Женщина, которой я хотела стать - Диана фон Фюрстенберг

только в общих чертах, я будто ожившая легенда. Думаю, им сложно представить, что у этой энергичной здоровой женщины, которая выступает перед ними, могла быть мать весом всего 27 килограммов.

«Господь сохранил мне жизнь, чтобы я могла подарить жизнь тебе». Эти ее слова отзываются во мне каждый день, и я считаю своим долгом воспевать свободу и жить полной жизнью, чтобы искупить все те страдания, что она пережила. Мое рождение было ее триумфом. Она не должна была выжить, а я не должна была родиться. Мы доказали, что это не так. В день, когда я родилась, мы обе победили.

Я не устаю повторять некоторые из маминых наставлений, которые служили мне поддержкой: «Страх – это не выход», «Вместо того чтобы зацикливаться на плохом, замечай хорошее и двигайся в этом направлении», «Когда закрывается какая-то дверь, ищи ту, что можно открыть», «Никогда не вини других в том, что выпадает на твою долю, как бы ужасна они ни была. Ответственность за твою жизнь лежит только на тебе». Все это она знала не понаслышке. И несмотря на ужас, который ей пришлось пережить, она никогда не хотела, чтобы другие считали ее жертвой.

Раньше у меня не было привычки так часто говорить о своей матери. Как и все другие дети по отношению к своим родителям, я воспринимала ее как должное. Только в 2000 году, уже после ее смерти, я по-настоящему осознала, как сильно она повлияла на меня и сколь многим я ей обязана. Как и любой ребенок, я не особо вникала в ее слова. «Да-да, ты мне это уже говорила», – обычно отвечала я, чтобы отделаться от нее, а иногда вообще притворялась, что не расслышала. А еще я вспыхивала, когда она давала непрошеные советы моим друзьям. По правде говоря, меня это раздражало. Сейчас, конечно, мне кажется, что я уже сама пожила достаточно, чтобы заслужить право раздавать собственные, и теперь я повторяю ее слова своим детям, внукам и всем, с кем общаюсь. Я превратилась в свою маму.

В Брюсселе, когда я была еще совсем ребенком, я не понимала, почему у моей мамы на левой руке в два ряда были вытатуированы голубым цветом числа. Я помню, мне казалось, что это какое-то украшение, и мне хотелось, чтобы и у меня оно было, чтобы мои руки не выглядели такими обычными. Я не понимала, почему наша домработница часто просила меня не беспокоить маму, когда она шла прилечь к себе в спальню. Я инстинктивно знала, что маме нужен был отдых, и ходила по дому на цыпочках, чтобы не потревожить ее.

Иногда я не обращала внимания на указания домработницы и, собрав свои любимые книжки с картинками, проскальзывала в ее темную комнату, надеясь, что она улыбнется и станет мне читать. Чаще всего она так и делала. Она любила книги и учила меня бережному отношению к ним. Она читала мне эти книжечки с картинками столько раз, что я выучила их наизусть. Одним из моих любимых занятий было делать вид, что я сама читаю их, осторожно переворачивая страницы в нужный момент и гордо демонстрируя, будто я умею читать.

Моя мать была очень строгой. У меня никогда не было сомнений в том, что она меня любит, но когда я говорила что-то, чего она не одобряла, или когда мне не удавалось соответствовать ее ожиданиям, она могла сурово глянуть или ущипнуть меня. Меня ставили в угол, лицом к стене. Иногда я шла и вставала туда сама, зная, что провинилась. Она проводила со мной много времени, иногда мы играли, но в основном она обучала меня всему, что только приходило ей в голову. Она читала мне сказки и поддразнивала меня, когда мне становилось страшно. Я помню, ее забавляло рассказывать мне историю о том, что в детстве меня бросили и она нашла меня в мусоре. Я плакала до тех пор, пока она не брала меня на руки, чтобы утешить. Она хотела, чтобы я была сильной и не боялась. Она была очень требовательной. Еще до того, как я научилась читать, она велела мне выучить и рассказывать по памяти басни Лафонтена семнадцатого века. Как только я стала достаточно взрослой, она заставляла меня писать рассказы и письма без единой орфографической или грамматической ошибки. Я помню, как я была горда собой, когда она меня хвалила.

Чтобы я научилась преодолевать застенчивость, она заставляла меня произносить речь всякий раз, когда семья собиралась вместе, таким образом воспитывая во мне привычку выступать на публике, какой бы она ни была. Как и многие дети, я боялась темноты, но, как немногие матери, она запирала меня в темном шкафу и ждала снаружи, чтобы я сама поняла, что бояться нечего. Это был один из тех случаев, когда она говорила: «Страх – это не выход».

Моя мать не считала нужным особо нянчиться с детьми и пытаться защитить их от всего на свете. Она хотела, чтобы я была независимой и несла за себя ответственность. Мои самые ранние воспоминания – о том, как во время путешествия с родителями они оставили меня одну в номере отеля, а сами пошли на ужин. Я была не против, и мне совсем не было одиноко. Я ужасно гордилась тем, что они доверяли мне настолько, что оставили одну. Мне нравилось развлекать себя и чувствовать себя взрослой. До сих пор во мне просыпается это чувство и ощущение свободы, когда я заселяюсь в номер отеля одна.

Когда родители позволяли мне пойти в ресторан вместе с ними, мама часто настаивала, чтобы я встала и прошлась по залу, а иногда даже чтобы я вышла на улицу и доложила потом, что я видела и кого встретила. Я наблюдала, чем занимаются другие люди, болтала с незнакомцами – это вселило в меня любознательность. Когда мне было девять лет, она посадила меня одну на поезд Брюссель – Париж, чтобы я съездила в гости к ее сестре, моей любимой тете Матильде. Я очень гордилась тем, что была сама за себя в ответе. Думаю, что в глубине души я немного нервничала, но я бы никогда в этом не призналась, и гордость победила страх.

Мне до сих пор нравится путешествовать в одиночку, и порой я отдаю предпочтение таким поездкам. Даже по работе мне не нравится ездить с сопровождением, потому что это ограничивает мою свободу и мешает наслаждаться непредсказуемостью. Я люблю приключения и это чувство радостной взволнованности и удовольствия, которые я испытывала, будучи