поэт и динозавр - Пётр Корольков

Без

Без тебя Москва стала разорённым, разрушенным муравейникомв ожидании поджога, войны и прихода французов;а я сам недоваренным выпавшим ленивымвареником,остывая, прилипший, лежу на полу кверху пузом,вспоминая, как тихо лежал на твоём животе.Уже кончилось лето – мне врут календарь и часы.Уморительным танцем съедобных желудочных телчерез масло любви, ожидания плавленый сырдни один за одним беспощадно сменяют друг друга,отдаляя меня от тебя ещё больше и дальше.Без тебя вся Москва заползла в самый зассанный угол,где сидит и глаза, огрызаясь, безумно таращит.По аортам и венам метро я плыву лейкоцитом —непонятно зачем, ведь Москва…

…умирает!

От СПИДа!

БЕЗ ТЕБЯ!!!

…я спешу завершить новый суточный цикл,чтобы в краткий обрывочный сон прямо с улицы спрыгнуть.Может, ты мне приснишься. Я снова скажу тебе: «Здравствуй».Ты ответишь с улыбкой: «Привет». И вдоль рельсов трамвайныхвся столица тогда будет биться об ноги богатством:мы дошли до неё и трофеем без боя забрали.

Урок

Начинаю смотреть по-новому на обычные вещи,получая кайф от еды и холодного душа.Вот ведь судьба – пошутила так зло. Нет – даже зловеще;но как ни крути, а насильно ты мил не будешь.И можно ходить по колено в своих же порывах,закидывать объект любви самопальными строчками…Я иду в шесть утра на работу с бутылкой пива,хотя, признаться, пить мне уже совершенно не хочется.Я уже очень много умею и многое знаю,я себя таким сильным ещё никогда не чувствовал;но сейчас мне придётся учиться без тебя жить, родная —а этого я, если честным быть, и не хочу совсем.И пусть я многое знаю, пусть много умею,но такой же дурак. А урок этот самый тяжёлый:не прикажешь любви. Всё залечит упрямое время.Ты не будешь со мной. Не возьму никогда тебя в жёны(и сама не пойдёшь). Никогда мы не будем вместе.Повторяет мозг эти пункты домашним заданием.Прозвенел звонок. Остаётся сходить поесть исебе запретить жить в надежде и ожидании.

Точка

Любовь —больная, дикая, сумасшедшая;я стоял и смотрел, как ты скрылась за краем ночи.Удавкой на шее, сплетённой из городского кишечника,затянулся кошмар. Мокрый порох минут испорченныхпо дороге сыпался из самим же надломанной тубы;волшебство и сказка обернулись арт-хаусным хоррором.Я тебя искал сквозь огонь и медные трубыпо дорогам, дворам, оборачиваясь во все стороны.Для меня ты стала казаться безумно опасной,расписавшей игру по своим непонятным правилам;Красной Шапочкой в своей безрукавке красной,которую вычитал Волк из книги поваренной.А я в те минуты действительно был волком —из «Ну, погоди!», нарисованным и в тельняшке,с сигаретой в зубах. Я нарочно выглядел олухом,сумасшедшим, юродивым, на рубль себя разменявшим.Ты смеялась, курила, молчала; мы шли по дороге,ускользающей в ночь сквозь дождливую лета агонию.Настоящая, яркая, дерзкая, грустная, строгая —мои речи на спину твою пришивались погонами.Я оставил тебя на аллее. Смотрел тебе в спину,наблюдая, как ты уплываешь в глубины окраин.Раздражение, злоба внутри закололи противно;невозможно, что ты была здесь, что была ты реальна.Я понёсся вперёд – оглушённый, в бреду и горячке;я тебя потерял. Сам, без паспорта и телефона,на кусочки разбит, до молекул последних растрачен;я себя ощутил в тот момент прогоревшим плафономна конечной в метро. Ноги тело отправили к дому;труп надежды вздыхал, зацепляясь за тёмные лавки,за качели, дворы. Мир, казалось, навеки поломан,ну а я – пациент психбольницы без прав и без справки.Дальше всё как в кино: оборот, силуэт в капюшонеи навстречу кошачьи шаги виноватой походкой;с хладнокровным лицом, изнутри до костей обожжённый,я тебя целовал, как паломник святую икону.Я хотел твоей смерти. Хотел задушить тебя сразу.Но лишь пьяной пощёчиной выкрикнул: «Ну ты и дура!»До сих пор ощущаю себя червяком безобразным,и твоё «ненавижу» мне в грудь прогрызается буром.Мы расстались спиною к спине. Я проматывал сценыиз трагедии нашей весь путь по дороге к подъезду.То, что было так свято, волшебно, легко и бесценно —расплескалось до дна. Утекло в невозвратную бездну.Не осталось ни слёз, ни надежд, ни себе оправданий.Всё случилось как есть. Мы летели – с деревьев листочки —и мирами столкнулись, друг друга изрядно поранив.Между нами раскинулась кратером жирнаяточка.

