Следствие по делу друга - Евгений Жироухов

Саша выпил до капли стакан воды. Крякнул, утёр губы и продолжил без напоминаний:

– Вижу, значит, она мне сейчас танец маленьких лебедей сбацать собирается. Чувствую, что я сам в псих впадать начинаю, аффект, значит, на меня находит. Ну, и вмазал ей слегка… Не-е, собирался только, просто замахнулся. Провались ты, говорю, курица такая-сякая, со своим театром, кому ты нужна и, вообще, ноги у тебя кривые… И тут – она глазами как зыркнет. Подбородок задрала – и прёт из кухни в спущенных чулках. Пропал, думаю, вечер зазря. Я же два года в руках женского тела не держал – сами понимаете, гражданин следователь… Ну, и тут ножик под рукой оказался, на столе лежал. Я его – хвать и ей в грудь наставил. Без всяких замыслов-умыслов, просто показать, что переживаю очень. Ну, а она взъерепинилась, мордочка злая и глазами такими на меня смотрит, как ведьма… Аж, не по себе стало… А тут в кухню какой-то мужик, из гостей видать, зашёл. Увидел нас – губу отклячил и обратно повернул. А эта дурочка ка – а -ак дёрнется – прямо на ножик напоролась…

– Сама?

– Как есть сама, клянусь родителями. Жалко, что никто не видел. Свидетели бы подтвердили, что я ни при чём.

– Ну, и дальше что?

– А что дальше… Пропал вечерок, подумал. Положил балерину на половичок и тихо ушёл. Шум поднимать не стал – всё равно бы не так поняли.

– Погиб, выходит, человек из любви к искусству? – сказал сам себе следователь и покачал головой.

Саша тоже покивал, но утвердительно. Потом, то ли вздохнул, то ли зевнул и сожалеюще, будто балерину переехал трамвай, сказал:

– Неосторожная она была. Из-за своего балета, считай, на нож и прыгнула. Обиделась дюже. Так-то она не против была…

Следователь передвинул подозреваемому бланк протокола – прочитать и подписать. Тот скрупулёзно перечёл текст и вернул без подписи.

– Так и допишите в конце, что потерпевшая погибла от любви к искусству.

Следователь обратно двинул ему листки, в упор посмотрел на мосластую фигуру с аляповатой татуировкой на безволосой груди, сказал жёстко:

– Подписывай, мразь. И не вякай мне тут. Попал ты, гнида, на балетного фаната… А за Екатерину Максимову… Да я тебя бы, была бы моя воля… Конвой! – крикнул он в коридор. – В камеру эту мразь!

Собирая бумаги на своём столе, он вдруг ощутил резкий щипок в области сердца. Видимо отключился рефлекс самосохранения организма, называемый специфически «профессиональная деформация». Точно шильным уколом вошла в сердце острая жалость к горемычной балерине.

МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ

Ворами себя они не считали. По их мнению вор – это злобный, смурной мужик, который только о своей наживе и думает. А они – просто любят приключения и вреда никому не причиняют.

Лил долгий осенний дождик. Под ногами чавкала грязь и налипала огромными ошмётками на ботинки. Из-под туч проглядывала луна, и её грустный вид напомнил Витьке Звереву одну слезливую песенку, в которой молодой симпатичный заключённый смотрит через решетку на такую же луну и тоскует по свободе и по своей загубленной жизни.

Устав ковырять лопатой липкую землю, Витька посмотрел в яму, плюнул и сказал: – Хватит, высыпайте. – На дно ямы полетели бутылки ликёра. Ударяясь одна о другую, они громко звякали. – Тиш-ше, – прошипел Витька и закрутил головой, бдительно вглядываясь в мокрые сумерки.

Высыпали из мешков конфеты и чеснок – остатки последней добычи. Яму засыпали землёй, притоптали ногами, сверху кинули пожухлой картофельной ботвы. В одну линию шаг в шаг, закоулками между заборами выбрались из огородов во двор. Домой никто не пошёл, несмотря на мокрую одежду. Сели в сарайчике Шурика на широких нарах с ворохом старого барахла.

Светил слабым светом фонарик. Обшитые фанерой стены сарайчика пестрели бестолковыми надписями на английском языке. Витька Зверев поцарапал ногтём угреватую щеку и сказал тоном опытного человека:

– Всё выбросили? Смотрите – найдут что… не отвертимся. Даже к конфетному фантику прицепятся и… – скривив губы, Зверь махнул рукой.

– Вроде бы всё – задумался Валерка Агафонов. – Может дома где ещё спрятано… Сразу и не вспомнишь.

Четвёрка ребят замолчала, сидели с растерянными и напряжёнными лицами. Шурик скинул мокрую куртку, укутался старым одеялом.

Шурик – любимчик девчонок, хоть ростом ниже среднего, но гибкий, юркий, с грузинистыми чертами лица: брови длинные, стрелками, над зелёными, немного нагловатыми глазами в пушистых ресницах. Шурик жил с матерью-одиночкой, женщиной ветреной и поэтому не придирчивой. И Шурик держался бодрее других, поскольку не боялся родительского гнева. А выгонят – в случае, если поймают – со второго курса техникума, то не велика беда, ему и так не особо нравилась тамошняя учёба. «Ну, дадут год-два, – считал Шурка, – отсижу, выйду. Уважать будут больше, девчонки крепче любить станут».

