Бремя чести - Любовь Бортник

С раннего детства Ален не привык к тому, что его поучают, он не мог усидеть на месте.

Прекрасные дни в Генуе, дни свободы и полного равнодушия к происходящему. Ален знал, что они с Годелив не родные кузены, а поэтому не бросал надежды завоевать сердце белокурой красавицы. Это оказалось очень просто, и он со временем стал понимать, что любая девушка сделает всё, что он захочет по одному мановению его руки. Став старше, Годелив перестала его интересовать как девушка, и они превратились в просто друзей. Но неуёмная натура Алена, и страстная чувственность Годелив взяли верх над их разумом и превратили их в постоянных любовников безо всяких обязательств и смущений.

Есть ли на свете прекрасней девушка, чем Годелив? Он не знал. Но одна рука той незнакомки казалась ему прекрасней той тысячи рук, которую он видел.

Он блуждал и блуждал, теряясь в лабиринте тёмных улиц, но, заметив вдалеке свет, быстро поспешил на этот знак судьбы. Масляной фонарь горел напротив лавки мадам Гобер, в которой продавались лучшие ткани Марселя. Ален подошёл к стеклянной витрине, и вгляделся в своё отражение. Он не увидел своих глаз.

Нет, конечно, у него были органы зрения, но они являлись лишь оболочкой. Глаза были пусты, безжизненны, одиноки.

Стук копыт по мостовой вывел Алена из состояния задумчивости. Он поднял руку и указал приближающейся карете, чтобы та остановилась.

– К дому Д’Амбруазе, да по живее!

Глава 3

Ни одна добродетель не искупает пороков.

Ювенал

То, что прошло, нельзя возродить, можно лишь остановить процесс разложения. И гадость внутри ты не уберёшь, как бы ни старался, и как бы не была сильна красота, и любовь, что её дарует.

Посреди ночи он ввалился в свою комнату. Никто не заметил его отсутствия – со своих увеселительных встреч он часто приходил под утро.

Заперев комнату на ключ, чтобы никто не отвлекал его, никто не донимал расспросами, он завалился на кровать, не сняв грязной одежды.

Он хотел побыть один. Впервые за долгие-долгие годы, а может, и за всю жизнь. Он вспоминал слова незнакомки, её голос, её руку. Руку, длинную, нежную, сильную, с грязью и засохшим тестом под ногтями. Даже эта грязь показалась ему какой-то необыкновенной. Не такой, какая бывает у бродяг и попрошаек, эта грязь была олицетворением жизни, показателем того, что это было не привидение, и не ангел, сошедший с небес ради него, а обычная девушка, каких в Марселе тысячи.

Он знал практически всех девушек Марселя, которые относились к высшему обществу, но таких рук, как у незнакомки, он ещё не видел. Они истончали боль, тяжесть, но в тоже время смирение.

«О, как бы я хотел взглянуть в её лицо!», – повторял Ален несколько раз, лёжа на своей перине. С этой же мыслью он и уснул.

Проснулся он от стука в дверь.

– Жоффруа! Если ты не откроешь дверь, мне придётся сломать её! Уже полдень прошёл, а ты всё не выходишь. Неужели вчерашний вечер так вымотал тебя? Или, может, Годелив вернулась из Парижа?

Это был его лучший друг – Лорентин Де Бутайон, второй по значимости кутила в Марселе.

– Уходи, Лорентин, мне слишком плохо, чтобы кого-то видеть, – ответил своему другу Ален, явно недовольный таким внезапным пробуждением. Он не хотел, чтобы кто-то сегодня вторгался в его жизнь, и тем более в душу.

– Ладно, когда придёшь в себя, дай знать. В субботу все будут ждать тебя у Руже. До встречи, друг! Приходи скорее в себя,– аккомпанируя своим последним словам тремя стуками в дверь, попрощался Лорентин.

Ален не обратил внимания на слова друга и отвечать ничего не стал. Он думал всё об одном – о прекрасной руке, длинные пальцы которой так сильно схватили его тогда за рукав и подняли на ноги.

«Я непременно должен встретиться с ней», – решил он.

Весь день он не выходил из комнаты, но к вечеру открыл дверь и прошёл в ванну, чтобы смыть с себя старую засохшую грязь и неприятные мысли. Он переоделся, звоном колокольчика известил прислугу, что желает кофе, и принялся выжидать. Он выпил две чашки кофе и стопку виски, дожидаясь, когда в доме все уснут.

Дом, в котором жил он, его родители и бесчисленное количество прислуги, от кухарки до чистильщика обуви и прачки, погрузился в сон. Ален решительно вышел из своей комнаты и направился к комнате Лазара – садовника. Стащив его потрёпанный камзол и штаны, он поспешно вышел на улицу.

Стояла гробовая тишина, и только через несколько минут послышался топот ног по каменной улице. Это шёл месье Шавре, дочь которого, Мадлен, была близкой подругой Алена. Взгляд месье Шавре возмутил молодого человека, но он сдержался. Конечно, реакция этого месье была ему понятна – возле самого богатого дома Марселя стоит попрошайка в старых одеждах, пряча своё лицо под дорогой шляпой. «Он может подумать, что я украл её. Тогда всё рухнет», – вдруг прояснилось в мозгу Алена. Сперва он хотел окликнуть месье Шавре, но побоялся, что после этого разоблачения он станет посмешищем для всей Франции.

Шаги уважаемого месье отдалялись и отдалялись, и Ален пустился в поиски. Он бродил по Марселю до самого рассвета, но так и не нашёл того, чего хотел. На какую бы улочку он ни зашёл, в какую бы часть города ни привела его рука судьбы, он не мог найти лавку Бенуа, а следовательно и таинственную незнакомку, которая там работала.

«А что если она там не работает? Вдруг она просто приходила проведать месье Бенуа? Он ведь живёт на втором этаже, и его покои связаны с лавкой винтовой лестницей. Вдруг она появилась в городе всего на один вечер, и сейчас она в обществе элегантных кавалеров пьёт бургундское вино где-нибудь в престижном доме в Париже. Не может этого быть, эти руки пахли именно бакалеей», – рассудив ситуацию, Ален решил, что пора возвращаться домой, пока никто не проснулся и не заметил его отсутствия. Он не хотел допросов, вторжения в его голову и исключительно личную жизнь.

Зайдя в свою комнату Ален не сразу заметил девушку, сидящую на его кровати. Он спокойно зажёг лампу, снял с себя лохмотья садовника и накинул на себя лёгкий атласный халат. Пламя слегка колыхалось, а Ален вглядывался в огонь, и видел руку. Одну единственную сильную, но нежную руку. Он стоял несколько минут и почувствовал на себе взгляд. Обернувшись, он лишь увидел ноги, свисающие с кровати. Обнажённые ноги. Он узнал их.

– Не задавай вопросов, ибо у меня они к тебе тоже имеются. Не будем омрачать утро.

– Я думала, что ты подпрыгнешь, от радости или удивления, но ты так сух, словно сушёное яблоко, – еле слышно проговорила