Я

Я —слов нескладных угловатый Стравинский.Я —слогов слоёных кошмарный Шнитке.Яот чисел открещиваюсь по-свински.Яреальность распутываю нитка за ниткой.Япропитан всеми ядами города.Япоследний в мировом алфавите.Ядлинен, но чудовищно короток.Яв жизнь влюблён, но смерти любитель.Янебрежен, но донельзя аккуратен.Яс феноменальной памятью, но с дырой в голове.Я —бережливый жизни прожигатель.Я —разборчивый гурман-калоед.Я,уходя, прихожу навечно.Я,возвращаясь, ухожу на сто лет.Яязыком неизлечимо излечен.Я —русский поэт.

«Дождь – прозрачная борода города …»

Дождь – прозрачная борода города —ночь щекочет, хлыстом прищёлкивая.По дорогам прыгают пружинными чёлкамифонари – ордена генерала гордого.Память с песнями сплетается косами.Секунды-кадры рвутся сорочками.Жизнь – смертная казнь в рассрочкус возможностью выбора срока и способа.

«Россия – мама-алкоголичка…»

Россия – мама-алкоголичка.Любовь и бессилие, злоба и преданность.Шесть утра. Я несусь до Твери в электричке,заполняю усидчиво времени ведомость.Изнутри распирают различные чувства:ожидание, горечь, тоска, беспредельность;но в душе утомительно тесно и пусто.Я живу. И куда же отсюда я денусь?Для меня не прошли девяностые даром,нулевые наивно текли за ушами.Я себя ощущаю чудовищно старым —с псориазом, склерозом и телом лишайным.То, что видели в детстве глаза так наивно,оказалось смешным и немыслимым фарсом.Девяностые – просто сюжет «Ширли-мырли»;нулевые – вода на поверхности Марса.Где бы ни был – в Лыткарино, Сходне, Мытищах —по башке ударяют прошедшие годы;не становится легче, спокойнее, тише —пожинаю пожизненно прошлого всходы.Настоящая жизнь, словно синяя птица,исчезает в домах, на деревьях, на рельсах.От судьбы не уйти – ни сбежать, ни укрыться.В голове кавардак и банальные пьесы;извиваются старые мысли и взгляды.Сожаление льётся на шпалы мазутом.Словно ствол в ожидании пули, заряда,я живу, в новый снег наступая разутым.

«Белеет к смерти чёрная зависть…»

Белеет к смерти чёрная завистьна каждой хорошей встрече и вписке.Мозгофон настроен и включён на запись.Есть ещё место на мягком диске.Горечь потерь вытесняется куражами,на подошвах кед протирается дырами.Рано утром мы уже пили и ржали,а в полдень любовались дворовыми видами,обжигая руки чизбургерами в целлофане,заливая в глотки ледяное пиво.Вечер: вермут и Чистяков на экране —концерт группы «Ноль» без перерыва.Много было сказано и подарено,много – выпито и услышано.Так проводил я время в Лыткарино:с другом, на улице и под крышей.Два дня пролетели так ярко и быстро —двумя часами они показались.Есть ещё место на мягком диске.Мозгофон настроен. Включён на запись.

«Москва уже вся разворочена, вся перекопана…»

Москва уже вся разворочена, вся перекопана;меня по пятам преследует вечная стройка.Сентябрь вытащил тельце и лапки из кокона,ползёт по земле и царапает страшные строки.Сон и реальность играют друг с другом в шарады,меня пригласив посидеть на судейской трибуне;пьяная память проводит шальные парады,листьями в лужи ложатся тревожные будни.Днями мобильник молчит, словно сломанный робот;варятся яды в желудке чудовищным супом.С грохотом, лязгом, с гангренными язвами городжвачкой положит мой труп на дырявые зубы.

«И снизу лёд, и сверху – маюсь между…»