ОНАГР - Иван Панаев

- Сахарной воды! - сказал статский. Мальчик явился с подносами.

Статский взял стакан с водою, отпил немного, поставил его на стол и посмотрел в лорнет на мальчика.

- Какой хорошенький мальчик, - прошептал он, поправляя свой шейный платок, - какое у него приятное выражение в глазах!

- Сядемте, господа, вон к тому столу, - сказал офицер с золотыми эполетами.

Все уселись у стола.

- А знаете ли? сегодня "Сильфида", - продолжал он, - сегодня все наши в Большом театре.

- А ты уж взял себе билет? - спросил офицер с серебряными эполетами.

- Мне нечего, братец, хлопотать о билете. У нас у всех билеты всегда одни и те же… в первом ряду, с правой стороны. Нам нельзя менять кресла.

- Гм! сакристи!.. - значительно воскликнул молодой человек в завитках и в пальто - герой этого рассказа, - у вас Большой театр на откупу. Вы там славно распоряжаетесь.

- Признаюсь вам, господа, - сказал офицер с золотыми эполетами, - я желал бы, чтоб спектакль продолжался с утра до ночи, только, разумеется, балет, а не другая какая пьеса, - мне это не могло бы наскучить: а то от семи до одиннадцати не увидишь, как и время пролетит.

- Что ж, вы не захотели бы и обедать? - заметил изнеженный статский.

- Почти что так… разумеется, забежал бы в кондитерскую или трактир перекусить чего-нибудь, да тотчас бы опять направо кругом и назад.

- Это для меня непонятно, - сказал статский, прихлебывая сахарную воду, - здешние танцовщицы… они, я думаю, совсем необразованны?

Офицер с золотыми эполетами несколько обиделся и пожал плечами.

- Позвольте вас спросить, что вы называете образованием? По-моему, образование - это вещь такая… о которой всякий… всякий судит по-своему…

- То есть, конечно, все почти они премиленькие, - перебил герой рассказа, - но ведь ни одна из них, верно, не говорит по-французски, особенно фигурантки…

- Фигурантки-то еще поумнее, братец, солисток. Я тебе откровенно скажу, что моя

Маша заткнет за пояс всех солисток, сколько их ни есть. Это не девочка, а золото; она почти и не румянится на сцене… У нее чудо какой цвет лица. В "Роберте", в третьем действии, когда они встают из гробов, она уж белится, белится, чтоб казаться бледнее, - нет, кровь у нее так и проступает сквозь белила.

- Все это хорошо; я сам иногда с удовольствием смотрю на танцовщиц, - продолжал герой рассказа, - соблазнительного в них много; зато уж ничего более. С фигуранткой невозможно думать о возвышенной любви; иное дело женщина в обществе, умная, милая вертушка…тут за ней волочишься, ей во французском кадриле или в мазурке немножко пожмешь руку, у нее глаза тотчас разгораются, она отвечает тем же. С женщинами, я вам скажу, надобно иметь только дерзость - это главное: с дерзостью наверное выиграешь. Ведь я испытал все это…

Офицер с золотыми эполетами встал со стула, прошелся по комнате и сказал:

- Актрисы, братец, по-моему, лучше всех ваших светских дам; в актрисах есть что-то такое… особенная какая-то прелесть… К тому же, по-моему, в общество часто выезжать опасно: и сам не заметишь, как очутишься женатым. Я, господа, езжу на балы к ужину: порядочно поужинаешь, поговоришь с приятелями - да и давай бог ноги. Один раз я, однако ж, у Дмитрия Васильевича Бобынина дал промах: только что встали из-за стола, я было за шляпу, а Катерина Ивановна и увидала - и пошла потеха! Я, говорит, не пущу вас, ни за что не пущу, - и начала отнимать у меня шляпу; - вы, говорит, должны танцевать гросфатер, надобно побеситься после ужина… Нечего делать - поневоле пустился в пляс; затона другой день Маша задала мне такую гонку, что до сих пор забыть не могу: она у меня преревнивая. -

Кто много в свет выезжает, - сказал офицер с серебряными эполетами, - тому беда быть влюбчивым. Я ужасно влюбчив. И Катерина Ивановна это заметила… В прошедший понедельник она мне сказала: "О, я про вас все знаю!" - и погрозила пальцем…

- Катерина Ивановна любезная женщина, - прошептал статский, рассматривая с большим вниманием свои бледные и тонкие пальцы.

- А что, за ней, я думаю, можно приволокнуться? - спросил офицер с серебряными эполетами.

Герой рассказа проглотил бисквит и подумал: "Ах, и в самом деле! Она очень недурна: такая кругленькая; муж у нее все в карты играет, волосы у него с проседью, одевается он не по моде. Не съездить ли мне сегодня к ним с визитом?.."

- У Катерины Ивановны, надо отдать ей справедливость, прекрасные плечи, - сказал офицер с золотыми эполетами, - но уж все не то, что у Маши… У Маши все жилки на шее видны, такая нежность!

