Белый хрен в конопляном поле - Михаил Успенский

Отец у будущего короля был шорник.

Первенца своего он нарек Стремглавом и не ошибся: едва подросши, паренек носился по деревне так, словно вышиб перед тем с разбегу крепкую дубовую дверь и никак не может остановиться.

Доставалось ему за резвость, конечно, крепко. Да иначе и быть не может в доме, где хозяин — шорник. Звали его Обухом, и за дело: был он здорово крепок и скор на руку, нравом свиреп, волосат, и даже брови над переносицей у него срослись от постоянной злости. Злость он вымещал на шкурах, на жене и на единственном сыне.

Порол он сына и недоуздком, и чересседельником, и шлеей, и шлейкой, и подпругой, и гужами, и вожжами, и постромками, и поводьями, и, наконец, временами.

Выходила двойная польза: и товару испытание на прочность, и отроку отеческое наставление.

Спина и то, что ниже ее, у Стремглава от наставлений настолько закалились и задубели, что на коне он мог всю жизнь проездить без всякого седла и не опасаться вражеской стрелы в спину.

Но не мечталось даже бойкому Стремглаву ни на коне подолгу красоваться, ни в бою отличаться, поскольку батюшка хотел передать старшенькому и единственному сыночку свое ремесло. Шорник Обух был жаден и у кожевников готовые кожи не покупал, а подрабатывал сам еще и живодером, и дубильщиком, и мяльщиком. В сарае, а подчас и в избе, стояли кадушки, источавшие самый гнусный запах. Известно ведь, чем дубят шкуры, если на квасцы денег жалко: куриным пометом…

Имелась и еще, помимо природной злобы, у шорника причина сынка своего ненавидеть.

… Было тогда Стремглаву лет пять или меньше — кто в деревне годы-то считает?

Однажды ночью возникла у младенца великая нужда: поглядеть на звезды, которые в безлунную ночь горят особенно ярко.

Он вышел за ворота, запрокинул головенку и начал дивиться небесному устройству, а дивиться он умел.

Удивление было прервано тележным скрипом.

Тележного скрипа Стремглавка уже не боялся, не маленький. Поэтому он никуда не убежал, а решил подождать, кто приедет.

Тележный скрип приблизился. Мало того, к нему присоединился человеческий голос, такой же скрипучий:

— Ну, люди! Прямо-таки порождения крокодилов! Старого старика ни в одну избу не хотят впустить, словно он головорез либо сквернавец какой! Я для вас стараюсь, можно сказать, в гроб себя заживо загнал, а вы… Мне бы щец горячих похлебать, в баньке попариться, косточки побаловать… Эх, напрасны мои труды: все как есть люди сволочи!

«Как это — все люди? — подумал мальчонка. — И мама? И батюшка? И я? И корова наша? И кот Кулик?» (Куликом умного кота прозвали за то, что он ухитрился поймать одноименную птицу.) — Дедушка! Пойдем к нам! — радостно предложил Стремглав. — У нас как раз собираются баню топить, мы всегда ее поздно топим, батюшка допоздна работать велит. Только ты его слушайся — он у нас строгий! Может и выпороть…

Скрип колес пресекся.

— Там посмотрим, кто кого выпорет. Ну-ка, где ты там, доброхот нежданный? Веди в избу, коли обещал! Горе тому, кто даже нечаянных, опрометчивых посулов не выполняет: ничего он в жизни не добьется!

И крепкая рука ухватила Стремглавову ручонку, словно незнакомец умел видеть во тьме.

— Дедушка, давай я потом коня твоего распрягу, оботру, напою, овса ему задам…

— Конь у меня самостоятельный… Ты веди!

Тут Стремглав опомнился. Вдруг это и вправду лихой человек — вон хватка-то какая… Батюшка ведь убьет… То есть он сначала пришлого убьет, а уж потом за сына-дурака примется: не тащи в дом первого встречного, да еще ночью, да еще безлунной!

— Чего? Какие такие старые странники? — взаправду зарычал шорник, когда сын с пришельцем зашли в избу.

— Я, батюшка, его пригласил… — пискнул Стремглав.

Шорник Обух вынул из-за спины топор, внимательно осмотрел странника, примеряясь, нет ли у него чего ценного, такового не обнаружил и снова заорал:

— Я на тебя, старого пса, молодых кобелей спущу! Пошел вон на все на три на тайные руны!

Странник отпустил мальчишку и протянул руку к хозяину:

— Ариды и Мариды, Ариды и Макариды! Макариды и Аскариды! Вы идите во дальнюю страну, где деревья не шумят, где девка косы не плетет, где юноша прута не строгает…

Шорник выронил топор.

