Из канализации - Василий Мидянин

Итак, отправились мы с корешком моим покойным в химгородок. Вообще-то эта отравленная территория обнесена сеточным ограждением со спиралью Бруно поверху, и ворота запираются на замок, но дырок в заборе видимо-невидимо: лазают всякие, кому невмоготу до туалета добежать... Отворачиваем у палатки полог — посудина на месте. Первая хорошая новость за сегодняшний день. Добрица откинул крышку, и мы отшатнулись, зажимая рты ладонями: в бочке оказалось на треть мутной гадости с едким хлорным запахом. Этакий дембельский привет от ефрейтора Миши Тыквина. По глазам резануло, словно бритвой, и я торопливо крышку захлопнул. Тут взяло меня сомнение: все-таки ядовитые вещества, мать их через колено. Отравится, не дай бог, Педаль ненароком, туда ему и дорога, а ведь на нас спишут. Наплевать, говорит Добрица. Чего он в ней, капусту солить будет? Наверняка козлу под известь скрыня понадобилась или под цемент ворованный, до дому довезти, а там он ее и выкинет к чертовой бабушке. Выкинет, уныло соглашаюсь я. Я соглашаюсь, потому что ничего другого в ближайшие пятнадцать минут мы все равно не найдем, а получать по башке после пятнадцатикилометрового марш-броска мне совсем не хочется.

Получать по башке мне не хочется особенно потому, что нельзя мне этого. Я и так стукнутый. С мопеда фигакнулся аккурат за год до армии. Сотрясение и гематома мозга, многочисленные поражения мозговой ткани, то-се. Как фигакнулся, так весь год в ушах шум стоял непрекращающийся, в глазах жирные черные мухи плясали, везде запах тухлых яиц чудился. Комиссовать должны были вчистую. А я, когда залечили мне более или менее башку, поперся сдуру на медкомиссию в военкомат за белым билетом, а там недобор массовый. Нормально, говорят, ограниченно годен. Постарайся только больше по башке не получать. И заломили руки за спину.

Значит, бочку мы с Добрицей все-таки решили забрать. Выливать из нее ничего не стали, потому что пригорок, и потечет все на асфальт: сейчас химики пойдут с обеда, Миша Тыквин по запаху мигом сообразит, что его посудине приделали ноги, и тогда мы с Добрицей опять-таки зря на свет народились. Очень у него, товарища ефрейтора, кулак убедительный. В итоге волочем мы тяжеленную емкость по вымершему в связи с выходным днем военному городку, из бочки через неплотно прикрытую крышку вонь просачивается страшная, глаза режет, руки напрочь отваливаются, пот по спине ручьем, а до кочегарки еще километров триста: миновать оружейные склады, завернуть за угол и потом еще много по прямой. Опять же солнышко тут, на юге, злое, особенно в обеденное время.

Добрица взмолился: Васек, говорит, не могу больше, давай отсудова выльем все к чертовой бабушке! Я ему отвечаю: куда выльем-то? На тротуар прямо? А вон, говорит Добрица, и тычет пальцем в приоткрытый канализационный люк возле склада.

