Мой мальчик - Ник Хорнби

А сейчас все просто. Выбор даже слишком велик. Необходимость жить собственной жизнью отпала; достаточно просто подсматривать из-за забора за жизнью других, такой, какой она представляется по газетам, по сериалу "Ист-Эндерз", по фильмам, изысканно-грустному джазу или убойному рэпу. В двадцать лет Уилл удивился и, пожалуй, огорчился бы, узнав, что к тридцати шести годам так и не обзаведется собственной жизнью. В тридцать шесть лет его это уже не огорчало: так меньше суеты.

Суета! Дом Джона, друга Уилла, был ею переполнен. У Джона и Кристин было двое детей — второй родился на прошлой неделе, и Уилла позвали на смотрины. Он не мог отделаться от мысли, что их квартира — полнейшее безобразие: разноцветные пластиковые кубики разбросаны по полу, видеокассеты свалены без чехлов у телевизора, а белое покрывало на диване, кажется, использовали как огромный кусок туалетной бумаги, хотя Уилл все же предпочитал думать, что это пятна шоколада… Как люди могут так жить?

Пока Джон готовил ему на кухне чай, вошла Кристин, держа на руках малютку.

— Это Имоджин, — представила она.

— Да, — кивнул Уилл. — Конечно.

Что говорить дальше? Он точно знал, что нужно что-то сказать, но никак не мог вспомнить, что именно.

— Она…

Нет. Не вспомнить. Он сосредоточил внимание на Кристин.

— Ну а как ты, Крис?

— Ну, ты ж понимаешь. Немного устала.

— Берешь от жизни все?

— Нет. Просто только что родила.

— Ах да. Конечно. — Разговор опять съехал на этого проклятого ребенка. — Это дело не легкое.

Он специально отложил визит на неделю, чтобы избежать разговоров на эту тему, но не вышло.

Вошел Джон с подносом и тремя кружками чая.

— Сегодня мы отправили Барни к бабушке, — заявил он, как показалось Уиллу, абсолютно не к месту.

— Как Барни?

Барни было два года, в чем и состояла его основная суть, поэтому ни для кого, кроме собственных родителей, интереса он не представлял. Тем не менее по причине, о которой можно было только догадываться, от Уилла ждали какой-то реакции.

— Спасибо, нормально, — ответил Джон. — Он сейчас такой непоседа и к тому же все время ищет, что бы такое сотворить с Имоджин, но… он просто прелесть.

Уилл видел Барни и имел возможность убедиться, что тот отнюдь не прелесть, так что просто пропустил этот комментарий мимо ушей.

— Ты-то как поживаешь, Уилл?

— Спасибо, нормально.

— Собственной семьей пока обзавестись не собираешься?

"Да я скорее съем грязный подгузник Барни", — подумал Уилл:

— Пока нет, — ответил он.

— Мы за тебя беспокоимся, — посетовала Кристин.

— Спасибо, но меня все устраивает.

— Может, и так, — самодовольно сказала Кристин.

От этих двоих его начало тошнить. Плохо уже то, что они сами завели детей; так зачем усугублять совершенную ими ошибку, призывая друзей сделать то же самое? Многие годы Уилл пребывал в убеждении, что можно прожить жизнь, не обрекая себя на несчастья Джона и Кристин (ибо он был уверен, что они несчастливы, хотя и пребывают в том особом, зомбированном состоянии, которое позволяет им этого не замечать). Конечно, деньги нужны всем — ведь детей заводят исключительно для того, считал Уилл, чтобы они содержали тебя, когда ты уже ни на что не годен, стар и без гроша в кармане, — но денег у него было достаточно, а значит, он вполне мог прожить без всей этой суеты, покрывал, смахивающих на туалетную бумагу, и жалкой необходимости убеждать своих друзей в том, что они должны стать такими же несчастными.

В прежние времена Джон и Кристин были вполне нормальными. Тогда Уилл встречался с Джессикой, и они вчетвером пару раз в неделю ходили в ночные клубы. Уилл расстался с Джессикой, когда у той появилось желание сменить легкость и непринужденность на нечто более стабильное. Какое-то время он скучал без нее, но без клубных вечеринок скучал бы гораздо больше. (Они и теперь еще иногда вместе обедали в пиццерии; она показывала ему фотографии своих детей и говорила, что он попусту тратит свою жизнь и просто не понимает всей прелести семьи, а он отвечал ей, что очень этому рад, а она говорила, что он с этим все равно бы не справился, а он отвечал, что не желает убеждаться в этом на практике; потом они молча сидели и смотрели друг на друга.) И вот теперь, когда Джон и Кристин ушли в забвение той же дорогой, что в свое время и Джессика, они были ему не нужны. Он не хотел смотреть на Имоджин, следить за жизнью Барни, не хотел слушать об усталости Кристин, а ничего, кроме этого, они ему предложить не могли. Он больше не станет тратить на них время.

