Второй медовый месяц - Джоанна Троллоп

Этим субботним днем Рассел объявил Эди, что собирается навести в сарае порядок.

— С чего вдруг?

— Он весь забит никчемным барахлом.

Она резала ингредиенты для одного из своих пестрых, крупно нарубленных салатов.

— А потом?

— Что потом?

— Что ты будешь делать с сараем, когда вычистишь его?

— Найду ему применение.

Эди бросила в салатницу горсть нарезанных помидоров.

— Какое?

Рассел чуть было не ляпнул, что собирается читать в сарае порножурналы, но передумал.

— Цель оформится, пока буду наводить порядок.

Эди взяла желтый стручок перца. В ее собранные на макушке волосы был воткнут лиловый пластмассовый гребень. В некоторых ракурсах ей никто не дал бы и тридцати. Она выглядела хрупкой и дерзкой.

— Ты сегодня утром убирала у Бена, — мягко начал Рассел.

— Нет, — прервала она.

Он достал из холодильника бутылку бельгийского пива. Мальчишки выпили бы его прямо из горла. За спиной Эди Рассел прошел к кухонному шкафу, где хранились пивные бокалы.

Вопрос он задал, когда они стояли спина к спине:

— Что же тогда ты там делала?

— Ничего, — откликнулась Эди. — Думала.

Рассел достал из шкафа бокал.

Не оборачиваясь, с бутылкой и бокалом в руках, он напомнил:

— Дети просто растут. Это неизбежно.

— Да, — согласилась Эди.

— Так и должно быть.

— Да.

Рассел обернулся, отставил бутылку и бокал и встал за спиной Эди.

— Он делает то, что хочет.

Эди шинковала перец.

— Знаю.

— И ты не можешь…

— Знаю! — выкрикнула она и швырнула нож на стол.

Рассел сходил за ножом и протянул ей.

— Прекрати швыряться чем попало. Это ребячество.

Эди взяла нож и с преувеличенной осторожностью положила его на разделочную доску. Потом оперлась на край стола обеими руками и уставилась вниз, в свой салат.

— Я люблю Бена ничуть не меньше, чем ты, — напомнил Рассел. — Но ему двадцать два года. Он мужчина. Когда мне…

— Прошу, не надо, — перебила Эди.

— Когда мне было двадцать два, я уже познакомился с тобой.

— Двадцать три.

— Ну хорошо, двадцать три. А тебе — двадцать один.

— Только исполнилось, — уточнила Эди.

— Помнится, мы оба считали, что уже вполне взрослые, чтобы пожениться.

Эди выпрямилась и скрестила руки на груди.

— Мы рвались прочь из дома. Нам хотелось уйти. Я ушла из дома в семнадцать.

— А Бен — нет.

— Ему здесь нравилось, он любил наш дом…

— А теперь любит Наоми.

Эди коротко фыркнула.

Рассел вернулся за пивом и сказал, наполняя бокал:

— От этого никто не застрахован. Ни один человек, у которого есть дети. Вспомни, как было с Мэттом. Он тоже ушел в двадцать два года.

Эди отошла от стола, прислонилась к раковине и устремила взгляд на сад.

— Просто как-то не думаешь, что этому когда-нибудь придет конец, — призналась она.

— Бог ты мой! — Рассел неловко хохотнул. — Конец! Да разве могут кончиться родительские обязанности?

Эди обернулась и оглядела стол.

— Если хочешь есть, доделай салат, — предложила она.

— Ладно.

— Я пошла.

— Да? Куда?

— Может, в кино. В кафе посижу. Куплю сорокаваттную лампочку.

— Эди…

Она уже шагала к двери в холл.

— Пора привыкать, верно? К следующей главе.

Рассел выносил хлам из сарая и раскладывал по трем кучам: «на хранение», «на выброс», «посоветоваться с Эди». Для бутерброда с сыром и маринованными огурчиками он взял последний ломтик нарезанной белой буханки — больше не было и, вероятно, не будет, ведь без Бена поглощать столько белого хлеба некому — и сжевал его, сидя в заплесневевшем плетеном кресле «ллойд-лум», принадлежавшем его матери, на бледном апрельском солнце. Он полистал бы и газету-другую, если бы не резкий ветер, то и дело налетавший через проулок между двумя двухквартирными домами, которые выходили фасадами на соседнюю улицу. Эти дома были гораздо шикарнее: с широкими ступеньками крыльца, огромными окнами от самого пола, усыпанными гравием площадками для парковки, да и улица считалась более фешенебельной, но так как стояли фасадами на восток, а не на запад, им доставался почти весь ветер, а солнце — лишь ранним утром.