Блестящая идея, земляк. Пять баллов. Помнится, у нас на родине в позапрошлом годе таким же образом какая-то секретная воинская часть речку угробила: вылили в водосток цистерну жидких отходов, и вся рыба ниже порогов кверху брюхом всплыла. А впрочем, если пошевелить мозгами, здесь канализация должна выходить прямо в пустыню, потому что на двадцать километров в округе ручья паршивого не встретишь. Воду для столовой нам дежурная машина привозит. Вся местная пустынная пакость в наших канализационных трубах от солнца прячется, как в оазисе, — всякие навозные жуки со жвалами, крупные пауки вроде тарантулов и черви дождевые, толстые и длинные, как в Австралии, я про таких в «Клубе путешественников» смотрел. Чуть послеполуденная жара спадет, выползают изо всех щелей: растянется червяк метра на полтора, тащится по асфальту, слизью бордюры пачкает... Мерзость проклятая, чистая аскарида. Чистый капитан Сутягин. Пауки в туалете до последнего времени прямо из очка вылазили, дневальные их каждый день гоняли вениками по всей казарме. Сидишь порой со спущенными штанами и молишь небеса, чтобы никто тебе в задницу не вцепился. Начальству, конечно, глубоко наплевать, оно в наш туалет редко заходит, у них свой при штабе — с унитазами и мягкой бумагой. Дневальные по-всякому пытались насекомых отвадить: и антифриз в очко лили, и масло машинное, и солярку, и дустом сыпали, но все без толку. Травануть подземный зоопарк боевыми отравляющими веществами пока никому в голову не приходило, и я вдруг подумал, что это остроумно и может принести пользу.

Пока я размышлял, Добрица ныл не переставая — выльем да выльем. Ну, говорю, хрен с тобой, золотая рыбка, давай выльем! Подождали мы, пока часовой за оружейные склады зайдет, подтащили бочку к люку и вывернули ее туда всю. Хорошо хлорпикрин по сухим трубам пошел, с нежным плеском. От неожиданности из люка пара жуков говенных выскочила, мы их сапогами по асфальту размазали.

Дальше легче пошло. Пустой бочонок мы мигом доставили в назначенное место, обтерли его изнутри старыми газетами. Вскоре и Педаль явился. Нам с Добрицей пришлось оказать ему еще одну услугу: перетащить бадью через забор и погрузить в педальский «Москвич». Емкость старшине не очень понравилась, он рассчитывал на большую железную бочку, поэтому, хотя буря в принципе прошла стороной, Педаль насупился. По-видимому, он уже успел где-то принять на грудь грамм триста, что привело его в тревожно-угрюмое состояние. Гоблины, сказал Педаль. Бандерлоги. На сегодня отмазались, но в понедельник неукоснительно продолжим. Согласно действующим расценкам. И еще раз войду в туалет и с изумлением обнаружу, что вы там курите сигаретами, пеняйте сами себя. Я дурак, вы мой азимут знаете. А где ж курить-то тогда, говорим мы с Добрицей. На улице, в специально отведенных и оборудованных для этого местах, терпеливо поясняет Педаль. Курить в туалете — нет такой буквы в этом слове, добавляет он. Это с пятого этажа-то не набегаешься, справедливо замечаю я. Тогда Педаль без дальнейшего разговора — дыдых мне леща по затылку! Я думал, у меня мозги через нос выпрыгнут. Еще вопросы, боец? Нет вопросов. Благодарю за службу.

Выпустив пар, прапорщик мгновенно утратил агрессивность, добродушно выяснил, до какой степени мы его уважаем, угостил нас своей поганой «ватрой», залез в «Москвич», радостно бибикнул от полноты ощущений и уехал зигзагами. А мы с Добрицей перелезли обратно через забор — я о колючую проволоку каблук рассадил, — и пошди в казарму, потому как было воскресенье и скоро по телику должен был дядюшка Скрудж начаться.

Кровь у тебя под носом, сказал Добрица. А, сказал я. Это... сейчас. Добрица перепугался: тебе что, плохо? Не, нормально, говорю, поднимаясь с земли. Голова только закружилась. А, говорит Добрица.

Вернулись мы в казарму. Умылся я в умывальнике, помаячил туда-сюда по подразделению, почитал «Эммануэль», выкурил в туалете прапорщицкую поганую «ватру», потом пошел в ленинскую комнату мультики смотреть. И вот как раз закончились «Утиные истории» и начался Чип с Дейлом, когда мы услышали первые выстрелы. Судя по направлению, откуда доносилась пальба, стрелял часовой возле оружейных складов. Сначала он бабахнул раз, после еще раз, а потом, видимо, справившись с предохранителем, засадил длинной очередью.