Высокая ставка - Марсель Монтечино

— ...Трансформер идет вторым...

«Ну, давай же, Трансформер, чтоб тебя...»

Снаружи сверкнула молния, проливной дождь, образовав сплошную завесу, загонял редких прохожих в укрытия, барабанил по крыше, стекая потоками по окну.

Лэрри Берд перехватил мяч и пошел в нападение.

— Вильмас Бой вышел вперед на полтора корпуса...

«Ах, чтоб тебя! Ну...»

— ...Вильмас Бой приближается к финишу...

«Нет!»

— ...Вильмас Бой увеличивает отрыв...

«Трансформер!»

— ...Вильмас Бой...

«Где этот чертов Трансформер!»

— ...Вильмас...

«Какого черта...»

— ...опередив ближайшего противника на три корпуса, побеждает Вильмас Бой, на втором месте Трансформер, на третьем Аксиоматик...

Лэрри Берд промахнулся, снова и снова, затем своим коронным броском со средней линии все-таки забросил мяч в корзину, поднял победно кулак.

Сэл уже не слушал радио. Он слышал только свое дыхание, как человек в камере или зверь в ловушке.

Часы над стойкой показывали 2.37. Сэл осмотрел пустой бар, будто никогда его не видел, словно только что хватанул порцию отменного косяка[1]. Все было призрачным, странным. Лошадь на освещенной рекламе пива «Будвейзер» походила на динозавра. Неоновые лампы вокруг бара, казалось, шипели от перегрева. Красные кожаные сиденья напоминали окровавленные куски мяса.

За окном снова сверкнула молния, осветив на миг мокрую Сент-Чарльз-авеню. И снова стало темно, хотя был день. Дождь не утихал.

Сэл знал, что с этого момента его жизнь должна измениться.

Он стоял за стойкой, тупо уставившись в беззвучный экран телевизора, в то время как диктор по радио решил его участь:

— Вильмас Бой приносит двадцать шесть к одному... ...Это самый важный момент в его жизни. Теперь он смотрел на мир совсем другими глазами". Будто заново родился. Этот миг, этот бар, это дождливое воскресенье — он шел к ним все последние годы. Гнев, сомнения, освобождение, страх переполняли его, будто прорвавшаяся в плотину вода.

Он достал из бара бутылку «Джек Дэниелз», налил себе двойную порцию, осушил залпом стакан. Глаза заволокло туманом, будто обожгло. Он снова наполнил стакан и, вздрогнув от неожиданности, расплескал содержимое, когда на стойке бара зазвонил телефон.

— Да, — ответил он и не узнал собственный голос.

— Это Тони Зет. Три сотни на Комбэка в пятом заезде в Гольфстриме.

Лэрри Берд бросал со штрафной черты. Ему это раз плюнуть. Сэл наблюдал, как брошенный мяч отскочил от стеклянного щита и провалился в корзину.

— Эй, слышишь? Мы с Тони Зетом хотим поставить на Комбэка в пятом заезде в Гольфстриме.

— Понял. — Сэл положил трубку и записал ставку и номер заезда в блокнот, лежавший рядом с телефоном. Листок с записью он оторвал и отнес в маленький обшарпанный кабинет по другую сторону бара, чтобы приклеить в одну из ячеек на старомодном столе с убирающейся крышкой. Над столом висел календарь с рекламой виски «Блэк Лэйбл» и измятый листок с фотографией томной блондинки. Дождь барабанил в высокое мрачное окно.

Сэл растерянно оглядел свой захламленный кабинет, соображая, что делать дальше.

В баре снова зазвонил телефон, и Сэлу пришлось вернуться туда.

— Это мисс Рэйчел Силверстайн, но никаких фамилий по телефону. Полторы тысячи на Орейли в третьем заезде в Санта-Аните. На выигрыш.

— Понял.

Сэл опустил трубку на рычаг, но вдруг поднял снова и положил рядом с аппаратом, глядя на телефонный шнур, словно на змею. Отсоединенный телефон в конторе букмекера! Это просто кощунство. Если бы Малыш Джонни увидел, убил бы. Все равно убьет, мелькнуло в голове. От этой мысли мозг его прояснился.

Он вспомнил, что сказал ему однажды отец, когда проиграл все деньги на скачках, а потом его загребли за распитие дешевого виски с таксистами на улице Фэйр-Граундс. Сэл тащил его домой в их хибару на Сент-Клауд-стрит, и этот ободранный пропойца сказал: «Не сердись на отца, Сэлли. Нам, игрокам-дегенератам, надо радоваться поражениям».

Сэл вернулся в кабинет и сел на заваленный всяким хламом стол. Из нагрудного кармана рубашки он достал маленький красный блокнот, аккуратно раскрыл его и положил перед собой на грязную промокашку. Он просмотрел тщательно записанные в столбик имена и цифры, затем перевернул несколько страниц и нашел последнюю запись, обведенную кружком, 79,542. Вот что у него было утром, всего несколько часов назад. Почти восемьдесят тысяч в кармане. Он мог остановиться, он должен был остановиться, и тогда имел бы кучу денег. Семь тысяч вернул бы наконец Малышу Джонни, тысячу восемьсот отдал бы в налоговую инспекцию. Он мог сделать демонстрационную запись своих песен, доехать с ней в Лос-Анджелес или Нью-Йорк, с помощью опытного юриста продать за хорошую цену, хватило бы и на поездку первым классом. Он провел несколько бессонных ночей, мысленно подбирая себе музыкантов. Конечно, нью-орлеанские пижоны. Во всей стране таких больше нет. Он собирался записываться на этом новом оборудовании, сорок восемь дорожек. Две по двадцать четыре, объединенные вместе! Черт возьми! У них там еще новейший электронный синтезатор. Этот проклятый инструмент мог звучать как симфонический оркестр, сам записывал все на кассету и выдавал такие басы, каких никто никогда не слышал.