- Господа, посмотрите, вон там у окна какой жалкий чиновник сидит, - сказал офицер с серебряными эполетами, - какой смешной народ эти чиновники!

Офицер начал свистеть и, насмешливо улыбаясь, несколько раз прошелся мимо чиновника, осматривая его с ног до головы…

Герой рассказа засмеялся.

- А ты чего смеешься? - сказал офицер с золотыми эполетами, - разве ты не чиновник?

- Какой же я, мон-шер, чиновник? я и в департамент никогда не езжу, я только числюсь…

- Четвертый в начале, - сказал статский, - мне пора… - Он закашлялся, допил свою сахарную воду и ушел.

- Терпеть не могу этого пискуна! - произнес офицер с золотыми эполетами, провожая глазами статского, - с ним как-то и разговоров не находишь. Все ему не нравится, все не по нем…

- Нет, мон-шер, - заметил герой рассказа, смотрясь в зеркало, - он немножко чудак, но, говорят, везде путешествовал; он здесь везде принят в лучших домах и одевается недурно…

Пройдемся-ка по Невскому…

- Пожалуй, братец.

- И я пойду с вами! - закричал офицер с серебряными эполетами.

Дойдя до Адмиралтейской площади, герой рассказа простился с офицерами, сел в сани и поехал к Бобыниным. Дорогой он все мечтал о Катерине Ивановне и окончательно решился волочиться за нею. "С нынешнего же дня приступлю, - думал он, - кто знает, может быть…

Ненавижу ухаживать за девицами… Нынче в большом свете все волочатся за дамами, на девиц никто и смотреть не хочет… Я прежде не так хорошо мазурку танцевал… ну, а теперь, после десятого урока, совсем не то… Много значит хорошо танцевать мазурку!"

Когда он вошел в переднюю к Бобыниным, было без пяти минут четыре часа - в самую пору: в большом свете всегда ездят с визитами в четыре часа.

- Дома Дмитрий Васильич?

- Сейчас приехали.

- А Катерина Ивановна?

- Дома-с.

Он сбросил с себя пальто, отряхнулся, натянул на руку желтую перчатку и, приняв вид рассеянный и беззаботный, вошел в залу.

В зале никого нет. Зала недурная; четыре кадрили сряду могут установиться; паркет прескользкий; зеркала до потолка; на стенах большие портреты хозяина и хозяйки в богатых золоченых рамах…

И ее портрет!.. Она изображена почти во весь рост, в саду, с открытой грудью, в лиловом платье, с фероньеркой на лбу и в малиновом берете с пером; возле нее двухлетняя дочь, на которую она смотрит с нежностию.

Молодой человек, в ожидании оригинала, занялся рассматриванием портрета.

Какое сходство!.. карие глаза так и горят, черные волосы мелкими кудрями вырываются из-под берета и упадают до плеч, - а грудь полная, роскошная, а ротик маленький…

"Счастливец этот Дмитрий Васильич! Нет, впрочем, что за радость быть мужем?

Гораздо приятнее…"

На этом слове Дмитрий Васильич прервал размышления молодого человека. Он вошел в залу.

Дмитрий Васильич десять лет перед этим служил в каком-то пехотном полку, кажется, в Моршанске; все его богатство заключалось, кроме мундира и сюртука, в паре сапог, в черешневом коротеньком чубуке да в чемодане из желтой кожи; он считался в полку умным человеком: ему полковой командир всегда протягивал руку и говорил ты с особенною нежностью. Дмитрий Васильич носил очки и читал русские газеты. Дослужившись до капитанского чина, он вышел в отставку и прямо в Петербург. В Петербурге он познакомился прежде всего с начальниками отделения; начальники отделения приняли его прекрасно: с ними он начал играть в вист по десяти рублей роббер; потом перешел к директорам - важный шаг; прошел месяц, им довольны и директоры и жены директорские; прошел другой - он необходимое лицо в директорском висте, а вист по двадцати пяти рублей роббер и больше; прошел третий месяц - директоры мигнули друг другу, указывая на него, посмотрели друг на друга и сказали: "Э-ге!" После этого э-ге его определили на очень выгодное, хоть и невидное место. Года через четыре он женился на генеральской дочке, за которой ничего не взял.

Теперь у него есть до миллиона, по уверению многих; у него в квартире дорогие мебели и бронзы; у него щегольские лошади; он дает щегольские вечера и обеды, он ведет большую игру; он важное лицо в Благородном собрании, и ему хочется попасть в Английский клуб; его вы встретите на всех торгах и аукционах; к нему ездит генералитет, с ним под ручку прогуливаются капиталисты. Вы подумаете, взглянув на него, что он генерал, а в самом-то деле он только надворный советник; вы вообразите, что у него по крайней мере Владимир на шее, а у него Анна третьей степени… В задушевном словаре этого человека не много слов.