Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7) - Эллис Питерс

- Как посмели вы столь кощунственно оскорбить храм Божий? - вопросил аббат, мрачно сверкая глазами.

От его взора не укрылся блеск стали в руке одного коренастого крепыша, который незаметно пробирался сквозь толпу, стараясь сбоку подкрасться к жертве.

- Убери нож, или гореть твоей душе вечно в геенне огненной!

Ловцы отдышались, и в них снова вспыхнула ярость. Не менее десяти человек сразу подняли голоса, оправдывая себя и обличая вину беглеца; каждый старался перекричать другого, так что ни слова нельзя было понять в этом гаме. Аббат Радульфус грозно простер руку, и укрощенная им толпа затихла, крики перешли в глухой ропот. Кадфаэль, видя, что человек с ножом, вместо того чтобы убрать оружие, только спрятал его, заступил ему дорогу и резким движением выставил перед собой канделябр.

- Пусть говорит кто-нибудь один, если у вас есть что сказать! распорядился аббат. - Остальные помолчите. Вы, молодой человек, кажется, стремитесь высказаться за всех...

Молодой парень, который выдвинулся из толпы и которого, судя по всему, они признавали за предводителя, с самоуверенным видом встал перед аббатом. Это был рослый и ладно скроенный молодец, державшийся развязно. У него было смазливое лицо, и, казалось, он слишком хорошо сознает свою пригожесть. Вдобавок он имел самый щегольской вид, как будто нарядился для праздника во все самое лучшее: сейчас, правда, его кафтан был несколько помят и потрепан - ему, очевидно, досталось в пылу погони, - а красное одутловатое лицо свидетельствовало, что он изрядно накачался вином. От вина-то он, как видно, и расхрабрился, иначе вряд ли вел бы себя так вызывающе, очутившись лицом к лицу с самим аббатом.

- Я скажу за всех, святой отец! Это - мое право. Мы вовсе не желаем оказать неуважение к аббатству и вашей милости, но мы хотим, чтобы нам выдали этого человека, совершившего нынче ночью грабеж и убийство, в чем я его обвиняю, а остальные подтвердят. Он оглушил моего отца и украл драгоценности из кованого сундука, поэтому мы пришли его схватить. И сейчас мы, с позволения вашей милости, избавим вас от его присутствия.

Они бы и впрямь выполнили свое намерение, если бы не монахи. Но аббат не шелохнулся, а остальные братья стеной стали рядом с настоятелем, преграждая дорогу толпе.

- После того, как вы ворвались к нам, точно разбойники, я ожидал услышать от вас извинения, - резко ответил аббат. - Что бы там ни сделал этот человек, однако не он проливал кровь и не он угрожал обнаженным клинком в стенах церкви, на самых ступенях алтаря. Может быть, он и совершил преступление, но здесь он не чинил насилия, а, напротив, сам ему подвергся. Вам лучше поразмыслить на досуге о спасении ваших душ! А если вы пришли с законной жалобой, то где же представители закона? Я не вижу среди вас помощника шерифа. Не вижу я и провоста, который мог бы выступить с обвинением от имени города. Я вижу лишь свору, которая ничем не лучше убийц или разбойников. А теперь ступайте отсюда и постарайтесь отмолить свои прегрешения! А со своими обвинениями идите туда, куда положено обращаться законопослушным горожанам.

Во время его речи часть толпы опамятовалась, и, поняв, что напрасно ворвались в церковь, люди начали потихоньку расходиться, решив убраться от греха да поскорей улечься в постель. Однако уличные бездельники, охочие до всякого безобразия, никуда не уходили, они еще топтались на месте, упрямо чего-то ждали и поглядывали с недобрым любопытством. Кадфаэль знал их почти всех в лицо. Очевидно, аббат Радульфус, хотя и не был местным уроженцем, разбирался в них лучше, чем они подозревали. Он, как скала, возвышался над толпою, грозным величием своим сдерживая страсти.

- Господин аббат, - обратился к нему все тот же щеголь, - если вы отдадите молодчика нам, то мы его доставим куда положено.

"Как бы не так! - подумал брат Кадфаэль. - Доставите... до ближайшего дерева!"

На пути к реке деревья росли во множестве.

Кадфаэль пальцами снял нагар со свечей, которые вновь вспыхнули ярким пламенем.

- Этого я не могу сделать, - твердо отчеканил аббат. - И будь здесь даже представитель закона, все равно никакая сила не может заставить человека выйти, раз он решил остаться под защитой алтаря. Вы не хуже меня знаете о праве отдавшегося под защиту алтаря и так же хорошо знаете, что нарушение этого права карается смертью, а для души грозит вечной погибелью. Ступайте отсюда, дабы не осквернить насилием святое место! Нам же надлежит выполнить наши обязанности.

- Но позвольте, ваша милость, - униженно пролепетал сердитый молодой человек, тряхнув кудрями, но не смея нарушить почтительную дистанцию. - Вы даже не выслушали нас и не знаете, какое преступление...

