Чужая бабушка - Андрей Геласимов

Я говорю: «Я убрала ведь уже».

А потом как-то вечером с работы иду, смотрю – у подъезда зятева машина стоит. Я быстрее пошла. В подъезде чуть не упала. Ступеньки эти дурацкие. Дверь ключом открываю и говорю: «Могли бы хоть позвонить». А из Таниной спальни выходит вдруг маленькая девочка. Остановилась посреди коридора и смотрит на меня. Худая, как скелет. Глаза большие, темные.

Я говорю ей: «Ты кто?»

А она протягивает мне старую Танину куклу. И говорит: «Нога отлетела».

В это время из кухни появилась моя Татьяна.

«Ой, мама, а я не услышала, как ты вошла. Мы не знали, что ты сегодня работаешь. Я почему-то думала, что у тебя выходной».

А я говорю: «Николай Григорьевич попросил вместо Степанцова прийти. У него сына в армию забирают».

Она говорит: «А-а, ну, проходи. Дима сейчас вернется. Он в магазин побежал».

Я говорю: «Подожди, а чья это девочка? Соседи, что ли, оставили? Только я не помню такой девочки ни у кого».

А Татьяна говорит: «Ты раздевайся. Я картошки сварила. Сейчас будем есть».

Я говорю: «Нет, ты постой. Чья это девочка? Я же тебя русским языком спросила».

А Татьяна смотрит на меня и говорит: «Это Димина дочь. От первой жены. Он, когда ушел в армию, она сильно начала пить. Совсем ему туда не писала. А потом у нее вот эта девочка родилась. Она назвала ее Оля. Даже с Димой не посоветовалась, как ребенка назвать. А теперь его мама попросила нас забрать ее к себе, потому что кормить ее нечем. Там у них в деревне совсем ничего нет. Совхоз развалился. Только с огорода живут».

А я говорю: «Подожди, подожди, что-то я не совсем понимаю. Этот твой Дима, он что, выходит, уже был женат? У него уже была жена, у этого твоего Димы?»

В общем, так моя Татьяна превратилась в мачеху в девятнадцать лет. Нормально. Что тут еще скажешь?

И мы стали жить вчетвером.

Зять надолго уезжал за своими машинами, поэтому в жизни нашей почти ничего не переменилось. За исключением девочки, разумеется. А кого же еще? Потому что у меня лично маленьких девочек не было уже давно. У Маринки с Анатолием рождались одни пацаны. А девочка – это совсем другая история.

Она все время молчала, сидела тихонько где-нибудь в углу и среди всех старых Танькиных игрушек выбрала почему-то ту самую куклу, которую нашла в первый день. У нас еще оставались два плюшевых медвежонка и китайская Барби, но она не обращала на них никакого внимания. Таскала везде эту одноногую Мальвину.

Приходит ко мне на кухню и смотрит, как я чищу плиту.

«Ну что, – говорю, – интересно?»

Она кивает головой и прижимает к себе куклу.

Я говорю: «Любишь ее?»

Она снова кивает.

Я говорю: «А почему?»

Она молчит, гладит ее по голубым волосам и наконец отвечает: «Хорошая».

Я говорю: «Ну, конечно».

И тогда она говорит: «Откуда она взялась?»

Я говорю: «Откуда?» Потом подумала немного и все-таки сказала: «Ее Валерка купил».

Она говорит: «А кто это?»

Я говорю: «Был тут один. Ты его не знаешь».

Она говорит: «Куклы покупал?»

Я говорю: «Много чего покупал. Иногда покупал куклы».

Она говорит: «И эту купил?»

Я говорю: «Ну да. Я же тебе сказала».

Она постояла молча, а потом говорит: «Хороший».

Я даже плиту перестала скрести: «А ты-то откуда знаешь?»

Она снова говорит: «Хороший».

Потом повернулась и из кухни ушла.

Но больше всего ей нравилось, когда я садилась шить. Ну и мне, в общем-то, тоже. Люблю возиться с машинкой. Соседки иногда просят что-нибудь для них сварганить. Денег я не беру. Все равно их ни у кого нету. Просто так – что-нибудь.

Она один раз долго рядом со мной стояла, и потом говорит: «Дай мне тряпочку».

Я говорю: «На. А тебе зачем?»

Она говорит: «Для куклы. Она платье хочет. Ей холодно».

Я смотрю на ее Мальвину, а у той вместо оторванной ноги торчит синий карандаш.

Я говорю: «Сама придумала?»

Она кивает головой.

Я говорю: «Молодец. Только ты слишком большую тряпочку взяла. Это будет не платье, а какой-то парашют».

Она говорит: «Что такое парашют?»

Я говорю: «Ты не знаешь, что это такое?»

Она говорит: «Нет».

И улыбается. Ей смешно, что я так удивляюсь.

А я говорю: «Давай лучше сделаем парашют твоей кукле. У нее теперь две ноги, так что до прыжков ее вроде допустят».

Она говорит: «Что такое парашют?» И смеется.

Через час из института приходит Татьяна и молча смотрит на нас.

Я говорю ей: «Отвяжись. Мы тренируемся. Знаешь, как трудно научиться правильно приземляться?»

Мы сидим с девочкой под столом, прижимая к груди коленки. Руки подняты вверх, глаза широко открыты.

Татьяна говорит: «А стол-то при чем?»

Я говорю: «А почувствовать купол?»

