Приключения профессионального кладоискателя - Анна Баринова

Но под утро, когда меня стал клонить сон, а на Оку пал предрассветный туман, я услышал те же звуки на противоположном берегу – только совсем близко! – бряцание и удары оружия, бранные крики, стоны раненых, топот коней, всплески… «Битва! Это же звуки битвы» – поймав себя на этой мысли, я вскочил и огляделся: за туманом не мог разглядеть ничего на противоположном берегу Оки, но звуки не смолкали. Увы, это были звуки битвы, которые теперь уже ни с чем не спутать! Я встрепенулся, вскочил и сбежал к реке умыться. Я плескался и фыркал, щедро лил себе воду на голову, за пазуху и за шиворот… Но! Ничего не изменилось! С той стороны Оки за туманом разглядеть было невозможно ничего, но там явно что-то происходило. Я сильно ущипнул себя и, зашипев от боли, убедился, что не сплю. А звуки становились все явственнее.

Вернувшись, чтобы обсушиться, к костру, я стал внимательнее прислушиваться. Вскоре металлические звуки и выкрики стихли, но зато стали доноситься громкие всплески… И вдруг мне показалось, что вижу среди клочьев тумана, как нечто переплывает Оку. Для бобра оно выглядело слишком крупно. Я слышал фырканье. Мне подумалось – может, это несколько кабанов или лоси переплывают на мой берег. Через клочья рассеивающегося тумана я разглядел именно группу. И еще видел какие-то огненные молнии, разрезающие туман и вонзающиеся в воду около плывущих…

Вскоре я отказался от своего предположения о группе животных, потому что они, заметив огонь моего костра, сменили направление и, борясь с течением, которое довольно сильно сносило, поплыли на огонь – прямо ко мне. Когда группа достигла берега, я разглядел, что в центре плыла лошадь, с двух сторон от нее, держась за гриву, – плыли двое, и третий, обнимая животное за шею.

С большим трудом выйдя из воды, двое сняли третьего с усталой лошади, которая, сделав пару шагов, легла недалеко от воды, и направились к моему костру. Они поддерживали своего товарища под руки, а ноги его бессильно волочились по земле, – видимо, с ним что-то случилось во время переправы.

Я протер глаза, вскочил и подбросил в костерок мелкого сушняка. Огонь весело вспыхнул, и освещенный круг значительно расширился. Я увидел, что ко мне подходят очень странные люди. Старшему было на взгляд сильно за сорок. Выглядел он как ратник: в кожаных оплечьях с металлическими пластинами, но без шлема, у широкого пояса в ножнах висел тяжелый нож. Длинные мокрые волосы окаймляли его скуластое суровое лицо, окладистая борода спускалась на грудь. Второй – еще безусый юноша в грубой холщовой рубахе и с колчаном за плечами. Их пострадавшего товарища я разглядеть пока не мог, потому что голова его свесилась на грудь. Поблескивали в свете костра лишь металлические пластины кожаных оплечий, а между ними, повыше левой лопатки, из спины человека торчал какой-то прутик… Я чувствовал себя так, как будто внезапно оказался на съемочной площадке исторического фильма о Древней Руси.

Пошатываясь от усталости, трое стояли на границе светового круга от моего костра, в который я машинально все подбрасывал ветки, и оживленно переговаривались. Я слышал обрывки их разговора, но слова понимал с трудом. Все потому, что корни слов были мне, безусловно, знакомы, но они произносились не так, как привыкли мы, а как-то по-старинному, что ли. В речи было много связок, поэтому пусть въедливый читатель простит меня, если передам их речь лишь по смыслу, без лингвистической точности. Наконец, старший, видимо, принял решение, и люди шагнули ко мне. Во все глаза смотрели они на мою палатку, котелок, фляжку… А я с ужасом увидел, что у их товарища, которого они практически волочили, поддерживая под руки, выше лопаток торчал… явно не прутик! Это была стрела! Мгновенно вспыхнула в мозгу догадка: «молнии», вонзавшиеся в воду вокруг этих людей, пока они плыли, тоже были стрелами – только горящими!.. Я ошарашенно молчал. Между тем старший нерешительно огладил рукой свою мокрую бороду и приветствовал меня поясным поклоном, оставив на мгновение раненого заваливаться на юношу.

– Здрав буди! – густым басом выговорил он. – Тут на Сенькином Перелазе татарва наскочила. Несметно их! Наших побили много. А мы, как вишь… Никиту подранили, – с тем он снова подхватил раненого и вместе с юношей осторожно уложил его ничком возле бревна, на котором я сидел.

