«Скрипка Ротшильда» - Ирина Грекова

У Риты защемило сердце. Вспомнила она Николая Ивановича, скромного, лысого, с палочкой, со скрюченной правой рукой и полуподвижной левой, как приходил он к ней чинить пылесос, как говорил вместо «видите ли» «винтили»... Как не хотел брать денег за починку, как, сопротивляясь, все-таки взял, и какие у него были грустные глаза... У Риты даже в носу защипало.

— Полина Ивановна, возьмите, ради бога, у меня пять рублей, пошлите ему!

Полина Ивановна обиделась:

— Я не нищая. У меня деньги есть. Я для воспитания не пошлю, из принципа.

Ушла. И кофе не выпила. И дверью не то что хлопнула — просто громко ее за собой закрыла. Рита совсем расстроилась, но оказалось, что зря: через несколько дней пришла Полина Ивановна как ни в чем не бывало, забыла обиду. Рита обрадовалась и включила мельницу. На этот раз мельница заржала, но опомнилась и стала молоть. Рита каждый раз чувствовала, что это — последний раз. Еще один помол — и мельница выйдет из строя непоправимо...

— Ну, как, вернулся Николай Иванович? — спросила она.

— Как миленький. Куда он денется...

— Вы, значит, ему деньги послали?

— Нашли дуру! Ни копейки. Соседи по палате скинулись, собрали ему на дорогу. И правильно. Я не миллиардерка какая-нибудь, чтобы зря деньги кидать. У меня еще своей яхты нет. А он-то оттуда — вообразите! — пачку привез сигарет. Выйдет на лестницу и там втихаря смалит. Отобрала, выбросила. Не надо мне курящего мужа, и без него одни нехватки в доме. Садику вчера пинетки купила, импортные. На одну чайную заварку сколько идет! Говорю: «Пей пожиже», — а он погуще норовит. А сколько я из-за него работы пропустила! В дорогу собирала — раз. К Софье Петровне не пошла, из шестого подъезда. Встречала — целый отгул на него потратила. Это что же? Тридцати рублей как не было!

Рита принахмурилась. Какое-то навязчивое воспоминание кололо ей душу. Откуда это? Где это она читала похожее? Ах, да! Вспомнила.

— Какие убытки! — сказала она полувслух.

Но у Полины Ивановны слух был отличный.

— Что за убытки? — спросила она. — И чего это вы, Рита Петровна, про убытки начали? Это что я у вас кофе пью? Так я не навязывалась, сами звали. Могу и не приходить.

Рита расхохоталась:

— Да что вы, Полина Ивановна, бог с вами! Это не я про убытки, это Чехов, «Скрипка Ротшильда», любимый мой рассказ. Читали?

— Чехов? В школе как будто проходили. «Каштанка».

— Не «Каштанка», а «Скрипка Ротшильда». Удивительный рассказ! Вам непременно надо его прочесть.

— Когда мне читать? — обиделась Полина Ивановна. — При моей-то жизни! Крутишься-вертишься, как шар голубой, тут и голову расчесать некогда, не то что рассказы!

Риту осенило:

— Давайте я вам прочту вслух этот рассказ. Он короткий, увидите, вам будет интересно.

— Не надо мне, Рита Петровна, даром не надо. Я художественное чтение и по радио всегда выключаю.

— А я не художественно буду читать, а просто как человек человеку. Пожалуйста, Полина Ивановна! В порядке личного одолжения.

Уговорила. Принесла томик Чехова, начала читать. От странной, задумчивой мелодики рассказа у нее шли мурашки по коже...

...Рита читала про старого гробовщика Якова, по прозвищу Бронза. Как он жил, делал гробы, как играл на скрипке по свадьбам ради заработка. Полина Ивановна слушала безучастно, сразу видно, что в порядке личного одолжения. Даже разок зевнула, прикрыв рот рукой.

— «...Яков никогда не был в хорошем расположении духа, — читала Рита, — так как ему постоянно приходилось терпеть страшные убытки. Например, в воскресенье и праздники грешно было работать, понедельник — тяжелый день, и таким образом в году набиралось около двухсот дней, когда поневоле приходилось сидеть сложа руки. А ведь какой убыток!

Мысли об убытках донимали Якова особенно по ночам; он клал рядом с собой скрипку и, когда всякая чепуха лезла в голову, трогал струны, скрипка в темноте издавала звук, и ему становилось легче».

Полина Ивановна впервые чуть-чуть оживилась.

— Скрипкой, значит, утешался, — сказала она. — Какой хитрый! На это они мастера.

— А что, интересно? — с надеждой спросила Рита.

— Вроде поинтересней стало. Сперва скучно.

