Чарли П - Ричард Калич

Врачи в больнице не могли разобраться в сплошном месиве, состоящем из частей моего тела, и поэтому оперировали меня, думая, что это кто-то другой… Кроме того, им случилось (случайно) три раза уронить меня с операционного стола, поскольку их гораздо больше интересовал футбольный матч, который показывали по телевизору нежели те слабые признаки жизни, которые я показывал на мониторе реанимационного аппарата. Хотя я должен признать, что два часа спустя, когда матч закончился, они честно исполнили свой врачебный долг. Отделив мою голову от моих же ног и соединив тыльную часть меня с чужой задницей, они создали довольно любопытную конструкцию gluteus maximus.[1] Когда же операция завершилась, меня не стало, вернее, от меня не осталось ничего – я лишился не только своего первоначального, задуманного и созданного природой облика, но и всех пяти чувств. Как ты понимаешь, находясь в таком состоянии, я не смог бы с уверенностью сказать, где располагается верхняя часть меня самого, и уж тем более мне было бы не под силу сориентироваться в тонкостях женской анатомии. Поверь, я отнюдь не горжусь подобной наивной невинностью, но такова истина: оно – прелестное, восхитительно-божественное отверстие женского тела, дающее нам жизнь и приносящее величайшее наслаждение, – в тот момент значило для меня не больше, чем дырка в моей собственной голове. Я не только не знал, кем и чем я был, но даже не представлял, когда и где одна часть меня начинается, а другая – заканчивается. Все мои части были похожи друг на друга и не похожи сами на себя. Итак, пройдя долгий путь проб и ошибок, дойдя до коматозного состояния и благодаря чистой случайности, я влюбился впервые в жизни.

Ты должна понять одну вещь: жизнь все еще теплилась во мне, по крайней мере я дышал. И вот однажды, когда я (как уже было сказано выше) в глубокой коме лежал на кровати, ночная сиделка, страдающая слоновой болезнью и анорексией – редкое сочетание, – с лицом, которое, подобно моему, отличалось совершенным отсутствием носа глаз, рта, подбородка, нижней челюсти и ушей и все же было милым и добрым, привлекла мое внимание. С другой стороны, если хорошенько подумать, мы мало походили друг на друга: смазанность ее черт обуславливалась тем, что они были либо скрыты слоями жира, либо провалились и расплющились до неузнаваемости вследствие хронической дистрофии. Однако, когда эта добрая женщина предложила мне глоток воды, а я, потянувшись к соломинке, случайно коснулся большим пальцем руки или ноги, не могу с точностью сказать, какая из моих конечностей соприкоснулась с большим пальцем ее ноги или руки, – не знаю наверняка, какая из конечностей женщины коснулась моей, – но не стану отрицать – ощущение было приятным. Без сомнения, оно было самым приятным из всех, испытанных мною за последнее время, если начинать отсчет с того момента, когда я споткнулся и ушиб палец на ноге. И нет ничего удивительного в том, что я немедленно принялся ласкать отверстие ее левой ноздри, принимая его за иное, ты сама понимаешь, какое отверстие, ведущее ты сама знаешь куда. И догадайся, что произошло, – чудо из чудес – ей это тоже понравилось. Даже больше, чем мне. И лишь много позже я узнал, что ей впервые в жизни довелось изведать подобного рода прикосновение, никогда и никто так не ласкал ее, впрочем, никак иначе тоже. Естественно, мы оба стали двигаться дальше, надеясь во взаимном изучении испытать предел наших возможностей. Могу сказать откровенно и не без гордости: мое либидо оказалось на высоте, – с большим искусством пройдя все предварительные стадии, погрузившись во все наполненные влагой углубления и впадины, не позабыв сделать остановки во всех закоулках ее тела, которых, честно говоря, у нее не было, я кончил свой путь, ткнувшись в глубину, прямо в центр ее мягкого, слишком мягкого и доброго сердца. Не успели мы опомниться, как любовь захлестнула нас с головой.

Однако хорошо известно, что все хорошее когда-нибудь кончается. Как ни жаль, но наше так называемое счастье продолжалось недолго. Однажды в палату вошла толпа юных медицинских светил, они плотным кольцом окружили мою кровать и с заговорщицким видом долго шептались между собой; они со свойственной молодым людям уверенностью рассуждали о том, что и как надо делать… Короче, дабы не утомлять тебя длинным рассказом, скажу: операция прошла успешно. Взявшись за меня, словно я был разбившимся Шалтаем-Болтаем, они соскребли куски и ошметки моего тела, собрали как утраченные, так и лишние детали и скроили меня заново. Несколько недель спустя все мои пять чувств вернулись ко мне. Заполучив их обратно, я потерял мою возлюбленную, вернее, я потерял всякий интерес к ее мягкому и доброму сердцу, после того как увидел мягкую плоть, из которой была сделана одна молоденькая блондинка с осиной талией – медсестра, которая, осматривая меня, склонялась слишком низко, позволяя мне, впрочем без всякого злого умысла, заглянуть за вырез ее халата».