У сидевшего на ящике у двери Серёги вырвался неудержанный вздох:

– Ох, дурачьё… Ох, дурачьё-то…

Серёгин отец – директор крупной автобазы, лютый мужик. «На одну ногу наступлю, а другую выдерну… Понял, сынок?». Серёга злясь, отбросил щепку, которой счищал глину с ботинок и, как от сильной боли, прикрыв глаза, замотал головой.

– Не боись, Серёга, – не очень уверенно подбодрил Зверь, – Может, обойдётся… Может, Костик не расколется там…

Костю забрали сегодня утром. Шурик в этот день не пошёл на занятия и, слоняясь по двору, видел как всё это происходило. Когда из школы пришли другие, он ошарашил их новостью, точно мешком по голове.

Проморгавшись, Зверь спросил о подробностях:

– Как забирали, с ходу, что ли?

– Вывели из квартиры, посадили в заднюю в дверь «уазика»…

– Кто выводил? – уточнил Зверь.

– Кто, кто!.. – психанул Шурик. – Люди в кожаных пальто!

– Рассказывай, как выглядел. Может, маяк какой кинул?.. – потребовали и Агафон с Серёгой.

Шурик обрисовал, как выводили Костю, как усаживали в машину, какое выражение было на Костином лице и все другие подробности. Зверь, проанализировав услышанное, сказал твёрдо:

– Влипли.

Витька Зверев был авторитетным пацаном, хотя и учился на класс ниже остальных, но в общей сложности – на три года больше. Витька был уверенным в себе человеком, крепок в драках и считал себя умным парнем.

Весь день ребята не отходили друг от друга, точно боялись, что, если они расстанутся, то исчезнет ещё кто-нибудь из них. Обедали тоже вместе, у Серёги дома. Зверь не лез в Серёгин холодильник, не лапал отцовские сувенирные машинки, а молча хлебал переперчённый борщ и с интервалом в две минуты выдавал идеи.

– Ещё не вечер, – глубокомысленно изрекал он. – Может, Костика к вечеру отпустят… Если, конечно, забрали не насовсем. А если насовсем – на очереди мы… К вечеру загребут и нас. Не успеем и сухарей насушить… Только договоримся сразу: никого не выдавать, от всего отказываться…

Агофон сидел бледный, Серёга – в красных пятнах, Шурик покусывал губу и лепил шарики из хлебного мякиша.

– Зверь! – предложил Витьке Серёга. – Давай сбежим из дома. Пока не поздно… А?

В сумерках сели на скамейку у подъезда. Мимо прошёл Костин отец, весело поздоровался, пожав каждому руку. Через полчаса он вышел в новом костюме и, ссутулив спину, направился куда-то быстрой походкой.

– В милицию пошёл, – печально произнёс Шурик.

Костин отец вернулся очень скоро. Шагал, размахивая руками, с каменно-застывшим лицом. Ребята предусмотрительно шмыгнули в тень кустов.

Говорить было нечего – ясно и козе, что Костю забрали надолго. У Серёги задёргалась коленка, он отошёл от ребят, присел на изгородь клумбы.

– Давай из дому сбежим, а? – крикнул он из отдаления. – На… – в горле у него хлипнуло и больше слов не получилось.

Шурик матерно выругался, А Зверь глухим голосом предложил идти прятать всё краденое. Прозвучавшее слово «краденое» неприятно резануло слух и ещё что-то там внутри каждого. Можно же было сказать, как обычно – добыча.

С чёрного неба моросил мелкий противный дождик.

Они не считали себя ворами. Всё началось с арбузов несколько лет назад. Астраханские арбузы были сладкими, с чёрными семечками. Их везли в вагонах с деревянными решётками на боковых люках. Взбираешься по каркасным балкам вагона до зарешеченного люка, бьёшь ногой по решётке, та вылетает – и кидаешь вниз полосатые тяжёлые мячи, которые подхватывает внизу набежавшая пацанва. Сахаристая мякоть арбузов пахла приключениями. После щекочущего страха делалось особенно весело.

Спрятавшись за сараями, чувствовали себя в полнейшей безопасности, разбивали о колено арбузы, объевшись, пинали ногами недоеденные половинки – потом ложились на крыше сарая, подставив солнцу тугие и липкие животы.

Если бы они не жили на окраине города, вблизи железнодорожной станции, их бы не будили по ночам писклявые гудки маневровых тепловозов, не укачивали бы в кроватях тяжёлые, сотрясающие землю составы. Если бы… Они бы не разбирались тогда, в каких вагонах возят колбасу, а в каких – конфеты или апельсины. Они бы не знали тогда, как проникать внутрь рефрижератора, не трогая дверных запоров, как убежать по крышам вагонов от охранников. Если бы…