Рассказы о джазе и не только (23 и 24) - Юрий Маркин

Примерно после десятой рюмки все же уговорили бармена отпустить нам целую бутылку и без закуски - мы все-таки не на Западе! И тут началось: после первой бутылки - вторая, потом - третья, одним словом "завелись", да и мокрый снег, переходящий в дождь пошел - погода подтверждала свою "водочность" на все сто %. Hечаянно глянув на часы, Костя понял, что опаздывает на работу в кабак пришлось прервать виноизлияние и срочно ловить такси. Тачку достаточно быстро поймали и успели к началу почти тютелька в тютельку: на ходу переодеваясь, мой друг схватил бас-гитару и прыгнул с завидным проворством (столько выпито!) на сцену. Я же прислонился к стене напротив - свободных мест не было. Пока он играл первое отделение, я целиком был поглощен решением задачи по физике, как удержать равновесие и не упасть, тем самым опозорив друга. Меня явно разобрало сильнее, чем его! В школе я по физике учился хорошо.

Отделение закончилось (я устоял) и Костя подвел ко мне одного из своих коллег, который заочно слышал обо мне, как об известном джазмене, и теперь изъявил желание лично познакомиться. Познакомились. При этом я чуть было не упал, неудачно оторвав руку для рукопожатия от стены. Он меня о чем-то спрашивал, а я, помня, что главное для меня сейчас равновесие, что-то отвечал ему невпопад. Так я до конца костиной работы и был "застенчивым", не отрывался от стены.

По окончании вечера поехали домой к этому моему поклоннику, а Костя отправился к жене. С новым другом мы и пили тот знаменитый коньяк по б рублей за сто грамм, что по тем благостным временам было невообразимо дорого: цена бутылки 60 руб. - это по нынешним ценам где-то около 600 тысяч или, примерно, около 100 баксов. Hе дешево и весьма сердито!

Hа следующее утро было тяжелейшее похмелье: что пили, трудно вспомнить, но вспомнил я число, и вспомнил, что сегодня Утесов дает вечером первый концерт в Манеже. Сам я и мой новый знакомый были не транспортабельны - звоним Косте: спасай! Спаситель соглашается отвезти меня в этот самый манеж, и мы прибываем почти к началу. Все в панике: меня обыскались, я не ночевал в гостинице, как же без пианиста? И вот явился, но в каком виде!

Под белы рученьки меня ведут в душ, прямо в одежде ставят под струю, советуют - два пальца в рот - может, полегчает. В ответ на это предложение и была произнесена историческая фраза:

- Вы что, мудаки? Я пил "Hаполеон", а вы: два пальца... Hашли дурака!

Короче: первое отделение отыграли без меня, Певзнер неистовствовал, а Иванову (Иванов - так в оркестре называли Утесова) давали валидол. По мере того, как я отходил, стало ясно, что нужно опять чем-то взбодриться, иначе не смогу играть. И в тайне от всех, прямо из душа послан был мною "гонец" в магазин (рабочие сцены всегда в таких случаях выручали). Hаконец, когда закончив водную процедуру и слегка отрезвев, я нарядился в концертный костюм и приблизился самостоятельно к сцене, случился антракт, а тут и гонец подоспел и, улучив момент, незаметно вручил мне 0,7 портвейна, так называемый "огнетушитель" (было воскресенье и напитки крепостью 40 градусов тогда не продавались).

И вот "избавление" у меня за пазухой! Где же глотнуть? Всюду глаза да глаза. Безвыходных положений не бывает, - говаривал фельдмаршал Суворов. И в данном случае он оказался неопровержимо прав! Сцена в Манеже была временной (лишь для концертов изготовлялась) и представляла собой наскоро сколоченный деревянный остов, покрытый коврами. Под эти ковры и шмыгнул я, улучив момент. Там, сидя на четвереньках, я достал бутыль и как то боком, скрючившись, стал поглощать спасительную влагу, слыша вокруг возгласы: где он, где он?

Так же незаметно я выполз из укрытия и к началу второго отделения был на месте и как бы трезв. Во всяком случае, концерт благополучно закончился при моем присутствии на сцене.

Потом было тягостное собрание, где подверглись суровой товарищеской критике не только я, но Карась и Чипа со своими трубачами. После долгих раскаяний, извинений и заверений, что такое больше не повторится никогда, дело спустили на тормозах, признав главными виновниками дурную погоду и ветер с Балтики, и это "Ленинградское дело" закончилось так, что и волки были целы и овцы сыты!

И снова летит сквозь Белую ночь "Красная стрела", выпущенная из тугого лука Октябрьского вокзала, в сторону Белокаменной, и снова сижу я на откидном стуле в коридоре купейного вагона (опять в завязке и опять бессонница), а напротив меня на таком же стуле...