Полевой сезон - Михаил Лившиц

Я прочитал этот потрясший меня рассказ года три назад, но перед моими глазами все шевелятся в утробе убитой матери «будто завернутые в целлофан» змееныши, виновные разве лишь в том, что родились – должны были родиться – змеенышами, а не, скажем, орлами или божьими коровками… О чем он, этот рассказ? О том, что злоба ведет к собственной погибели? О мужестве и находчивости? Или о том, что и враги наши достойны жалости и сострадания, так говорит нам сердце, хотя разуму трудно бывает с этим согласиться и еще труднее жалость эту реально выразить?.. О чем он? Обо всем сразу.

…Каждый человек может рассказать хотя бы одну такую историю из своей жизни, которая была бы интересна всем. И будь в этой книге одна лишь история, все равно ее нужно было бы издать. Но читатель увидит, что помимо великолепного рассказа «Степная гадюка» здесь немало других, написанных сочным, выразительным языком, рассказов, богатых подробностями той жизни, которой жил автор, – умных, добрых и грустных.

Что же до меня, то в книге этой, изданной женою и детьми давнего моего приятеля, мне слышится в каждом слове его негромкий, ровный, лишенный богатых модуляций голос – таким голосом рассказывают о прожитом, о виденном и пережитом, не рассчитывая привлечь чье-то внимание, – рассказывают о себе для себя…

Ю. Герт

От автора

Оглядываясь на пройденный путь, я вспоминаю, какой представлял себе свою будущую профессию, поступая в 1950 году в Казахский горно-металлургический институт. Я рисовал ее романтическими красками: геология – значит жить душа в душу с природой, разгадывать ее тайны, искать в недрах земли полезные руды и добывать их на благо народа. Геология – это сплошной ковер цветов в весенней степи, холодные родниковые воды в горах, тихие и долгие равнинные закаты с «засыпающими» дневными ветрами, отдых после трудных маршрутов под тенью домиков и палаток, «исключительная» по вкусу каша с консервированным мясом, которую в городе не едят. А для вечернего времяпрепровождения – радио, гитара или аккордеон, скудный книжный багаж, привезенный с собой, и раз в месяц выезд на пару дней с ночевкой к пресному озеру – охотиться на диких уток и ловить рыбу.

Все это исполнится, но будет и другое, о чем я тогда не подозревал, – оборотная сторона этой романтической «медали»: бездорожье и старые, изношенные машины без запчастей, некалорийная, однообразная пища и солоноватая вода, вкус которой ощущается даже в чае; палящее солнце и грозовой ливень во время маршрута, когда негде укрыться; тяжелые рюкзаки, набитые образцами и пробами; не выдерживающие до конца сезона кирзовые сапоги, отскакивающие крепежные крючья у раскладушек, надоедающий спальный мешок, вата в котором уже через месяц скатывается комками… Да разве перечислить все, что омрачает полевую жизнь геологов?

Сейчас мне все чаще вспоминаются разные случаи из прошлого, как смешные, так и печальные; более трезво оцениваются собственные поступки и действия товарищей; занимают меня и мои отношения с «братьями нашими меньшими», которых приходилось встречать в экспедициях. Многие из этих историй были рассказаны мною родным и друзьям, побудившим меня взяться за перо, тем более что после тридцати лет геологической деятельности я «обезножел» и оказался прикованным к креслу и заточенным в четырех стенах.

Если читателя заинтересуют эти невыдуманные были о работе и быте геологов в поисково-съемочных партиях, о поведении людей и животных в экстремальных ситуациях, то цель моей книжки будет достигнута, а романтика дальних дорог, освобожденная от «розового флера» иллюзий, не утратит своей привлекательности и притягательности.

Пятерка за находчивость

Георгин Цараевич Медоев, небольшого роста полный мужчина, осетин по национальности, обладал хорошим чувством юмора и недюжинными познаниями в геологической науке. Прошло почти сорок лет с тех пор, как я, «зеленый» студент, слушал этого замечательного лектора, популярно и красноречиво рассказывающего нам об основных задачах геологии и объяснявшего «мудреные» для нас в ту пору термины науки о Земле. Строгие и пронзительные черные глаза профессора, читавшего курс общей геологии, внимательно оглядывали собравшуюся разношерстную аудиторию: приходили послушать его и студенты старших курсов, и ассистенты, и выпускники университета, где геологические дисциплины преподавались не столь глубоко и доходчиво. Непринужденно и неторопливо лилась речь лектора, прерываемая лишь постукиванием мела по доске, на которой возникали причудливые «катакомбы» из горстов и грабенов1, смещались и передвигались по гигантским разломам куски континентов, происходили всякие стихийные бедствия в истории Земли. Иногда Медоев говорил, медленно прохаживаясь по проходу между столами и заглядывая в тетради слушателей. В аудитории стояла мертвая тишина, и малейший шепоток был слышен по всему залу. Если какие-то комментарии или не относящиеся к лекции фразы достигали слуха Георгия Цараевича, он подходил к виновнику и произносил одну постоянную, но безотказно действующую реплику: «Сиди крепче, молчи шибче!» Не знаю, почему, но эта «формула» казалась самым страшным выговором.