Эди еще не вернулась. Перед уходом она заглянула в кухню, одетая в джинсовую куртку из обносков Розы, и поцеловала Рассела в щеку. Ему захотелось что-нибудь сказать, удержать ее, но он передумал. Только переждал, когда она ткнется носом ему в лицо, и проводил ее глазами. Кот тоже посмотрел ей вслед со своего места на заставленном и заваленном кухонном шкафу, рядом с фруктовой вазой. Дождавшись, когда хлопнет дверь, кот переглянулся с Расселом и продолжал вылизываться. Через полчаса после того, как Рассел ушел в сад, кот тоже вышел посмотреть, в чем дело, брезгливо ступая по мокрой траве. Едва хозяин освободил плетеное кресло, кот вспрыгнул на его место и с непроницаемым видом обернул подобранные лапы хвостом.

Кот принадлежал Бену, единственному из детей в семье, мечтавшему о домашнем животном: Бен клянчил кого угодно, от бегемота до хомячка, пока не получил на свое десятилетие серого полосатого котенка, привезенного Расселом в проволочной корзинке из обшарпанного зоомагазинчика где-то в окрестностях Финсбери-парка. Бен назвал питомца Арсеналом в честь любимого футбольного клуба, не подумав, что слишком длинная кличка неизбежно сократится до Арси. В свои двенадцать лет Арси был в полном расцвете сил.

— Смотри-ка! — обратился к коту Рассел. — Трехколесный велосипед Розы. Она его обожала.

Увиденное Арси не впечатлило. Трехколесник Розы, когда-то сиреневый «с металлическим отливом» и белой пластмассовой корзинкой спереди, теперь был просто ржавым.

— Оставим или выкинем? — спросил Рассел.

Арси зевнул.

— Выкинем, — решил Рассел, — только спросим Розу.

Присев на корточки, он осмотрел велосипед. Роза сплошь облепила его наклейками с героями мультиков и феями в блестящей пыльце. Как мила она была на этом трехколеснике, когда мчалась, энергично работая педалями, с развевающимися рыжими волосами, с белой корзинкой, набитой мягкими зверюшками, с которыми не расставалась — во время еды усаживала рядом, перед сном раскладывала вокруг своей подушки. Сейчас, когда Рассел смотрел на нее, двадцатишестилетнюю пиарщицу, перед его мысленным взором, словно призрак в зеркале, на миг возникала девчушка на трехколесном велосипеде. В детстве она была беспокойной, шумной и деятельной. Шумливость и деятельность Роза не утратила до сих пор, а беспокойность натуры переросла в подобие эмоциональной нестабильности, склонности беспорядочно влипать в отношения и уклоняться от них. Хорошо еще, что и от хама Джоша она в конце концов улизнула.

Рассел выпрямился и посмотрел на дом. Окно комнаты, которую раньше занимала Роза, — наверху слева. С тех пор как Роза поселилась отдельно, время от времени в ее комнате, как и в соседней спальне Мэтта, появлялись жильцы — ученики театральных студий, где преподавала Эди, или сидящие на мели актеры, вместе с ней игравшие мелкие роли в малоизвестных театрах Северного Лондона. В целом жильцы не доставляли неудобств, не поднимались ни свет ни заря, не лезли за словом в карман и, кроме того, служили идеальным поводом, чтобы неосознанно откладывать решение о переезде в дом поменьше. Несмотря на старость, а местами и прямо-таки ветхость их нынешнего дома, без него Рассел не мыслил себя. Дом был просто данностью — в его жизни, в их жизни, результатом наследства, которое Рассел чудом получил в двадцать с небольшим лет, когда они с Эди, младенцем и двумя детьми постарше обитали в сырой квартирке над скобяной лавчонкой в переулке Боллз-Понд-роуд.

— Четыре спальни! — повторяла Эди шепотом, словно старый дом мог ее услышать. — Четыре! Куда нам столько?

Конечно, дом был в ужасном состоянии, сырой, запущенный, с порослью грибов под лестницей и сквозной дырой в крыше, через которую были видны звезды. В те времена Эди пропадала на телевидении, он — на службе, а дом не напугал их — скорее, вызвал сочувствие, так как буквально умолял о спасении. Целый год они обходились без кухни, два года — без отремонтированной ванной, пять лет — без ковров. Мэтт все детские годы прошлепал по дому в резиновых сапогах: надевал их, едва вставая с кровати, и снимал только перед сном. Неудивительно, что из всех троих детей именно Мэтт вырос убежденным консерватором, владельцем электронного органайзера и отполированных ботинок. Навещая родителей, он неизменно указывал, что трещина в потолке гостиной становится длиннее, в нижнем туалете сыростью не просто пахнет, а несет, а регулярная покраска наружных стен — разумное вложение капитала.

— Мы, богема, о таких вещах думать не приучены, — отвечал Рассел.