Долгая заря (СИ) - Большаков Валерий Петрович

— Мегатеракт одиннадцатого сентября? — негромко спросила Тата. — В Нью-Йорке?

— Он самый, — кивнула княгиня, разлепляя сжатые губы, и без выражения процитировала данные из «Особой папки»: — Пассажирские самолеты станут врезаться в здания Всемирного торгового центра. Сотни тонн керосина сгорят, ослабив металлоконструкции обоих небоскребов, и те рухнут, похоронив тысячи человек под развалинами… Не знаю уж, — проворчала она, — почему неведомые террористы и в «Альфе», и в «Гамме» так возлюбили авиалайнеры! Хм. В принципе, события, являющиеся неотвратимыми, предотвратить невозможно… Такие попытки приведут лишь к тому, что данное событие произойдет либо немного раньше, либо немного позже. Я правильно поняла результат тестов?

— Увы, — горестно вздохнул Антон. — Я буквально загонял станцию, просчитывая все варианты события! А попытки предотвратить… Ох… МНВ даже с вероятностью 0,01 не просчитываются!

— А если по-русски? — насупилась фон Ливен.

— Если по-русски… Результаты расчета весьма неутешительны: попытаемся помешать мегатеракту — и он случится, максимум, на пару недель позже, а вот число жертв возрастет многократно! Причем все попытки информировать спецслужбы, Конгресс или неполживую прессу ни к чему хорошему не приведут. — Антон стыдливо и беспомощно развел руками: — Вот… как-то так…

Повисло то самое молчание, которое в романах называют гнетущим.

— Антон, — подала Тата негромкий голос. — Простите… А вы… полностью уверены в своих расчетах?

Алёхин впервые прямо глянул ей в глаза.

— Полностью! — отрезал он.

— Следовательно, — строго сказала княгиня, — сидим и не вмешиваемся. А то хуже будет…

Пятница, 4 июля 2003 года. Условный день

Луна, станция «Порт-Иридиум»

Сам Дворский, вместе с Бур Бурычем, высадился в «Порт-Голконде» еще в июне, ясной лунной ночью — Земля блистала на небосводе, пригашивая слабые звезды. Даже дальняя дорога «за море» не утомила — новый луноход-тягач катил за собой вагончики не простые, а с гермокабинами.

Или трястись пятнадцать часов в скафандре, или посиживать в легком комбинезоне, на мягком диване, да дуть чай из стакана-«груши»! Чем не СВ?

Отгрейдерованную «Муравьем» грунтовку дожди не заливали, поэтому инженеры-водители не знали луж и ям. Ровное полотно «шоссе» уводило на другой край Моря Дождей — светлая полоса перелопаченного реголита.

А вот академику Янину повезло больше — его ЛК садился на новенький космодром 2-го класса, рядом со станцией «Порт-Иридиум», на обширном лавовом поле.

— Вверху, — буркнул Кудряшов, задирая голову в шлеме. Золоченый светофильтр не давал Федору Дмитриевичу рассмотреть лицо товарища, но сама поза… Вон, как изогнулся!

— Вижу, — улыбнулся Дворский, замечая искорку в черных небесах. На Луну снова опустилась долгая двухнедельная ночь.

— Вот, ей-богу, сговорюсь с Валентином Лаврентьичем, — заворчал Бур Бурыч, — и упремся оба! Не воротимся на Землю, и всё тут!

— У Янина здоровье пошаливает… — осторожно вступил Федор Дмитриевич.

— Как будто я помолодел! Здесь легко, и сердцу, и вообще… Курорт для пенсионеров! А эта… врачиха еще и ехидцы подпустила! Дескать, полет на Луну дорого обходится государству. А ничего, что это мы открыли Урановую Голконду⁈ Ничего, что теперь СССР просто купается в трансуранидах? Атомные электростанции, атомные теплоцентрали, атомоходы, атомовозы!

— Вдо-о-ох… Вы-ыдо-ох… — прервал его Дворский.

И Кудряшов не вспылил — свирепо засопел носом, успокаивая расходившиеся нервы.

Золотистый промельк «элкашки», между тем, вырос в солидный лунный корабль, зависший в небе, словно сверкающая новогодняя игрушка. Пламени из дюз, как рисуют посадку на Луну безграмотные художники, Федор Дмитриевич, естественно, не заметил, зато глазам давался бешеный муар истекавшего горячего водорода. Выхлоп сдул пыль, будто чистюля, сметающий невидимую грязь с парковой скамьи, и ЛК сел.

