Выход силой - Андрей Ерпылев

Причудливые существа делились на воинов и охотников, добывающих для всех остальных пищу, рабочих, создающих комфорт в жилище, и маток, плодивших многочисленное потомство. Но не было в них муравьиной жестокости и муравьиного самоотречения. Ведь если надо подохнуть на пороге своего жилища, чтобы враг не прошел, муравей-солдат не станет сомневаться, и трусить он не умеет. Одному голову враги откусят — тут же другой его место займет. Муравьи — они как Александр Матросов, им не страшно. А этим тварям было страшно. Не разучились они бояться за свою шкуру…

Дрогнули. Побежали, поползли во все стороны, разлетелись. Стали протискиваться в свои норы, схроны, лишь бы уберечься, лишь бы выжить.

А люди все равно настигали их и рубили, кололи, били чем попало, сбивали на лету заточками и топтали ногами.

— Огнеметчики, вперед! — загудел бас Бати, усиленный мегафоном.

Полетело эхо. Просевшая крыша и замшелые стены старинного торгового центра — сколько уже времени стоят! — повторили Батин приказ.

Огненные щупальца огнеметов протянулись в самые темные углы, в потайные ходы здания. Истошный крик и визг существ, сгорающих заживо, заглушил все остальные звуки, а волна тошнотворного запаха горящей плоти в одно мгновение перебила зловоние звериного логова…

Вскоре все было кончено. Бойцы и ополченцы, разбившись на группы и прикрывая друг друга, разошлись по закуткам огромного помещения. Черновая работа закончилась, но теперь нужно было убедиться, что враг повергнут окончательно, добить наиболее живучих и выкурить из логова самых осторожных. Никакого примирения между человеком и переродившейся кошмарной природой быть не могло. Господи, да такие чудища не снились даже Босху с Дали! Пойди с ними примирись… Нет, тут юти мы, или они. Без вариантов.

На этот раз — мы.

Бой был окончен, логово врага захвачено, и теперь его можно было разграбить. Тут ополченцы и пригодились, точно как предсказывал Балагур. За добычей сюда и шли, ради нее шеей и рисковали. Ничего нового, еще Александр Македонский отдавал поверженный город своим солдатам на разграбление. Все в порядке вещей. Такая экономика.

Уже тянулись к лазам и проходам, пробитым в стенах, вереницы тяжело нагруженных всем, что попалось под руку, людей, а впереди был еще непочатый край работы. Ночью в руины торгово-развлекательного центра полезут новые захватчики — природа не терпит пустоты. А с ночными обитателями сражаться — так себе развлечение. Времени оставалось немного, надо было поторапливаться.

— Первым делом продукты и инструменты! — деловито инструктировал Балагур, сплошь залитый чужой кровью, как славно поработавший мясник. — Куда телевизор прешь, деревня? На кой он тебе сдался? Брось и возьми что-нибудь полезное.

— Оставь их, Серый. — Батя присел на какой-то полусгнивший ящик, предварительно убедившись в его прочности, устало стащил с головы шлем-сферу, вытер замызганным платком квадратное багровое лицо и обширную лысину.

Седой ежик, окаймляющий ее, был мокрым от пота, а крупные капли стекали по изборожденным морщинами и старыми шрамами щекам, падая на забрызганный кровью бронежилет и грязный пол.

— Пусть волокут, коли охота, — махнул он рукой. — Работать не будут, так наши умельцы чего-нибудь сварганят из этого хлама. Помнишь, как микроволновки приспособили?

— Да помню я… Только по-любому сперва надо полезное эвакуировать, а уж потом, если обстановка позволит, — все остальное. Ты как хочешь, а я своих ребят, чтобы ночью оборонять все это, — он широко обвел рукой ряды заросших колючим черным вьюном стеллажей, — не дам. И не проси.

— Ну, положим, — командир растянул в улыбке обезображенный шрамом рот, — просить я не буду. Прикажу, и дашь, как миленький. Не спорь, Серега, — осадил он вскинувшегося было подчиненного. — Дашь. И не просто дашь, а сам с ними пойдешь. Пойдешь ведь?

— Пойду, — мрачно буркнул боец и плюхнулся рядом с Батей прямо на заваленный обломками аппаратуры пол, подогнув по-турецки ноги. — Куда я нахрен денусь… Хлебнешь? — Он вытащил из-под бронежилета темную плоскую бутылку, покрытую коростой многолетней грязи, и с треском свернул окислившийся от времени алюминиевый колпачок.

— Растворитель какой, небось? Кони не двинем?

Предводитель подозрительно покосился на емкость с давным-давно выцветшей до белизны этикеткой, но обоняние уже уловило тонкий полузабытый аромат.

— Обижаешь, начальник! — Балагур первым отхлебнул добрый глоток. — Чтобы я, да перепутал? Шутишь? Коньячище знатный. Такого мы в былые времена не пивали. — Он повертел бутылку в руках, отколупнул ветхую, как прошлогодний палый лист, бумажку с неожиданно яркой акцизной маркой и протянул коньяк соседу. — Жаль, этикетка сгнила. Французский, поди?