Несколько мгновений я сидел молча и таращил глаза. Тогда скороговоркой заговорил юноша. Скорее по жестам, нежели по речи, я понял, что он спрашивает, можно ли им присесть к моему огню и оказать помощь раненому. Еще не будучи уверенным до конца, что это не сон, я поднялся и стал рыться в рюкзаке, отыскивая походную аптечку. Страха особого не было, но я не до конца понимал их речь, улавливая значение лишь отдельных слов и разгадывая скупые жесты. Пока распаковывал аптечку, они с интересом разглядывали мои вещи, трогали мою палатку, желая как бы оценить ткань на ощупь, смотрели котелок… Я постелил возле раненого лист газеты, выложил на него йод, пластырь, бинты и пузырек с перекисью водорода. Недоумение вызывала у них не столько моя персона, сколько вещи, которыми я пользуюсь. Они смотрели во все глаза на веревки, которыми моя палатка была привязана, на котелок, юноша вытащил из поленца топор и долго вертел и ощупывал его, взвешивал на ладони. Я сказал старшему:

– Вот, пожалуйста. Простите, но ничего другого нет, – и показал на разложенную на газете аптечку.

Оба застыли над пузырьками и другими медикаментами в изумлении. Только бинт, рассмотрев, поняли и приняли. Остальным они, похоже, просто не понимали, как пользоваться. Старший вытащил из ножен большой нож и долго прокаливал в пламени. Когда он раскалился докрасна, старший решительно шагнул к раненому товарищу, склонился над ним, велев юноше слегка придавить его руки к земле. Точным движением быстро рассек рану и выдернул стрелу. Раненый дернулся, застонал и потерял сознание. Из раны обильно потекла густая темная кровь. Старший отдал нож юноше, и тот стал снова раскалять его, пока старший, низко склоняясь к товарищу, бормотал что-то успокаивающее. Когда юноша передал ему пылающий нож, старший приложил его лезвие к ране. Послышалось шипение – кровь запеклась.

Я застыл на месте и только смотрел на действо во все глаза. Предложения воспользоваться более гуманными достижениями современной медицины или поехать в больницу замерли у меня на губах. Не разматывая, юноша подал старшему бинт, и тот приложил его к ране, отрывисто что-то приказал. Юноша мигом стащил с себя холщовую рубаху, которую старший разодрал на широкие полосы и стал перевязывать ими раненого. Вдвоем они перевернули его на спину, слегка оперев плечами на бревно. Начиная вникать в ситуацию и адаптироваться к ней, я молча протянул старшему фляжку. Он только мгновение повертел ее в руках, затем приложил горлышком к губам раненого. Несколько капель домашнего самогона, влитых ему в рот, мгновенно оказали живительное действие. Мужчина заморгал, пошевелился и попросил пить. Юноша метнулся было к Оке, но я остановил его жестом, плеснул из канистры в кружку и поднес старшему. Попив, раненый откинул голову и прикрыл глаза.

Убедившись, что товарищу хоть немного полегчало, старший подсел к огню и завел со мною разговор, выспрашивая, кто я, с каких краев и что вообще здесь делаю. Должно быть, они принимали меня за купца, за иностранца – я был одет для них так же необычно, как и они для меня. Я ответил, что назван Владимиром в честь Святого князя Владимира Красное Солнышко – крестителя земли Русской. При этих словах губы людей чуть тронули улыбки, и оба истово перекрестились, отдавая дань уважения святому.

Сказал, что я из Москвы. Они недоуменно переглянулись. Но тут юноша, сбивчиво и торопясь, стал рассказывать, что они – это дозор, который скакал предупредить воеводу о приближении татар… они вступили в схватку, и их товарищ получил ранение, несколько человек остались на том берегу, порубленные татарами, а они отбились и смогли переправиться. Как можно мягче я спросил, понимают ли они, где находятся и в каком времени. Сомнения мои в достоверности ратников отпали сразу, как только мой наметанный глаз кладоискателя схватил такую деталь, что на груди у всех троих были старинные нательные кресты. И нож, который висел у пояса старшего, и кривой нож на веревочном поясе младшего, и другие детали одежды – всё это была не бутафория, а реальные вещи того времени – такие я уже находил во время своих раскопок.

– На Оке, на Сенькином Перелазе в лето **** от сотворения мира… – простодушно и без доли смущения начал старший.

– Нет же! – воскликнул я. – Нет и еще раз нет! Мы в России конца двадцатого века!

Они, конечно, отказывались верить. Тогда я стал рассказывать им дальнейшую историю Руси с момента татаро-монгольского ига и до его окончания. Рассказал о великих князьях и царях до Ивана Грозного – старший одобрительно кивал, о Борисе Годунове, Самозванце и Смутных временах – оба горестно вздыхали. О воцарении династии Романовых, о распре между Петром и Софьей, – они переглянулись: «ведомо ли, бабу на царство?!», юноша даже хихикнул, на что старший осуждающе посмотрел и цыкнул на него.