У Дона Великого на берегу - Геомар Куликов

Ровной и́ноходью бежит мохноногая крепкая лошадка. Мягко постукивают о землю неподкованные копыта.

Бесстрастно-темное, обожженное солнцем, загрубевшее на ветрах, скуластое лицо всадника – ордынского пастуха-воина Тангула.

Далеко отсюда находятся земли его предков. Ох как далеко! Месяцы изнурительного пути на восток нужны, чтобы добраться до них. Однако еще дед Тангула помнил родные места. Слабым, дребезжащим голосом рассказывал о голубом Керулене* – реке своего детства, высоком синем небе, горбатых, словно верблюжьи спины, далях. И старческие слезы струились по глубоким морщинам.

Голубой Керулен! По-прежнему ли чисты и звонки твои воды? Помнишь ли тех, кто селился по твоим берегам? Знаешь ли, где теперь кочуют их правнуки, далекую чужбину называя своей землей?

Усмехается Тангул.

Его, как и все воинство, всех людей Золотой Орды, русы называют татарами*. Неведомо им, что у великого божественного Чингисхана, основателя огромной империи и покорителя бессчетных народов, среди соплеменников-монголов не было врагов злее этого племени. Неисчислимое множество их было истреблено по его приказу. И надо же! Русы – и не они одни – всех воинов, вылетевших из гнезда повелителя вселенной, зовут бессмысленно татарами, равно как и многие тысячи иных, кто волей или неволей присоединился к ним.

Презрением исполняется всадник в рваном халате, перехваченном старым линялым кушаком, цвет которого, пожалуй, не угадать и самому хозяину.

Пусть называют как хотят! Лишь бы боялись, трепетали от страха при виде ордынского воина!

Злобно грызутся между собой правители. Оттого дробятся силы степного воинства. Но теперь власть, похоже, попала к верному человеку, военачальнику Мамаю*. Все земли справа от реки Итиль, или, как ее называют русы, Волги, у него под рукой. Кто знает, быть может, именно ему суждено возродить былое могущество Золотой Орды?

Словно влитой сидит в седле Тангул. К коню привык с детства.

Одно скверно: лошадь чужая и седло не свое – принадлежат Алтанбеку, вельможе всесильного Мамая.

Волка, по пословице, кормят ноги. Воина – храбрость и удача. Храбрости не занимать Тангулу. А вот удача – вроде той лисицы-огнёвки – мелькнет-поманит и скроется. Ищи ветра в поле!

Много раз ходил Тангул на русов. Да все без большого для себя проку.

Только на Пьяне-реке* три года назад, когда водил их на русские земли стремительный и хитрый царевич Араб-шах, улыбнулось Тангулу счастье. Захватил богатую добычу: трех кровных скакунов, осыпанную драгоценными каменьями саблю и золоченые доспехи со шлемом. Стал после Пьяны десятником. Хоть и самым малым, а начальником. Был то не бой, а, скорее, побоище. Русских, обманутых местными князьками, застигли врасплох. Что из того? Может, славы и меньше. Зато добычи больше. И досталась дешево.

Но тем Тангулова удача, заманно сверкнув золотом и серебром, изошла, кончилась.

В позапрошлом году пошел на Русь, по Мамаеву повелению, мурза* Бегич. Рвались вперед ордынцы, предвкушая богатую поживу. И просчитались. Ожглись шибко. Московский великий князь Дмитрий Иванович выдвинул свои войска в Рязанскую землю, на реку Вожу*. И столь знатно встретил незваных гостей, что откатились они, бежали в великой панике, побросав свое добро. На реке Воже потерял Тангул все, чем поживился на Пьяне. Рад был, что сам цел остался. Мурзе Бегичу и многим иным так не посчастливилось. Устлали своими костями Русскую землю. Остались в ней навеки. Так-то!

Одного руса тогда зарубил Тангул. Не силой или ловкостью взял – хитростью. Кинулось отступать Бегичево воинство. Тангул со всеми. Услышал краем уха: скачет за ним русский. Кинул быстрый взгляд. Увидел: смеется веселый белобрысый рус, саблей для острастки грозит. Видно, доволен, что обращены враги в бегство. Озлился Тангул, коня придержал и, внезапно обернувшись, сильным ударом рассек белобрысого от плеча до самого пояса. На всю жизнь запомнились Тангулу голубые изумленные глаза руса, никак не ожидавшего смерти, ведь он надумал пощадить вражеского воина. Да Тангул того не решал.

С гордостью, многословно рассказывал он об этом случае друзьям-приятелям. А сыну своему, Сеиду, назидательно добавлял:

– Чти отца своего! И учись!

– Может, после него остались дети… – укорила Тангула жена. – Сладко ли им?

– Аллах велик! – высокомерно изрек Тангул. – И с ними, глядишь, повстречаемся!

И, сами не ведая, оба оказались правы. Было у руса двое детей: сын Бориска и дочь Настя.