— Да и хрен с ней, с этикеткой. — Командир надолго приложился к сосуду и вернул обратно. — Двадцать лет выдержки! Любая бормотуха нектаром райским станет.

— Да уж не двадцать. Почитай, все двадцать пять будет…

— Эх, Серый, время-то как летит.

— И не говори, Коля…

Хлебнули еще. Коньяк шел хорошо: разливался сладким огнем по глотке, грел утробу. В мире потеплело, и на душе стало вроде полече. Хороший тут был торговый центр раньше. Удобный, недорогой. С женой и ребятишками приедешь, она — шмотки смотреть, а ты — детей в игрушки, а по дороге баночку пива прихватишь, и…

— Берегись! — истошно заорал кто-то.

Сверху, со сгнивших потолочных перекрытий на Балагура рухнула стокилограммовая туша. Невиданный хищник отсиделся в укрытии, дождался, пока остальные бойцы разбредутся по углам, выбрал себе цель и атаковал.

Балагур, смятый, отлетел за ящики, как сбитая кегля. Но чудовищу был нужен не он.

Оглушив его, хищник метнулся к Бате, опрокинул того наземь одним броском, прижал к горелому ламинату и ощерился. Командир не успел даже попять, что произошло. Морда, состоящая сплошь из клыков, возникла прямо перед ним. Стекла противогаза запотели снаружи от жаркого дыхания твари. Батя не мог даже пошевелиться… Чего ждешь, приканчивай!

— Держись, Коля! — тяжело ворочался под рухнувшим на него со стеллажа барахлом Балагур, судорожно пытаясь передернуть заклинивший не ко времени затвор автомата. — Сейчас я эту с-с-с…

Не успеет. Не успеет! Пить ему этот проклятый коньяк двадцатилетней выдержки у командира на поминках…

И вдруг тварь резко дернулась. Глаза, пылавшие яростью, разом потухли, будто лампочку в них вывернули. И хлынуло сверху темное и горячее — прямо Бате на лицо, на окуляры противогаза, на голую шею.

Хищник напрягся — конвульсия, — потом потяжелел, обмяк и прижался к Николаю всей своей огромной тушей. Умер.

Командир закрыл глаза. Ангел-хранитель уберег. Взял под крыло. Еще не время, значит. Еще не время.

Батя выдохнул и ужом вывернулся из-под трупа. Первым делом нахлобучил свой опрометчиво снятый шлем. Пусть в следующий раз кевлар погрызут, суки.

Ангел-хранитель все еще стоял рядом, чертыхаясь и стараясь выдернуть из размозженной башки мертвой твари погнутую арматурину. Хорошая реакция. Балагур не успел, а этот оказался тут как тут.

— Кто такой? — Батя поначалу засипел от волнения, но кашлянул и вернул себе начальственный бас. — Фамилия, звание?

— Сержант Князев! — срывающимся юношеским тенорком ответил боец, поднося ладонь к шлему.

— Молодец, старшина!

— Я сержант, товарищ…

— Теперь уже старшина. Кто командир? Майор Балагуров!

— Я! — Балагур уже выбрался из-под груды трухлявых картонных коробок и справился, наконец, с проклятым затвором автомата.

— Довести до непосредственного командира Князева, что личным приказом президента ему присвоено очередное воинское звание старшины!

— Так точно! — Казенные формулировки звучали музыкой в ушах старого бойца: его командир был жив-здоров. — Чего молчишь, старшина? — хлопнул Балагур по плечу остолбеневшего солдатика. — Устав забыл, а?

— Служу… Первомайской… республике! — выпалил парнишка, задыхаясь от волнения…

Свой крошечный закуток на Первомайской Игорь Князев делил с братом — Антоном. По нынешним временам, это, вообще-то говоря, сказочное везение и настоящее богатство: и собственный угол, и живой брат.

Химкостюм, уже прошедший обработку, но так до сих пор и заляпанный кровью, Игорь сбросил на пороге. От шлема, бронежилета и прочей «сбруи» он избавился еще раньше, сдав все это добро вместе с оружием в арсенал: по станции разгуливать вооруженным строго запрещалось. Единственное исключение — для тех, кто при исполнении.

Антон против обыкновения был дома.

— Ну что, вояка, — довольно улыбнулся он. — Наигрался в солдатики? Все члены домой принес или что-то оставил поле брани?

Он, как обычно, сидел, обложившись своими бумагами и покоробившимися от сырости старыми книгами, что-то чертил, сверял, исправлял в бесчисленных схемах и планах… Все, как обычно. И не волновал его, казалось, совсем готовившийся несколько месяцев победоносный поход, которым буквально жила вся республика. И не волновала очередная победа. Как не волновало ничего на свете, кроме любимых подземелий и штолен. И книг.