Пара краулеров, накручивая гусеницы, подлетели к суставчатым опорам.

— Встретим академика на станции? — неуверенно поинтересовался Дворский.

Кудряшов насмешливо фыркнул.

— Плохо ты знаешь Лаврентича!

Юркий «ползун», подобравший пассажира, затормозил возле парочки, и в наушниках забился нетерпеливый, взволнованный голос Янина:

— Падайте! Быстрее! Что вы там нашли, не томите!

— Сам увидишь! — хихикнул Кудряшов, ловко вскакивая на платформу краулера, и хватаясь за раму.

— Чертовы медики! — негодовал Валентин Лаврентьевич. — Полгода отпуск! Да я чуть не чокнулся на этой даче, на этом пляже! Вот же ж, инквизиторы…

Всю дорогу молодой, зубастый водила гнал вездеход по настоящему тракту, пока не выехал на серый матовый простор, закольцованный останцами купола.

За несколько лет все его обломки, почти утратившие прозрачность, вывезли, а круглую площадь зачистили до основания, просеяв каждую щепоть реголита.

Посередине инопланетной базы темнел квадратный провал, уводивший на нижние, подлунные горизонты. Прямо над «черным квадратом» серебрилась ферма на опорах, удерживавшая подъемник — он опускался в подобие атриума, как ведро в колодец.

Дворский покачал головой — это ж сколько месяцев они разгребали завалы! Верхние три горизонта обрушились еще в мезозое, когда грянул планетоид. Правда, и на минус четвертом ярусе лестниц не водилось — рептилоиды предпочитали пользоваться пандусами…

— Мы думали, что и пятый горизонт развалился, — ворчливо излагал Бур Бурыч, — ан нет! Завал мы расчистили за одну лунную ночь…

Подъемник опустил всех троих на глубину метров сорока. В мечущемся свете налобных фонарей гнулись и шатались наклонные стены, уходившие к «обычному» потолку. Янин не сдержался, сиганул вперед — и малая гравитация тотчас же наказала его. Академик упал и перекатился.

— Осторожнее! — вскрикнул Дворский.

— Разучился! — отдалось в наушниках смущенное кряхтение.

— Да будет свет! — торжественно провозгласил Кудряшов, и трапециевидный объем залило резким голубоватым сиянием.

— О-о-о… — молитвенно затянул Янин.

Дальней стены не существовало. Возможно, что огромный проем миллионы лет назад перекрывался створами, но сейчас он был полон ломаных балок и крученых труб. Они блестели, как новенькие, с синеватым отливом.

— Наверху, точно над этим местом, мы обнаружили круглую площадку, — рассказывал Бур Бурыч. — Предполагаем, что это огромный лифт… А все эти балки выплавлены из местного «нифе»… Валь, да ты не туда смотришь! Дался тебе этот прокат… Сюда глянь!

Академик круто развернулся, едва не упав, и боком, нетерпеливой припрыжкой, окунулся в тень гигантского контрфорса. Ему открылись огромные формы, нездешние и суровые — сочленения шаров, усеченных конусов, тонких цилиндров, облеплявших два куба, каждый размером с комнату.

Левый куб пустовал, отливая стенками, как будто облицованными черным стеклом, а в правом громоздился параболоид из тонкого, толщиной в палец, металла. Внешняя его поверхность тускло матовела, зато внутренняя отразила Янина в скафандре, словно кривое зеркало — фигура ученого исказилась и расплылась по окружности.

— На Землю не радировали? — спросил он отрывисто.

— Нет, конечно, — забрюзжал Кудряшов. — Понимаем, не маленькие.

— О-о! — восхитился Валентин Лаврентьевич. — Тут что-то написано!

По круглому боку чужепланетного шара, по боковой панели правого куба тянулись строчки неведомых письмен, сложенные из простеньких значков, вроде букв «Г», «П», «О», «I», «L»…

— Не прочитаешь, — фыркнул Борис Борисович, — и не надейся. Внеземная культура!

Выдохнув свои научные восторги, академик проговорил спокойно, хотя и с подъемом:

— Мы тут можем долго щупать слона, но так ничего и не поймем. Нам нужен ученый-инженер, лучше средних лет, немного авантюрист и дьявольски талантливый!

Сознание Дворского сразу же запрудила память. Тысяча девятьсот семьдесят пятый. День, когда его младшая представила юного Мишу Гарина.