– А когда ты влюбился во второй раз? – поинтересовалась новая подруга Чарли П.

– Это длинная история и запутанная, даже более запутанная, чем первая, – ответил Чарли П. – Давай прибережем ее для второго свидания.

Меня погубила литература!

Мать Чарли П, дочь банкира из Старого Света, была доброй женщиной и желала своему сыну только добра: пусть он станет кем угодно, лить бы не стал похож на деда и не пошел по стопам отца. Поэт, ученый, писатель – вот достойные и благородные занятия, вот кем она хотела бы видеть своего сына. Будучи скорее строгим и принципиальным воспитателем, нежели жестоким надсмотрщиком, она взялась за претворение в жизнь своей педагогической теории почти сразу после рождения Чарли П. Каждый раз, когда Чарли П, покачиваясь в своей колыбельке, поворачивал голову направо и видел лежащий на подушке доллар или тянулся пальчиками к банкноте, зажатой в руке матери, он получал легкий щелчок по носу или пощечину или та же рука мягко выкручивала ему ухо. Но если он поворачивал голову налево, где лежала книга в кожаном переплете, то незамедлительно получал нежный поцелуй и ласковые объятия; в той стороне его уже ждала награда – шоколадно-ореховое пирожное и стакан молока и красивая книга в тонком кожаном переплете. Само собой, эти источники боли и наслаждения иногда менялись местами – книга вдруг оказывалась справа, а банкнота – слева, но последствия всегда были одни и те же, и наступали они с неумолимостью закона природы: Чарли П неизменно оказывался в страстных материнских объятиях и получал свое пирожное с молоком, стоило ему бросить взгляд на книгу. Не нужно быть Павловым, чтобы объяснить – как и почему такой суровый, если не сказать жестокий, метод воспитания привил Чарли П любовь к книгам и пробудил в нем желание стать писателем.

Жизнь текла своим чередом, Чарли П благополучно выбрался из детства и перешел в трудный период юности, являющийся прелюдией к еще более тяжелым годам зрелости, и тут механизм дал сбой – Чарли П, подобно многим из нас, взбунтовался. Деньги, богатство, сила и власть стали для него идолом, главной целью и смыслом жизни. И он ринулся в погоню за ними с ожесточением, похожим на одержимость, проявляя при этом столь недюжинные способности предпринимателя, помноженные на вышеупомянутый энтузиазм и горячность молодости, что ни его убитая горем мать ни тем более отец (дела у которого шли неважно, и лишние деньги пришлись бы очень кстати) не могли противиться выбору сына. Позже, однако, предпринимательская страсть Чарли П прошла сама собой, как и все прочие болезни роста, свойственные переходному возрасту, и он спокойно вернулся к своему истинному призванию. Но и по сей день, стоит Чарли П увидеть, как ветер гонит по тротуару случайно оброненную кем-то долларовую банкноту, или заметить, как покупатель в магазине роется в содержимом своего бумажника, и его давно угасшая, похожая на безумие страсть, порожденная моральным разложением и необузданной похотью нашего низкого и меркантильного века, возвращается. В такие моменты Чарли П, позабыв о том, что он является носителем высоких нравственных ценностей, привитых ему матерью, кричит во весь голос: «Меня погубила литература!»

А час спустя, вновь обретя спокойствие и безмятежность взора, он, вместо того чтобы бежать домой и приступить к исполнению своей грандиозной миссии – созданию Великого Американского Романа – или, на худой конец, выбрать из своей многотомной библиотеки достойную книгу и погрузиться в чтение, направляется в ближайшую кондитерскую, чтобы получить свое шоколадно-ореховое пирожное и стакан холодного молока.

Библиотека Чарли П

Чарли П является обладателем богатейшего собрания книг. По количеству томов его коллекция могла бы поспорить с Нью-Йоркской публичкой, расположенной на Сорок второй улице, с парижской Национальной библиотекой, с библиотекой «Парнао в Греции, да и с любой другой величайшей библиотекой мира. Огромные книжные магазины и пыльные лавки букинистов, собрания библиофилов и частных коллекционеров, библиотеки университетов, современные книжные супермаркеты, такие как «Далтон» или «Варне и Нобель», древняя Александрийская библиотека и напичканная компьютерами Библиотека Конгресса с ее лабиринтами многоэтажных шкафов и многоярусных стеллажей не идут ни в какое сравнение с библиотекой Чарли П – ни по количеству томов, ни по ценности представленных в ней изданий, ни по диапазону и глубине охвата различных отраслей науки. Ради чего, с какой целью он собирал свою коллекцию? Была ли тому причиной тяга к знаниям и любовь к печатному слову, а может быть, желание произвести впечатление на женщину и удивить друзей, или он делал это из чистого любопытства, или от скуки, или просто потому, что у него не нашлось иного, более интересного занятия? Мы не знаем, да это и не важно. Важно другое – Чарли П не читает книг, он не прочел ни единой книги из своей гигантской библиотеки.