В Георгии Цараевиче нам нравилось все, особенно его манера говорить – четкая, лаконичная, его умение шутить – уместно, безобидно. Как-то весной шел проливной дождь, и студенты, сгрудившись под козырьком крыльца, наблюдали, как целая река, обтекая крыльцо, залила институтский двор и неслась стремглав к переполненному арыку, создавая многочисленные водовороты. По улице тоже текла река, образуя воронки и огибая любые препятствия: бордюры, киоски, ящики, тумбы и деревья, вытянувшиеся в ряд по обеим сторонам проспекта Ленина, где в пятидесятые годы стоял учебный корпус Казахского горно-металлургического института, впоследствии сгоревший. А дождевой поток нес с собой самые различные предметы – пачки от папирос, спичечные коробки, картонки, обломки штукатурки и асфальта, мелкие палки и тряпки, шлак и другой накопившийся за зиму мусор. Я только дважды в жизни видел такие ливни, когда по улицам шли до нитки промокшие люди, держа в руках обувь, безнадежно опустив головы и вглядываясь в воду, чтобы не попасть в яму или открытый канализационный колодец. Почему-то представлялось, что библейский всемирный потоп выглядел примерно так же.

Именно в такой дождь, закончив свои дела в институте, вышел на крыльцо и Медоев. Столпившиеся у входа студенты потеснились, чтобы дать ему место. Постояв и посмотрев на потоп, он перевел взгляд на молодежь. Выбрав из толпы наиболее мокрого парнишку, который, видно, только что добежал до спасительного укрытия, Георгий Цараевич показал рукой на дождь и спросил:

– Что это?

Стало тихо, только ливень шумел. Парень бойко ответил:

– Дождь, Георгий Цараевич!

– Вот и видно, что ты плохо учил общую геологию, – сделал вывод профессор. – Это атмосферные осадки. И закрой рот, а то воробей залетит.

Все засмеялись этой грубоватой шутке.

Особенно много анекдотов рассказывалось «старыми» студентами об экзамене по обшей геологии, которые не столько веселили нас, первокурсников, сколько пугали. Подошла первая сессия, и страшный день наступил. На дверях аудитории, где должен был состояться экзамен, какой-то шутник повесил листок с надписью: «Институт не океан: барахтайся – выплывешь». Прочитав этот лозунг, Медоев обратился к толпившимся у дверей студентам:

– Кто автор?

Ответом ему было молчание.

– Жаль, что трусите. Автору я бы прибавил балл, – на полном серьезе произнес Георгий Цараевич.

Его имя и отчество, особенно отчество, заучивались наизусть, так как на студента, назвавшего Медоева «Георгием Сараевичем», обрушивалось ехидное и грозное: «Сам ты забор!» «Забором» быть никому не хотелось, и отчество профессора запоминали крепко и навсегда.

Экзамен начался необычно.

– Собери зачетки у девушек, я им без экзамена поставлю «уд», – сказал старосте Георгий Цараевич. – Зайдите пять человек.

Девушек в группе было четыре, но одна из них, Неля Бородавко, не сдала свою зачетку: она решила экзаменоваться по-настоящему, так как три предыдущих экзамена сдала на «отлично» и ее не пугал суровый вид экзаменатора. Неля пошла в первой «пятерке». С этой же группой вошел и я. Открыв дверь, мы увидели стол, на котором были разложены десятка три билетов и лежала стопка чистых тетрадных листов. Медоев молча показал рукою на билеты, и Неля, первая шагнув к столу, взяла билет. Записав его номер, экзаменатор подал ей тетрадный лист для ответа и указал, куда сесть. Эта же процедура повторилась с каждым из нас. Зашел староста с тремя зачетками, профессор проставил в них отметки и вернул обратно.