— Понял, кто перед тобой? Ладно, для сына твоего тебя прощаю, поскольку он еще не вырос, а уже смел, честен и добр. Что-то потом останется… Ведь он не только тебя, он всю вашу деревню спас. Если бы меня ни в один дом не впустили, я бы ее куриной лапкой обвел — знаешь, что после того бывает?

Шорник испуганно кивнул.

— Да не трясись ты — перед мальцом не позорься! Где там твоя баня?

… Сколь не таимничай, а станется и правду сказать.

Конечно, печи в Посконии были никакие не деревянные, такую ни один кудесный мастер не сотворит. Обычные были печи, кирпичные были печи. Да и на что нужна деревянная печь, много ли она тепла сохранит?

Просто заморских гостей, как полагается, водили в баню. И потом они дома рассказывали про чудное ее устройство. Рассказы передавались дальше, по пути злостно перевираясь и обрастая самыми невероятными подробностями. В иных странах, кроме Посконии, Чухонии да Варягии, таких бань сроду не было, люди там в лоханках мылись — вот позорище-то! Владыка могучий в лоханке сидит! Значит, так и возникла сказка о том, что в Посконии, мол, деревянные печи… … В бане пришелец оказался крепким жилистым стариком, и лицо у него было узкое и грозное, как секира. Болярское, словом, было лицо, а вот одежда мужицкая.

— Потом посиди-ка ночку, повыжаривай гостей, — приказал он хозяину, кивнув на рубище свое.

Шорник словно язык во щи обронил — кивал только покорно злою своей головой.

Но баня любого злодея умягчит, добрые же люди в ней становятся еще добрее, а очень многие вообще выходят оттуда совсем захорошевшими.

Особенно же удобрению страстей человеческих способствует брага.

— Здоровый ты мужик, только вот живешь зря, — сказал подобревший старец хозяину.

— Как так зря? Ты думай, ухо моржовое, чего говоришь! — осмелел шорник. Такие люди обыкновенно начинают наглеть при малейшей потачке.

Только гость не обиделся. А вот Стремглавке тут и стало впервые за отца стыдно.

— Вот почему. С такими плечищами надо идти в войско и добро добывать мечом. Конечно, ремесло я тоже уважаю, только ты ведь и шорник — так себе. А все от того, что всю работу сам делаешь по причине жадности. Труд же разделения требует.

— Парень подрастет — будет кожи мять, — сказал Обух.

— Ты, стало быть, все уже за него решил?

— Конечно. Ведь отцовское слово — закон.

— Ну и напрасно, поскольку вижу я у мальчика на теле явственные царские знаки.

И показал рукой, где именно он эти знаки видит. Хозяин захохотал.

— Ну, дедушка, сказанул! Какие же это царские знаки? Такие у всякого мужика с рождения имеются! Таков-то и я царь!

И в доказательство хлопнул себя по низу живота.

Настала очередь гостю посмеяться:

— Нет, у тебя это всего лишь простые причиндалы. А у сына твоего истинно царские знаки. Недаром всякому отроку говорят, что у него все впереди. Вот что это выражение по-настоящему-то значит! Каждый мужчина с ними рождается, да немногие становятся царями, потому что не знают об этом. Не смеют знать.

— Что же ты тогда сам царем не стал? — ухмыльнулся шорник.

— Пробовал. Не вышло. Не судьба.

— Это что же выходит — оглоед мой царем может заделаться?

— Может! — сказал твердо гость. — Только будет он не царем, а королем. Хотя разницы никакой. Ибо давно нужен Посконии настоящий владыка.

— И когда же на наш убогий двор венец привезут? — поинтересовался глумливо хозяин.

— Он его сам себе добудет, когда особое слово услышит и пойдет за ним… Плесни-ка еще! Да не тревожься, пошутил я насчет вшей с гнидами, не водится их у меня…

ГЛАВА 3,

— Стремглавка! Ты где всю ночь шлялся, жрать твою кашу, кожи еще не мяты, не тронуты! За стол не сядешь, покуда урок не отработаешь! Для твоей же пользы стараюсь!

С таких воплей начинался трудовой день будущего короля, и начинался он, едва солнышко показывало на восходе самый кончик носа.

Первое время после ухода таинственного гостя шорник бить мальчишку остерегался, так его старик напугал. С перепугу он даже отдал сына в учение к единственному на всю деревню грамотею, и грамотей учеником нахвалиться не мог.

А потом началось все снова-здорово. Мстил Обух родному сыну за свою поганую жизнь, историю же про ночного гостя так часто рассказывал пьяным приятелям, что Стремглав, израстая, не смог ее забыть…

— Так ведь, батюшка, вы же меня сами в ночное посылали…

— На ухо к медведю я тебя посылал! То было ночное, а теперь дневное! У меня хлеб даром не едят! Вот я тебе сейчас нанесу царские знаки!

После устного внушения шорник брался за вожжи, или за гужи, или за что там попадалось.