Всю ночь Сэл строил планы. Последние две недели ему необычайно везло, накануне он вернулся домой с выигрышем в восемьдесят тысяч долларов. Нет, он не сорвал ни одного выигрыша, он планировал схему сделки с одним подонком за десять, может быть, даже пятнадцать процентов с прибыли. Два Джека, так звали подонка, находясь в Нью-Йорке, вмиг мог вычислить, что Сэл не является официальным маклером, а все деньги забирает себе, тогда Малыш Джонни послал бы кого-нибудь для разборки, прежде чем Два Джека выдаст Сэла. А может, и раньше. Этот чертов Два Джека ненавидел Малыша Джонни. Так что Два Джека мог взять себе его деньги, затаиться на пару месяцев, а потом встретить Сэла Д'Аморе.

Так он все распланировал. Всего несколько часов назад. Всего одну ставку назад.

Сэл склонился над красным блокнотиком, потер виски пальцами. Он был невысоким, смуглым, тридцати восьми лет, с густыми черными волосами и поразительно красивым лицом. И еще он был по уши в дерьме.

Он включил счетную машинку. Она щелкнула, загудела, и на голубом поле появился ноль. Он набрал сегодняшние суммы и нажал на клавишу итога. Появились цифры. Один — семь — девять — два — два — два. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два. Доллара. Минус. МИНУС. Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два.

«Нам, игрокам-дегенератам, надо радоваться поражениям».

Сто семьдесят девять тысяч двести двадцать два доллара.

В никуда.

В никуда, как в могилу.

«В этот раз я сорву куш».

К горлу подступила тошнота, и он испугался, что его сейчас вырвет.

Он пошел к бару, налил себе из бочки имбирного эля. Пил медленно, перед беззвучным телевизором. Баскетбол кончился. Рисованная собака обращалась к своим невидимым зрителям. Дождь не утихал.

Сэл снова уселся за стол. Экран счетной машинки все еще показывал 179,222.

Рассеянно, забыв о реальности, Сэл переписал сумму на листок бумаги. Он зарабатывал триста долларов в неделю, когда был тапером в баре «Кинг Луи». Все, что он скопил в этом баре и здесь, принимая ставки, добавилось к сумме, которую он задолжал Малышу Джонни. Он мог бы зарабатывать на сотню больше, играя на свадьбах или в ночных клубах. Скажем, четыреста пятьдесят в неделю. Переехал бы к отцу, ел бы четыре раза в неделю бобы — ах да, налоговая инспекция! Чтоб ей пусто было. Расходует он на жизнь сто — сто двадцать пять долларов в неделю, платил бы Малышу Джонни триста пятьдесят, и за год накопилось бы сто восемьдесят тысяч. Боже! Это значит, еще десять лет вести жизнь неудачника, есть из консервных банок, ездить только автобусом. Не тратить ни гроша на одежду и уж конечно на запись. Минутку! О чем он? Что значит три с половиной сотни в месяц в сравнении с долгом сто восемьдесят тысяч?

Всю жизнь он будет платить кредиторам и все больше и больше залезать в долги. Всю свою собачью жизнь.

Но это бы еще ладно. Гораздо хуже было то, что в любой момент у него могли отнять жизнь.

Он достал сигареты. Он никак не мог бросить курить, хотя за последние годы голос у него сел и он теперь не мог брать высокие ноты. Однако сейчас он меньше всего думал об этом.

Думал он о другом. О ста восьмидесяти тысячах. К неприятностям Сэл приготовился еще месяц назад, когда его взяли в этот бар на работу. Это было все равно что поручить лисе охранять курятник. За первые две недели он не выиграл на скачках ни разу и начал ставить на баскетбольные матчи, матчи НХЛ, но и тут ему не везло. На кого бы он ни поставил — все проигрывали. И он задолжал нескольким букмекерским конторам около семи тысяч долларов. Семь тысяч, которых у него не было. И его старик пошел к Малышу Джонни, Малышу Джонни Венезия, потому что они с Малышом Джонни учились в незапамятные времена в одной итальянской школе Святой Марии, а потом Малыш Джонни выбился в люди. Заплатил Все долги, хоронил неугодных, побывал в Анголе и стал вторым человеком в городе и окрестностях, правой рукой Большого Босса, владеющего двумя кабаками на Бурбон-стрит, забегаловкой на Сент-Джоне и тремя барами в районе Джефферсон, был крупнейшим букмекером в юго-восточной Луизиане. Малыш Джонни уладил проблемы с долгами Сэла, например, в банке «Ирландия», заплатил конкурирующим конторам — половину суммы он должен был самому Джонни. И когда Сэл признался, что ему будет трудно выплачивать еженедельно по двести десять долларов, Малыш Джонни пристроил его на работу здесь, в баре «Спортивная жизнь», пока не подыщет ему место в собственном клубе в качестве певца и музыканта. В обязанности Сэла входило следить за дневной работой бара, когда его посещали хозяева, что случалось нечасто, принимать ставки по телефону, что случалось гораздо чаще, и тогда Малыш Джонни должен был брать с него на сотню в неделю меньше. А так как работа настоящего бармена стоила бы ему пятьдесят долларов в день, Малыш Джонни был весьма доволен. Основная сумма долга в семь тысяч долларов оставалась неизменной.