— А вы послушайте. Дальше еще интереснее: «Марфа, жена Якова, вдруг занемогла. Старуха тяжело дышала, пила много воды и пошатывалась. К вечеру же слегла. Яков весь день играл на скрипке, когда же совсем стемнело, взял книжку, в которую каждый день записывал свои убытки, и от скуки стал подводить годовой итог. Получилось больше тысячи рублей. Это так потрясло его, что он хватил счетами о пол и затопал ногами...»

— Надо же! — осудила Полина Ивановна. — Волю себе какую взял.

— «Он думал о том, — продолжала Рита, — что если бы эту пропащую тысячу положить в банк, то в год проценту накопилось бы самое малое — сорок рублей...»

— Это верно, — сказала Полина Ивановна. — Вот и я прошлый год получила отпускные и дома оставила, в шкатулке. А их бы на книжку, процент бы какой-никакой, а набежал.

Рита рассердилась:

— Это вы не по делу. Читать дальше? Или не надо? Если не нравится, могу перестать.

— Ша! Молчу. Читайте.

— «- Яков! — позвала Марфа неожиданно. — Я умираю».

Полина Ивановна ахнула.

— «Лицо у нее было розовое от жара, — читала Рита, — необыкновенно ясное и радостное...»

— А чего радоваться? — удивилась Полина Ивановна. — Что умирает?

— Вот именно. Тут так и сказано: «была рада, что уходит навеки из этой избы, от гробов, от Якова...»

— Что-то не верится. Всякое живое свою жизнь любит.

— Это смотря какая жизнь.

— Ох, верно! Бывает и жизнь хуже смерти.

Показалось Рите или нет, что в этих словах на миг что-то мелькнуло? Нет, показалось. Полина Ивановна слушала все так же невозмутимо, разве чуть повнимательнее, чем вначале.

— «Глядя на старуху, — читала Рита, — Яков почему-то вспомнил, что за всю жизнь он, кажется, ни разу не приласкал ее, не пожалел, не догадался купить ей платочек или принести со свадьбы чего-нибудь сладенького, а только кричал на нее, бранил за убытки, бросался на нее с кулаками; правда, он никогда не бил ее, но все-таки пугал, и она всякий раз цепенела от страха. Да, он не велел ей пить чай, потому что и без того расходы большие, и она пила только горячую воду...»

«Только горячую воду», — со значением повторила Рита, взглянула в глаза Полине Ивановне и где-то, в их каменноугольной черноте, увидела что-то влажное, подозрительно похожее на слезу...

— Бывают такие звери, — сказала Полина Ивановна. — Паразиты.

— Читать дальше?

— Ну.

...Рита читала дальше — как Яков отвез старуху к фельдшеру, как фельдшер сказал: «Пожила старушка, пора и честь знать», как упрашивал Яков фельдшера хоть банки ей поставить и как тот ответил: «Некогда, некогда, любезный, бери свою старуху и уходи с богом».

Полина Ивановна, слушая, становилась все грустнее и даже кулачком подперлась, как деревенская.

— Какая тогда медицина была! — сказала она. — Это при царском еще режиме?

— При царском. Но дело не в этом. Вы дальше послушайте.

— Умрет она?

— Умрет.

— Зачем же тогда читать? Только действовать на нервную систему.

— Литература, — сказала Рита самым педагогическим своим голосом, — тем и сильна, что действует на нервную систему. Ну как, перестать или будете слушать?

— Да нет уж, послушаю. Я все равно уже расстроилась. И стирку сегодня не успею, жаль, белье намочено...

Рита читала о том, как приехали они домой, как стояла Марфа, держась за печку, не решаясь лечь, боясь, что Яков будет говорить об убытках и бранить ее за то, что она лежит и не хочет работать... Как рассчитал Яков, что старуха на днях непременно умрет, а завтра Иоанна Богослова, а там Николая Чудотворца, а там — воскресенье, а за ним — понедельник, тяжелый день, и, значит, гроб надо делать сегодня. Как снял он со старухи мерку и стал делать для нее гроб. А закончив работу, записал в книжку убытков: «Марфе Ивановой гроб — 2р. 40 к.».

Рита очень надеялась на эту подробность: мерку снимают, гроб делают, а человек еще жив. Есть от чего растрогаться. Но Полину Ивановну заинтересовало другое: сумма 2 р. 40 к.

— Так дешево?

— Деньги другие были, — сухо ответила Рита. — Ну как, будете слушать или считать, почем гроб?

— Буду слушать, только не сердитесь. Слова сказать нельзя. Читайте.

...Рита приближалась к самому любимому своему, заветному месту, и голос у нее киснул от внутренних слез:

— «...Старуха все время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика.

— Помнишь, Яков? — спросила она, глядя на него радостно. — Помнишь, пятьдесят лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда все на речке сидели и песни пели... под вербой. — И, горько усмехнувшись, она добавила: — Умерла девочка.

Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.

— Это тебе мерещится, — сказал он».