде пагоды бьют крыльями и распускают веером хвост павлины и золотистые фазаны.

Хотя хозяева уехали, здесь не чувствуется той заброшенности, того великого запустения, которое несет с собой война. Знамя главнокомандующего было охраной всему, уберегло все вплоть до мельчайших цветов на лужайках. Поражаешься тому, что так близко от поля сражения царит строгий порядок и величавый покой, разлитый в симметричных группах деревьев, в безмолвной глубине аллей. Дождь, от которого там, на дорогах, набухает отвратительная грязь и образуются глубокие рытвины, мило орошает и оживляет красный цвет кирпичных стен и зелень лужаек, наводит блеск на листья апельсиновых деревьев, на белое оперение лебедей. Все сверкает, все дышит миром. Право, если бы не знамя, развевающееся на вышке замка, не двое часовых у решетки парка, нельзя было бы поверить, что находишься в штабе главнокомандующего. В конюшнях отдыхают лошади. Кое-где попадаются денщики, вестовые в обычной форме, слоняющиеся около кухни, садовник в красных штанах пехотинца невозмутимо проводит граблями по песку парадного двора.

В столовой, окна которой выходят на главное крыльцо, стоит стол с неубранной посудой. Откупоренные бутылки, мутные пустые бокалы на измятой скатерти дополняют картину пиршества, участники которого только что разошлись. Из соседней комнаты доносятся громкие голоса, раскаты смеха, стук биллиардных шаров и звон бокалов. Маршал играет там на биллиарде — вот почему армия ждет приказа. Раз маршал начал партию, мир может провалиться — ничто не в состоянии помешать ему довести ее до конца.

Биллиард! Вот слабость великого полководца.

Он стоит сосредоточенный, как во время сражения, в полной парадной форме; грудь его увешана орденами, глаза блестят, щеки пылают, он возбужден грогом, обедом и игрой. Адъютанты почтительно и услужливо теснятся вокруг него, млеют от восхищения при каждом его ударе. Когда маршал делает очко, все кидаются к доске для записи; когда маршалу хочется пить, все спешат приготовить ему грог. Шелестят сутаны и эполеты, позвякивают ордена и аксельбанты, и зрелище всех этих приятных улыбок, изящных угодливых поклонов, обилие золотого шитья и щеголеватых мундиров в высоком зале с дубовыми панелями, из окон которого видны парк и парадный двор, — все это напоминает осенние празднества в Компьене[2] и отвлекает мысли от людей в забрызганных грязью шинелях, которые в ожидании изнывают на дорогах и теснятся мрачными кучками под дождем.

Партнер маршала — низкорослый штабной капитан, затянутый, завитой, в белых перчатках; он превосходный игрок на биллиарде, способный обставить всех маршалов на свете, но в игре он умеет держаться На почтительном расстоянии от начальства и старается Не выигрывать, но и не чересчур уж легко проигрывать. Он,' что называется, офицер, подающий большие надежды…

Осторожно, молодой человек, не увлекайтесь! У маршала пятнадцать очков, а у вас десять. Вся задача в том, чтобы провести так партию до конца, и вы сделаете для вашего повышения больше, чем если бы вы были вместе с остальными там, под потоками ливня, застилающими горизонт, грязнили бы ваш красивый мундир и стирали блеск с позолоты аксельбантов в ожидании приказа, который все не приходит.

Партия действительно интересная. Шары катятся, сталкиваются. Борта хорошо отдают, сукно нагревается… Вдруг огонь пушечного выстрела озаряет небо. Отдаленный гул сотрясает стекла. Все вздрагивают, тревожно переглядываются. Один только маршал ничего не видел, ничего не слышал, склонившись над биллиардом, он тщательно обдумывает великолепную оттяжку: он очень силен в оттяжках!..

Но вот новая вспышка, за ней другая. Выстрелы следуют один за другим, все учащаются. Адъютанты подбегают к окнам. Уж не собираются ли пруссаки наступать?

— Ну и пусть их наступают… — говорит маршал, натирая мелом кий. — Ваша очередь, капитан.

