Утешительная партия игры в петанк - Анна Гавальда

— Не-ве-рит! — повторяет он, постукивая по рулю.

— Не верю… — признаюсь я.

— А Бог-то ведь есть! Он здесь! Он повсюду! Он указывает нам, куда…

— Нет-нет, — прерываю я его, — там, откуда я вернулся… там Его нет. Точно. Уверяю вас.

— Это почему же?

— Там такая нищета…

— Так ведь Бог среди нищих! Бог творит чудеса, вы знаете? Бросаю взгляд на спидометр: 90. Из машины не выскочить.

— Взять хотя бы меня… кем я был раньше?.. да никем! — Он занервничал. — Пил! Играл! С женщинами спал! Да я уже на человека был не похож, понимаете?.. Полное ничтожество! Но Господь позвал меня. Поднял с земли, словно цветочек, и сказал: «Клоди, ты…»

Я никогда не узнаю, что там наболтал ему Всевышний. Я заснул.

Когда мы подъехали к дому, он тронул меня за колено.

На оборотной стороне счета значился точный адрес рая: церковь Обервилье, улица Сен-Дени, 46–48. С 10.00 до 13.00.

— И не откладывайте, в ближайшее же воскресенье приходите. Просто скажите себе: если я сел в эту машину, это не случайно, потому что случайностей… (он делает большие глаза) не бывает.

Стекло справа от водителя опущено, и я наклонился, чтобы попрощаться с моим пастырем:

— Так значит… эээ… Вы теперь… это… больше не спите… с женщинами вообще?

Он широко улыбается:

— Только с теми, которых посылает мне Господь…

— И как вы их узнаете? Улыбка становится еще шире.

— Они самые красивые…

***

Всему-то нас учили наперекосяк, размышлял я, толкая дверь подъезда. Вот я, я только тогда был искренен, когда говорил себе: «Я не достоин принять Тебя».

И в это я действительно верил.

А ты, гоп-гоп, да-да, ты — поднимаясь на пятый этаж по лестнице, я с ужасом понимал, что эта чертова песня прилипла ко мне, — на такси, да-да, на такси.

Оу-йе.

Дверь закрыта на цепочку, и эти последние десять сантиметров, из-за которых я не мог попасть в квартиру, окончательно вывели меня из себя. Я приехал черт знает откуда, я столько всего натерпелся, самолет опоздал немилосердно, и все это при деликатном попустительстве Господа Бога. У меня сдали нервы.

— Это я! Откройте!

Я орал и дубасил в дверь:

— Да откройте же, черт подери!

Нос Снупи показался в дверном просвете.

— Эй, ты чего? Успокойся, не надо так волноваться… Матильда сняла дверную цепочку, посторонилась и, когда

я переступил порог, уже повернулась ко мне спиной.

— Добрый день, — сказал я.

Она ограничилась тем, что подняла руку, вяло пошевелив пальцами.

Enjoy,[2] гласила спина ее майки. Как же! В это мгновение мне сильно захотелось схватить ее за волосы и врезать ей как следует, чтобы заставить повернуться и смотреть мне в глаза, когда я говорю ей эти два слова, которые для нее, видимо, давно потеряли всякий смысл: Добрый-день. Но потом, эх… Я плюнул. К тому же дверь в ее комнату уже захлопнулась.

Меня неделю не было, послезавтра опять уеду, ну и… К чему все это?..

Какая разница? Ведь я тут проездом, разве не так?

Я вошел в комнату Лоранс, которая вроде бы была и моей. Кровать застелена идеально, на одеяле ни складочки, подушки взбиты, пузаты, надменны. Грустны. Я прошел вдоль стены и присел на самый край кровати, чтобы ничего не помять.

Я уставился на свои ботинки. Довольно долго на них смотрел. Потом взглянул в окно: кругом одни крыши, крыши да Валь-де-Грас вдалеке. Перевел взгляд на ее одежду на спинке кресла…

Ее книги, бутылка воды, записная книжка, очки, сережки… Все это наверняка что-то значило, но я уже не очень понимал, что именно. Больше не понимал.

Взял с ночного столика одну из упаковок с таблетками.

Nux Vomica 9CH, проблемы со сном.

А, вот оно что, проскрипел я, поднимаясь с кровати.

Nux Vomica. Рвотный орех.

Все было как всегда, но с каждым разом все хуже. Полное отчуждение. Уже и берегов-то не видно…

Ну хватит, оборвал я себя. Ты устал и порешь чушь. Кончай.

Вода обжигала. Открыв рот и зажмурившись, я ждал, когда она смоет налипшую на меня дурную чешую. Холод, снег, темень, автомобильные пробки, бесконечные споры с кретином Павловичем, заведомо проигранные сражения и все эти взгляды, которые я до сих пор чувствовал на себе.