— Мы тут подумали, — сказал Джон, — не хочешь ли ты стать крестным отцом Имоджин?

Они оба сидели с улыбкой ожидания на лице, будто он должен был вскочить на ноги, разрыдаться и повалить их на ковер в пароксизме благодарных объятий. Уилл нервно засмеялся.

— Крестным отцом? Церковь и все такое? Подарки на день рожденья? Усыновление, если вы погибнете в автокатастрофе?

— Да.

— Да вы шутите!

— Мы всегда считали, что в тебе есть скрытые ресурсы, — сказал Джон.

— Значит, вы ошибались. Никаких ресурсов.

Они все еще улыбались. До них просто не доходило.

— Послушайте. Я польщен вашим предложением. Но, по-моему, хуже ничего просто придумать невозможно. Серьезно. Все это как-то не по мне.

Он не стал у них задерживаться.

Через пару недель Уилл встретил Энджи и впервые в жизни стал на время приемным отцом. Если бы он смог справиться со своим самолюбием и ненавистью к детям, к семье и быту, к моногамным отношениям и привычке рано ложиться спать, он смог бы избежать огромных неприятностей.

Глава 3

Ночью, после первого дня в школе, Маркус просыпался каждые полчаса. Светящиеся стрелки часов в виде динозаврика отсчитывали время: 10:41, 11:19, 11:55, 12:35, 12:55, 01:31… Ему не верилось, что снова придется идти туда утром, и следующим утром, и после-следующим, и… правда, потом будут выходные, ну, все равно, почти каждое утро, практически до конца жизни. Всякий раз, когда он снова просыпался, его первой мыслью было: ведь должен же существовать способ как-то избежать, отогнать от себя или преодолеть это ужасное чувство. Обычно, если его что-нибудь беспокоило, всегда находился выход, который как правило заключался в том, что он делился с мамой тем, что его волновало. В этот раз она ничего не могла сделать. Она не собиралась переводить его в другую школу, а даже если бы и сделала это, то ничего бы не изменилось. Он по-прежнему оставался бы тем, кто он есть, а в этом-то, как ему казалось, и заключалась главная его проблема.

Просто он не создан для школы. Во всяком случае для средней школы. Вот в чем дело. А как это объяснишь? Быть не созданным для чего-то — это нормально (он знал, что не создан для вечеринок, потому что слишком застенчив, что мешковатые штаны — это не для него, потому что у него слишком короткие ноги), но несовместимость со школой представляла собой большую проблему. В школу ходят все. Тут никуда не денешься. Он знал, что некоторые ребята учатся дома у родителей, но его мама не смогла бы его учить, потому что работала. Разве что, если бы он ей за это платил; но не так давно она ему сказала, что получает на работе триста пятьдесят фунтов в неделю! Где бы он раздобыл такие деньги? Уж точно не разнося газеты. Кроме тех, кто учится дома, в школу не ходят еще разве что такие, как Макколей Калкин[2]. Про него что-то показывали в субботнем утреннем шоу: там сказали, что он занимается у себя в трейлере с частным преподавателем. Вот было бы здорово! Даже очень здорово, потому что Макколей Калкин, пожалуй, зарабатывает триста пятьдесят фунтов в неделю, может, даже больше, так что, если бы он был Калкином, смог бы платить своей маме, чтобы она с ним занималась. Но если для того, чтобы стать таким, как Макколей Калкин, нужно иметь талант актера, то об этом лучше забыть: актер из Маркуса был ужасный, потому что он ненавидел, чтобы на него смотрели. Именно поэтому он и ненавидел школу. Поэтому-то и хотел быть Макколеем Калкином. И именно поэтому ему бы всей жизни не хватило, чтобы стать таким, как этот парень, не говоря уж о том, чтобы превратиться в него через несколько дней. Завтра ему снова придется идти в школу.

Всю ночь его мысль летала, как бумеранг: она уводила его далеко, аж в Голливуд; и на мгновение, уносясь за тридевять земель от школы и действительности, он становился почти счастливым; но тут мысль начинала обратный путь, била его по голове и возвращала к тому, с чего все началось. И с каждым ее витком утро все приближалось и приближалось.

За завтраком он был неразговорчив.

— Ты скоро привыкнешь, — сказала мама, потому что, жуя свои хлопья, он, видимо, выглядел несчастным. Он просто кивнул ей и улыбнулся: ведь она сказала то, что требовалось. Порой в глубине души он понимал, что привыкнет ко всему, что бы там ни было, потому что по опыту знал, что много чего плохого со временем становится лучше. На следующий день после того, как ушел папа, мама со своей подругой Коринн повезла его в Гластонбери, они разбили палатку и замечательно провели время. Но на этот раз ситуации суждено было только ухудшиться. А его первый ужасный, кошмарный, пугающий день в школе, оказывается, был лучше всех предстоящих.