Ну, и с зятем, в общем-то, повезло. Тихий, серьезный. Водки совсем не пил.

Жадноватый немного. Но по нынешним временам – это вроде бы хорошо. Все в дом. Не то, что летуны или флотские.

Тем только дай волю.

А у этого все было на счету. Приходил на обед, усаживался с газетой на диване. Шоколадки импортные очень любил. Придет, сядет и зашуршит своим «Сникерсом». А девочка тут как тут. Стоит рядом с ним, через газету на него смотрит. Шейку вытягивает, чтобы лучше видно было. А он читает – ему-то какое дело? Потом говорит ей – отнеси эти бумажки в ведро. Нельзя, чтобы мусор везде валялся. Она берет его фантики и тащит их на кухню ко мне. Стоит возле ведра и не сразу их туда бросает. Смотрит на них.

Я говорю: «Хочешь, я куплю тебе шоколадку?»

Она поднимает голову и потом очень тихо говорит: «Нет».

С характером оказалась девочка. Но понятливая. Скоро уже перестала смотреть, как он ест свои шоколадки. К двери, правда, еще бегала, когда он приходил. Выскочит в коридор и стоит с этой куклой, смотрит на него. А он кричит: «Татьяна, я есть хочу». И, в общем, не очень эту девочку замечает. Но ей, видимо, было все равно. Для нее было важно, что он приходил.

В общем, понятливая оказалась на удивление.

Один раз подошла ко мне и говорит: «Почему папа меня не любит?»

Я повернулась от плиты, чтобы на нее посмотреть, и полотенцем полную солонку смахнула на пол.

«Надо же, – говорю. – Какая ерунда получилась. Теперь обязательно все поссоримся. Плохая примета».

Она смотрит на меня и ждет, что я отвечу. А пол на кухне как будто снегом усыпан. Даже под холодильником.

«Понимаешь, – я говорю, – жизнь очень сложно устроена. Ты еще слишком маленькая для того, чтобы все понять».

Она говорит: «Я все понимаю».

Я говорю: «Нет, ты не можешь все понимать. Потому что даже у взрослых не всегда получается».

Она говорит: «Почему?»

Я вдруг задумалась, а потом говорю: «Наверное, потому, что они не хотят».

Она разгребла ножкой горку соли и говорит: «Я хочу».

Тогда я взяла тряпку и начала вытирать пол.

Она посмотрела на меня и принесла веник. Когда закончили, она села в уголок и стала смотреть на меня. Я минут десять, наверное, возилась с капустой, но потом не выдержала:

«Что ты хочешь от меня? Иди играй со своей куклой».

Она говорит: «Я не хочу играть. Я хочу, чтобы ты рассказала».

Я говорю: «Слушай, ну ты упрямая. Вылитый папа. Вы оба друг друга стоите».

Она говорит: «Расскажи мне».

И тогда я говорю: «Хочешь узнать? Хочешь узнать – почему так получается? Ну, слушай. А если не поймешь, то я не виновата. Я тебя предупредила. Поняла меня?»

Она кивнула головой. Глаза большие. Куклу к себе прижала.

А я говорю: «Все дело в том, что у каждого человека свои интересы. Твой папа любит мою Татьяну. Поэтому он женился на ней. Моя Татьяна любит твоего папу. Поэтому она вышла за него замуж. Твоему папе надо зарабатывать деньги, чтобы кормить Татьяну. Поэтому он занят своей работой. Но это еще не все. Потому что есть я. И я не очень люблю твоего папу. Потому что, когда я вижу, как он с тобой обращается, мне хочется подойти к нему и треснуть его по башке его же газетой. Но я не могу этого сделать. Потому что я люблю свою Татьяну. А она любит твоего папу. И значит, мне придется терпеть и не бить твоего папу газетой по голове. Потому что я не хочу потерять свою дочь. Но, ты знаешь, и это еще не все. Потому что есть ты. И ты любишь своего папу. Но он не обращает на тебя внимания. Видишь, как все сложно тут перепуталось?»

Она снова кивнула мне головой.

«Так что, когда захочешь шоколадку – беги лучше ко мне. Денег не очень много, но на „Сникерс“ найдем. Поняла?»

Она говорит: «Поняла. А мама?»

Я говорю: «О, ну тут вообще запутанная история. Давай об этом поговорим в другой раз»

Она помолчала и потом говорит: «Папу любят два человека?»

Я говорю: «Да».

«Татьяну любят два человека?»

Я говорю: «Да».

«Тебя любит один человек».

Я говорю: «Ну, в общем, правильно все посчитала».

И тогда она говорит: «А кто любит меня?»

После этого на работе тоже стали происходить какие-то странные вещи. Николай Григорьевич неожиданно изменился. Притих, потускнел, меньше стал нами командовать. Я даже подумала, что он заболел. Язва там или, не дай бог, еще чего-нибудь, может, похуже. В общем, с лица спал. Я уже видела такое у мужиков. Они все от этого сильно страдают. Мучаются, ночей не спят. Им, дуракам, кажется, что раз у них это не получается, то они больше ни на что не годятся. Как будто мы только про это и думаем. Да если б так было, то самым счастливым на свете считался бы наш дворовый кобель по кличке Дружок. У него это получается и днем и ночью. Но я что-то особого счастья у него в глазах не заметила. Жрать без конца хочет, вот и все.