Этого типа, который вчера запустил мне в лицо каской. Слова, которые я не понимал, но смысл которых без труда угадывал. Стройку, с которой я явно не справлялся. По многим причинам…

И зачем только я в это влез? И вот, пожалуйста! Теперь я не мог найти даже собственную бритву среди всей этой косметики! Апельсиновая кожа, болезненные регулы, блеск, плоский живот, жирная себорея, ломкие волосы.

И к чему вся эта дрянь? Зачем?

Кому все это нужно?

Я порезался и отправил весь этот хлам в мусорное ведро.

— Эй… Я вот думаю, может тебе кофе сварить? Матильда стояла на пороге ванной, скрестив руки и небрежно опираясь о дверной косяк.

— Хорошая мысль.

Она смотрела на пол.

— Эээ… Да… Прости, я уронил тут кое-что… Я сейчас… не беспокойся…

— Да нет. Я не беспокоюсь. Ты ведь все время нам что-нибудь такое устраиваешь.

— Чего?

Она помотала головой.

— Как съездил? — спросила она.

— …

— Ладно! Твой кофе.

Матильда… Девчонка, которую мне так трудно было приручить… Так трудно… Боже мой, как же она выросла! Хорошо, что у нас оставался этот Снупи…

— Ну что, тебе лучше?

— Да, — сказал я, дуя на кофе, — спасибо. Чувствую, наконец, приземлился… Ты сегодня не учишься?

— Не-а…

— Лоранс на работе?

— Да. Она придет прямо к бабушке… Ну нееет… Только не говори мне, что ты забыл… Ты прекрасно знаешь, что сегодня у нас мамин день рождения.

Конечно, я забыл. Нет, не про день рождения Лоранс, а о том, что мы собирались отметить его в кругу семьи. Обожаю семейные торжества: праздничный стол, все как положено. Все, чего мне так не хватало.

— У меня нет подарка.

— Знаю… Потому и не пошла ночевать к Леа. Знала, что ты без меня не обойдешься.

Ох уж эти подростки… До чего неблагодарный возраст.

— Знаешь, Матильда, меня всегда удивляла твоя манера общения…

Я встал, чтобы подлить себе кофе.

— Ну хоть кого-то я еще могу удивить…

— Кокетничаешь? — мне хотелось сказать ей что-нибудь приятное. — Enjoy!

Она слегка повела плечом. Едва заметно. Как ее мать.

Мы решили пойти пешком. Миновали несколько улочек, Матильда молчала, я пытался завязать разговор, но мои вопросы ее явно раздражали, так что она вытащила свой iPod и надела наушники.

Ладно, как знаешь… Наверно, мне нужно завести собаку. Чтобы хоть кто-то меня любил и радовался всякий раз, когда я возвращаюсь домой издалека… Может быть, игрушечную? С большими добрыми глазами и таким механизмом, чтобы она виляла хвостом, когда ее гладишь по голове.

Кажется, я уже люблю этого пса…

— Ты чего там, дуешься?

Из-за своих наушников она спросила так громко, что шедшая рядом с нами по переходу дама обернулась.

Матильда вздохнула, на секунду закрыла глаза, снова вздохнула, вынула левый наушник и засунула мне его в правое ухо:

— Так и быть… Поставлю-ка тебе что-нибудь по возрасту, это тебя подбодрит…

И вот, среди шума нескончаемого потока машин, на другом конце короткого проводочка, соединяющего меня с таким далеким детством — несколько гитарных аккордов.

Несколько нот и безупречный, хрипловатый и слегка тягучий голос Леонарда Коэна.

Suzanne takes you down

To her place near the river.

You can hear the boats go by,

You can spend the night beside her

And you know that she's half crazy…

— Ну как?

But that's why you want to be there.[4]

Я потряс головой, словно капризный мальчишка.

— Супер.

Она была довольна.

До весны было еще далеко, но солнце уже понемногу пригревало, лениво потягиваясь и скользя по куполу Пантеона. Моя-дочь-которая-была-мне-не-дочь-но-все-же-и-дочь-тоже взяла меня за руку, чтобы было удобнее слушать вместе, и мы шагали с ней по Парижу, самому прекрасному городу в мире, в чем я окончательно убедился, когда покинул его.

Мы шли по моему любимому кварталу, оставив за спиной Великих Людей,[5] — мы, двое простых, ничем не примечательных смертных, затерявшиеся в спокойной толпе парижского уикэнда. Умиротворенные, расслабленные, шагающие в одном ритме — ведь «он коснулся наших тел своей душой».[6]

— С ума сойти, — тряхнул я головой, — неужели это кто-то еще слушает?

— А как же…

— Мне кажется, я напевал ее на этой же улице лет тридцать назад… Видишь, там магазинчик…