Свет за деревьями - Алексей Макушинский

Св. Лука рисует Мадонну

(Рогир ван дер Вейден)

Не потому что я знаю как. Я не знаю.Не потому что я верю, что я смогу. Я не верю.Но потому что ничего еще нет, ни Ее, ни младенца,ни даже вот этой комнаты с балдахином, с колоннамии выходом на балкон, ни балкона, ни тех, ктостоит там, ни реки, ни холмов, ни башен, ни менясамого. Все это хочет быть, я хочу быть. Онасмотрит в сторону, с лунной улыбкой.

Не потому что я знаю. Не знаю. Не потому чтоверю. Не верю. Но потому что все начинаетсясызнова, все появляется, эти холмы, и колонны. Я сампоявляюсь. Все это движется, звездыходят где-то над нами, подземныеводы текут в темноте. Все это хочет быть.И потому мы начинаем сызнова, каждыйраз. Она смотрит в сторону, улыбаясь.

Все движется, только Она неподвижна.

Не потому что я. Все равно кто. Я вижуэто ветвленье реки, эти складки одежд, их паденьеи тяжесть, квадраты пола с ромбами в них,его тихую руку с карандашом над бумагой,уже усталость у него под глазами.Эти строки уводят меня все дальше. Она молчитвсегда и по-прежнему. Поезда идут, самолетыи ангелы пролетают по небу. Вот потому-то.

«Этот берег смотрит на север…»

Этот берег смотрит на север. Северныйполюс — вытяни руку — там.Где-то там, за волнами, глыбамиоблаков. Между нами ничего уже нет.

Все, что есть, у меня за спиною, и urbs,

и orbis, все страны, все страсти,автострады, аэродромы,все надежды, все прошлое.

А я ведь тоже с севера. Кто-тоиз моих предков плавал, якобы, с Берингом,сквозь свист снастей, сияние льдов.Как они верили, что когда-нибудь

тот край тоже будет civilisé.

Как жаль, что они ошибались.Вода отступает. Песокотсвечивает несбывшимся небом.

Будда (I)

Я видел Будду, ехавшего в метро,золотого Будду, улыбавшегося всем прочим,ехавшим. Он улыбнулся и мне. Он былпохож, не похож на кого-то, кого язнал лет двадцать назад, или двадцать

пять лет назад, или нет, на кого-тодругого. Все проходит, неправда,что не все, все проходит, и все, чтоесть, начинает не быть, и почти уже неесть, и ты сам, и, конечно, ты сам не

очень есть, ты теряешь себя, все, что былос тобой и тобой, исчезает, уже, вот,исчезло, эти дни, эти ночи, то утро,когда ты шел вдоль моря, был счастлив,те следы на песке и те сосны. Я видел

Будду, ехавшего в метро. Он смотрелна меня и на всех остальных, улыбаясь,жалея. Он и был этой жалостью. Былпо-прежнему похож на кого-то, кого якогда-то знал, или нет, кто исчез или умер,

и мы все были в этом вагоне, и никогоиз нас не было в нем, мы сиделилицом друг к другу, пустота к пустоте,уезжая все дальше, под землей, в никуда,в навсегда. Все проходит, струится

и утекает сквозь пальцы, и ночи,и дни, и конечно, надежды, и дажеотчаянье. И то, что мы помним, исчезнетвместе с нами, те, кто умер, умретвместе с нами, еще раз. Я все-таки видел

Будду, ехавшего в метро. Он был ине был, как я. Но был все-таки блеском,и золотом, и золотой статуэткой в рукаху джинсовой девушки, и внезапнымвздохом, и вообще никем, пассажиром,

и жалостью, и облаками над морем,и тем индийским принцем, однажды утромвышедшим из дворца, и тем, кого яуже никогда не увижу, и всем, и даженичем. Я видел Будду, ехавшего в метро.