Чины штаба трепещут от восторга. Тюренн,[3] заснувший на лафете, ничто по сравнению с невозмутимым маршалом, играющим на биллиарде во время боя… А шум все усиливается. К грохоту орудий примешиваются разрывы митральез, раскаты ружейных залпов. Багровое облако дыма, черное по краям, поднимается вдали над лужайками. Вся глубь парка объята заревом. В птичнике пронзительно кричат перепуганные павлины и фазаны; в конюшнях арабские лошади, почуяв порох, становятся на дыбы. В штабе главнокомандующего начинается волнение. Депеши следуют одна за другой. Ординарцы скачут сломя голову. Посланные хотят видеть маршала.

Но маршал недоступен. Я же вам говорил: ничто не сможет помешать ему окончить партию!

— Ваша очередь, капитан!

Капитан становится рассеянным. Вот что значит молодость! Он уже теряет голову, забывает свою тактику и в два приема кладет столько шаров, что почти выигрывает партию. На этот раз маршал выходит из себя. Его мужественное лицо выражает удивление и негодование. В этот момент во дворе падает наземь примчавшаяся во весь опор лошадь. Седок — адъютант, весь забрызганный грязью, — невзирая на запрет, одним прыжком взлетает на крыльцо.

— Господин маршал! Господин маршал!

Надо видеть, какой он встречает прием!.. Пылая гневом, красный, как петух, маршал показывается в окне, держа в руках кий.

— Что случилось? Это еще что? Разве здесь нет часового?

— Но, господин маршал…

— Хорошо… Сейчас…. Пусть ждут моего приказа, черт возьми!

И окно с шумом захлопывается.

Пусть ждут его приказа!

Так они и делают, бедняги. Ветер гонит им в лицо дождь и картечь. Целые батальоны разгромлены, соседние не вводятся в бои и не могут понять, почему они бездействуют. Ничего не поделаешь. Ждут приказа!.. А так как смерть не ждет приказа, люди валятся сотнями за кустарник, в канавы, против безмолвного замка. Картечь не щадит их даже после того, как они упали, и из открытых ран беззвучно струится благородная кровь Франции.

А там наверху, в биллиардной, тоже идет жаркий бой: у маршала снова перевес, но низкорослый капитан обороняется, как лев…

Семнадцать! Восемнадцать! Девятнадцать!..

Адъютанты едва успевают записывать очки. Шум сражения приближается. Маршалу остается выиграть только одно очко. Снаряды уже залетают в парк. Вот одни из них разрывается над прудом. Зеркальная поверхность раскалывается. Обезумевший от страха лебедь кружится в водовороте окровавленных перьев. Это последний выстрел…

Все стихло. Слышатся только шелест дождя в аллеях, глухой стук колес, у подножия холма и на размытых дорогах какие-то звуки, напоминающие топот торопливо бегущего стада… Армия в беспорядке отступает. Маршал выиграл партию.

СОН КОЛЬМАРСКОГО СУДЬИ

© Перевод Н. Касаткиной

До того как судья Доллингер из кольмарской палаты присягнул императору Вильгельму, не было на свете человека счастливей его, когда он являлся в присутствие в судейской шапочке набекрень, толстопузый, губастый, с тремя подбородками, покоившимися на батистовом галстуке.

«Ах, как сладко я сейчас вздремнул!», - казалось, думал он, усаживаясь. Приятно было смотреть, как он вытягивает жирные ножки и откидывается в глубоком кресле на прохладной „и мягкой кожаной подушке, благодаря которой он сохранил ровный нрав и хороший цвет лица после тридцати лет сидения в присутствии.

Бедный Доллингер!

Эта круглая подушка и загубила его. Ему так хорошо сиделось на ней, такое у него было удобное место, что он предпочел стать пруссаком, чем сдвинуться с этого места. Император Вильгельм сказал ему:

— Оставайтесь на своем месте, Доллингер!

И Доллингер остался на своем месте. И вот он теперь советник кольмарской судебной палаты и честно отправляет правосудие именем его берлинского величества.

Ничто не изменилось вокруг него: то же скучное, бесцветное здание, тот же зал заседаний, с вытертыми скамьями, голыми стенами, гудением адвокатских голосов, тот же тусклый свет из высоких окон с репсовыми занавесками, тот же Христос, склонивший голову и распростерший руки на пыльном распятии. Перейдя к Пруссии, кольмарский суд остался верен себе: в одном конце зала, как и прежде, стоит императорский бюст… Но все равно! Доллингер не чувствует себя дома. Как ни откидывается он в кресле, как яростно ни вдавливается в него, ему теперь не удается сладко вздремнуть, а если уж он засыпает во время присутствия, то видит страшные СНЫ…