С Бориской и впрямь суждено было в недалеком будущем свидеться ордынскому воину Тангулу.

Теперь Тангул опять рядовой воин. А за бедностью – пастух у Мамаева вельможи Алтанбека.

Сегодня отводил красавца арабского скакуна – подарок своего хозяина – другому, еще более важному человеку, Бадык-оглану, царевичу из рода великого Чингисхана.

Старший табунщик придирчиво осмотрел коня. Сказал:

– Следуй за мной!

Спешились оба перед большим белым шатром царевича. От одного из приближенных, важного одноглазого старика монгола, получили короткий приказ:

– Ждите!

Сизый дымок вился над шатром. Щекотал-дразнил запахом вареной баранины, сдобренной тонкими иноземными пряностями. Туда-сюда шныряли проворные, верткие слуги, несли блюда с ароматными кушаньями. Тангул глотал слюну: не ел с самого утра. Да и разве сравнить его просяную похлебку с тем, что подавали Бадык-оглану?

Богато живет царевич! Хорошо живут мурзы, беки* и другие важные люди. Всего вдоволь: коней, верблюдов, овец, рабов. Ему бы, Тангулу, так!

Громкие голоса, смех доносились из шатра. Царевич обедал не один: принимал гостей. Старший табунщик, только что заносившийся перед Тангулом, сделался тише воды, ниже травы. Терпеливо вместе с Тангулом ждал, когда позовут.

Солнце склонилось к закату. Из шатра наконец вышел Бадык-оглан. Молодой, румяный. Росту невысокого. Коротконогий и безбородый. В груди широк. Глаза от выпитого кумыса* блестящие, хмельные. Шелковый, небесного цвета халат распахнут. Следом за царевичем толпой – гости.

Одноглазый придворный почтительно доложил о подарке.

Милостиво кивнул Бадык-оглан. Тонкой, унизанной перстнями рукой небрежно потрепал коня по шее. Приказал что-то коротко и скрылся в шатре, сопровождаемый шумными гостями.

Коня увели. А Тангулу вынесли миску баранины. Малость остыла, но сочилась еще золотистым жиром и благоухала так, что сводило скулы.

Тангул знал порядок. Сказал приличествующие торжественные и высокие слова благодарности. Совершил положенную молитву. И лишь тогда принялся за еду.

Куски брал медленно. Жевал и глотал без спешки и жадности. Словом, вел себя так, как надлежало воину. Тангулу вынесли и чашку кумыса, которую он так же степенно, маленькими глотками осушил.

Сытый желудок – приятный спутник. Возвращаясь, весел был воин Тангул. И мысли его были значительны. Думая о богатом стане царевича, Тангул вспомнил старинную песню-сказание, слова, принадлежащие будто бы Борте-хатум, старшей жене Чингисхана:

Плохо ли иметь слишком много?Хорошо ли иметь слишком мало?

И сам себе ответил: «Нет, совсем не плохо иметь слишком много, и, напротив, вовсе не хорошо иметь слишком мало!»

Над его одинокой юртой* тоже вился дымок. Но чуткие ноздри Тангула безошибочно определили: отнюдь не сочной и сладкой бараниной пахнет. Едким дымом кизяка, сухого верблюжьего навоза, встречает хозяина его жилище.

Сузились Тангуловы узкие глаза. Полоснули даль горячими тонкими лезвиями. Там, к северу от степей, живут медлительные, привязанные к своим домам, полям и огородам русы. В их жилищах, храмах-церквях сберегается бессчетное добро. Золото и серебро – пудами*. Самоцветных камней россыпи. Драгоценных узорчатых тканей сундуки. Приходи с острой саблей, метким луком, смертоносным копьем Тангул – все будет твоим! А искусные русские рабы сделают твою жизнь легкой и беззаботной!

Спрыгнул Тангул с лошади. Вошел, согнувшись у порога, в юрту. Пусто и убого в ней. Старые, ветхие кошмы* – все убранство. На огне – скудное варево, что затеяла жена.

Не удостоив ее словом, опустился на кошму. Принялся исподтишка, стараясь утаить свое необычное внимание, разглядывать жену. Тощая, сухая, словно щепка. Лицо длинное. Углы рта скорбно опущены. Сгорблена, точно старуха. Плюнул презрительно. Разве это достойная жена ордынского воина? С горечью подумал: и в сыне, что теперь вместо него пасет хозяйские табуны, уже нет и не будет исконных черт предков.

Правитель Орды – грозный и могущественный Мамай говорил еще весной: «Пусть ни один из вас не пашет, будьте готовы на русские хлеба!» Не пахать – было сказано так, к слову. Испокон веков монголы занимались разведением скота. Высокомерно относились к земледельцам: рабский, мол, труд. А вот про русские хлеба, похоже, говорилось всерьез. Поняли и влиятельные князья-мурзы, и иные богатые, власть имущие люди, и простые воины-пастухи – разгневан Мамай на русских. Хочет жестоко отомстить за поражение своего войска на реке Боже.