«Уходя, он смотрит на уже чужие предметы…»

Уходя, он смотрит на уже чужие предметы,дверь в стеклянных квадратах,          портьеру на медных кольцах,узкое зеркало. Он герой своего романа(фильма?), с сумкой через плечо едущий на вокзал.

Будущее звучит в нем, затмевая другие звуки,и случайные впечатленья образуют узор,          осмысленный и чудесный.Все сходится, вот сейчас все сойдется,и дымчатая дорога в окне, и чай в подстаканнике,

и чей-то давний взгляд, и вот этот дядька,                сидящий напротив.Еще слова старость нет в его лексиконе. А междутем уже тени ложатся за ним иначе. Уже непридуманноебудущее начинается в нем — как город,          исподтишка начинающийся наутро.

Портал эйхштеттского собора

Sehr viele Weite ist gemeint damit.

Посмотрим на эти лица, встающие друг над другом —мы же и видим сперва лишь лица, затемвидим бороды, затем уже все остальное,

жезлы, тиары, раскрытые книги — посмотримна эти удивленные лица, принимающие свое удивление,как должное, уверенные, что все это правильно,

и то, где они оказались, и то, что они удивляются.(Мы удивляемся тоже, глядя на них, мы хотели бы

так уметь удивляться.) Они восстают и восходят,

сходясь в вышине, над высокой, но, по сравненьюс той вышиной, где они сходятся, низкою дверью,ведущей в собор. Они сразу все уже здесь. И у них

много времени. Время разрушает их, разумеется.Машины на площади обдают их, хрипя, выхлопнымигазами. Они уже забраны сеткой, еле видимой, все-таки

сеткой. Но времени у них по-прежнему много,так же много, как было у меня пятилетнего, так жемного, как у вот этой, над урной с только что выброшенной

оберткою от мороженого кружащейся, бесконечно, осы.Они всегда удивляются, улыбаются, всегда, удивляясь,всегда уверенные, что все это правильно, эта площадь,

и эти машины, и этот очерк холмов за собором,и тот, кто стоит и смотрит на них, задрав голову,тоже. И ничего не надо бояться.

(Я прохожу мимо них почти каждый день,по дороге в университет и обратно.Я все-таки иногда забываю посмотреть на них, проходя.)

Памяти Е. И. М

1

«И конечно я помню тот вечер…»

И конечно я помню тот вечер, когда я понял,что она умрет. У нее был рак. Я услышал,из-за стены, как, вызывая ей скорую

и думая, наверное, что я уже сплю,моя мать сказала, очень отчетливо: рак. Я не спал.И потом я видел ее в последний

раз, еще живую, уже очень страшную,приподнявшуюся в постели. Ей былосемьдесят пять, мне двенадцать.

Она спросила меня светским тономо школьных моих успехах. Впервые в жизнией не было до меня вообще никакого дела.

2

«Но я не помню…»

Но я не помню, удивительным образом,того, о чем мне рассказывали впоследствии:как я попросил оставить меня одного

в той комнате, где она лежала в гробу,как сидел, один, в этой комнате, полчаса, если не дольше.Я помню только мартовский, мокрый

день, талый снег, первые лужи.Отец увез меня за город. Сквозь черные ветви деревьев,чертившие на ветру свой узор,

просвечивала весенняя, бледная, неуверенная в себе синева.На даче, где я не был с зимних каникул,все вещи смотрели куда-то в другую сторону.

3

«У нее был, судя по всему…»

У нее был, судя по всему, довольно ужасный характер.Это видно даже на фотографиях, тех немногих,что у меня сохранились, очень блеклых,               очень любительских.

Есть совсем ранние, двадцатых годов, где она молодая,очень красивая, с прелестным тонким лицом,капризною складкой губ, смеющимися глазами.

В тридцатые годы рот делается трагическим,глаза несчастными, красота остается.Поздних карточек нет, она не давала снимать себя

не только в старости, но задолго до старости.Я очень многое знаю, чего-то самого важногоне знаю, конечно, об ее жизни.

4