- Я выслушаю вас при свете дня, - оборвал его Радульфус. - Приходите утром с шерифом и сержантом, чтобы спокойно и по всем правилам обсудить этот вопрос. Однако предупреждаю - этот человек отдался под защиту алтаря, и согласно обычаю он получил здесь убежище, так что ни вы и никто другой не может насильно вывести его из этих стен, пока не минует надлежащий срок.

- А я предупреждаю вас, святой отец, - весь красный от гнева, молодой человек перешел на крик, - что, если он посмеет высунуться за порог, мы его встретим, и тогда то, что произойдет за пределами владения вашей милости, уже не касается ни вас, ни церкви!

Несомненно, парень был в подпитии: никогда горожанин, даже из богатой семьи, не осмелился бы вести себя так вызывающе. Он и сам испугался своих хмельных речей и в смущении отступил перед аббатом.

- А как же Бог? - холодно спросил Радульфус. - Идите с миром, люди, пока вас не настигла Его кара!

И люди попятились к отворенным дверям, растворяясь в ночном мраке. Но, отступая, они не сводили глаз с распростертой перед алтарем кучи тряпья, из которой высовывалась рука, все еще судорожно державшаяся за край алтарного покрова. Разъяренную толпу не так-то легко успокоить, любая обида ей кажется весьма серьезной. Тем более грабеж и убийство - преступления, караемые смертью! Нет, так просто они не уйдут. Наверняка выставят снаружи, у дверей церкви, и возле монастырских ворот стражу, которая будет ждать с веревкой наготове.

- Брат приор, - молвил Радульфус, окинув взглядом свою встревоженную паству, - и вы, брат регент! Не угодно ли вам возобновить пение? Давайте продолжим службу, и затем братья пойдут почивать, как положено по уставу. Дела людские требуют к себе внимания, однако им не следует отдавать предпочтение перед делами Божьими.

Аббат Радульфус кинул взгляд вниз, на распростертого беглеца, который застыл в таком напряженном молчании, что не мог не слышать всего, что вокруг происходило, и затем перевел взгляд на брата Кадфаэля, который смотрел на него задумчиво и сосредоточенно.

- Полагаю, достаточно нас двоих, чтобы заняться нуждами нашего гостя и выслушать то, что он пожелает нам рассказать, - сказал аббат. - Они ушли, бесстрастно сообщил он распростертому у его ног беглецу. - Ты можешь встать.

Худенькая фигурка вздрогнула и неловко зашевелилась, но рука по-прежнему крепко держалась за край алтарного покрова. Казалось, малейшее движение причиняло человеку боль, что, впрочем, было неудивительно, но, судя по тому, что он смог подняться на колени, опираясь на свободную руку, все кости у него были целы. Он поднял к свету мокрое от пота, изможденное, покрытое ссадинами и кровоподтеками лицо с расквашенным сопливым носом. Под взглядами монахов он съежился и оробел, точно малое дитя, и если бы не только что побывавшая здесь толпа преследователей, от которой его насилу отбили, его можно было бы принять за мальчишку из Форгейта, на которого за какой-то пустяк ополчились его приятели и, набросившись вдесятером на одного, поколотили, а потом бросили в канаве.

Бедняга был слишком жалок; глядя на него, никак не верилось, что он может быть убийцей и грабителем. Юноша был приблизительно одного роста с Кадфаэлем, то есть ниже среднего, зато втрое тоньше. Одежонка его, и без того изношенная и рваненькая, пострадала от пинков и от рук преследователей, которые выдрали из нее несколько клочьев. Под пылью и грязью едва угадывались первоначальные яркие красно-синие цвета, в которые она была когда-то окрашена. Беглец был довольно широкоплеч, и, если бы его хорошенько кормили, из него, наверное, вырос бы хорошо сложенный мужчина, однако сейчас, когда он неуклюже поднялся на колени и стоял перед монахами точно одеревенелый, весь угловатый и нескладный - одна кожа да кости, он был похож на огородное пугало. "Должно быть, ему лет семнадцать или восемнадцать", подумал брат Кадфаэль. Глаза с тоскливой мольбой были устремлены на монахов, один глаз был подбит и почти совсем заплыл, но в свете свечей они вспыхивали яркой синевой, словно цветы барвинка.

- Сын мой, - обратился к спасенному Радульфус. Аббат говорил холодным, бесстрастным голосом, потому что по наружности ведь убийцу не распознаешь: ни лицо, ни лета ничего не подскажут. - Ты слышал, в чем тебя обвиняют люди, которые, без сомнения, хотели тебя убить. Сейчас ты отдал душу и тело под покровительство церкви, и я, а также все, кто здесь находится, обязаны обеспечить тебе приют и заботу. И ты можешь быть уверен, что получишь и то и другое. В настоящий момент я могу тебе указать только один путь к спасению и задам тебе только один вопрос. Каков бы ни был ответ, ты все равно будешь в безопасности весь положенный срок. Это я тебе обещаю.